ГЛАВА III

 

ФРАНЦИШЕК ЯНОВИЧ ДЗИКОВИЦКИЙ

(1834 – не ранее 1915 годы)

 

Все мы братья, пан Михал, да-да,братья, хоть

и одни другим служим, ибо все потомки Яфета,

и отличье лишь в том, у кого какая должность

да состоянье, а это дело наживное, сам знаешь.

Г. Сенкевич. “Огнём и мечом”.     

 

В 1834 году в селении Садки Махновского уезда Волынской губернии у Яна Григорьевича Дзиковицкого и его жены Анны родился первенец – сын Францишек (Франц). Через год у него появилась сестра Марианна, ещё через год – брат Ювелин, а в 1839 – самый младший братик Базили (Василий).

Без всякого сомнения можно утверждать, что, родившись в семье неграмотного отца, Францишек так и не получил возможности овладеть грамотой в течение всей своей жизни, хотя всегда помнил о своём шляхетском происхождении и, что немаловажно, продолжал себя таковым и считать, лишь несправедливой волей правительства лишённый права называться таковым официально. Он не мог не запомнить на всю жизнь, как его отец ещё в 1848 году, когда Францишку было уже 14 лет, продолжая добиваться признания за ним права называться дворянином, добился лишь взыскания гербовых пошлин за выдачу ему выписки из документов, утверждавших, что он не имеет права именоваться шляхтичем. Скорее всего, в этом же году Францишек стал старшим в семье, поскольку отец умер от свирепствовавшей тогда эпидемии холеры. Вместе с заботами о братьях и сестре, он получил всяческие бумаги, которые сумел собрать его отец, добиваясь признания за своим семейством права на дворянство. В дальнейшем Францишек передал своему старшему сыну хранившиеся у него свитки, в которых были зафиксированы какие-то сведения о роде Дзиковицких.

Мне крайне мало известно о жизни Францишка Яновича (Франца Ивановича), кроме того, что жил он весьма небогато, но трепетно относился к своему происхождению.

Образ идеального шляхтича в той среде, к которой продолжал причислять себя Францишек, во многом продолжал соответствовать облику идеального средневекового рыцаря. Одна польская исследовательница, имени которой я, к сожалению, не записал, говоря о морали польского общества, отмечала: «Произошедшие некоторые изменения или уточнения были связаны с возвышением в обществе буржуазии, несущей свою, отличную от шляхетской, мораль. Известно, что не все дворяне одинаково относились к буржуазии, однако консервативные взгляды были взглядами основной массы дворянства.

Представления шляхты о мещанской морали мало изменились с XVI столетия, когда пренебрежение шляхтичей к купечеству и ремесленникам усилилось. В общем, эти представления сводятся к следующему: дворянин есть нечто лучшее, чем недворянин; это ему гарантирует его происхождение. Он парит над хозяйственными делами, не интересуется прибылью, всё делает с размахом, склонен к риску, отважен в бою, щедр. Мещанин есть нечто худшее от рождения. Он падок на деньги, расчётлив, трусоват и миролюбив. У кого занятия низкие, у того и низкие мысли. Польша желает иметь чистую, дворянскую кровь, а выскочку презирает». Станислав Ожеховский отмечал: «В Польше мы тех именуем благородными и родовитыми, чьи родители никогда не были в рабстве ни у ремесла, ни у торговли, но были над ними судьями и начальниками».

Подобного рода воззрения шляхты на мещанство просуществовали без особых изменений вплоть до середины XIX. Генрик Жевусский писал: «Даже в заблуждениях высшей касты всегда просвечивает какое-то достоинство. Низшие слои до такой высоты никогда не поднимутся, хотя «времена теперь таковы (середина XIX века. – А.Д.), что подлое плебейство в своих выходках пытается подражать мужам, которым оно даже с дурной их стороны уподобиться не в состоянии». Однако тот же Жевусский, подчиняясь новому времени, уже не считает, что погоней за прибылью шляхтич “марает себя”: «Деньги должно ценить и стараться, чтобы они, прирастая, увеличивали общественное достояние. Впрочем, не делая из них кумира», – добавляет он.

Были и такие шляхтичи, хотя сравнительно немного, которые в XIX столетии превратились уже фактически в представителей буржуазии, хотя и продолжали пользоваться и своим привилегированным положением благороднорождённых. Отражая в целом неодобрительное отношение к ним со стороны основной массы шляхетства, известный польский писатель Г. Сенкевич писал: «Появится вдруг неведомо откуда шляхтич-коммерсант; бывает даже, что поначалу ему везёт, и он быстро наживает состояние. Но я не встречал ни одного, который перед смертью не обанкротился бы».

Призывы к бережливости не включались в кодекс дворянской морали. Дворянин предпочитал демонстрировать полную свободу от хозяйственных забот, ведь именно эта свобода служила его отличительным классовым признаком и определяла его социальный престиж. Когда дворянство утратило прежнее положение, остались ещё иллюзии о своём превосходстве и остались традиции. Хотя, конечно, одобрение унаследованных норм часто не сочеталось с их соблюдением. В польской литературе нет недостатка в шляхтичах, знающих счёт деньгам.

Конечно, вышеприведённые слова отнести к Францишку можно лишь с огромной натяжкой, однако они прекрасно передают настроения в тогдашнем шляхетстве. Кроме этих сугубо внутренних настроений, важной составляющей реальной жизни Францишка Яновича была самая заурядная повседневность небольшой деревни Садки, на фоне которой протекали дни, месяцы и годы периода его взросления. Типичную сельскую жизнь, которая окружала тогда Дзиковицкого, красочно описала Элиза Ожешко:

«Тропинки самыми прихотливыми узорами бежали от дома к дому, перерезали огороды, перескакивали через плетни, прокрадывались вдоль стен, обрывались, исчезали и вновь появлялись среди зелени, напоминая о том, что и здесь кипит жизнь во всех её сложных проявлениях. Словно картинка за картинкой одна усадьба сменяла другую; они были разбросаны повсюду, подальше и поближе, где особняком, где тесно прижимаясь друг к другу, все похожие одна на другую, отличаясь лишь своими размерами, окраской цветущих растений и породой окружающих деревьев. Утопающие в лазури и зелени, которые служили им фоном, они создавали огромную живую картину, оглашавшую воздух многоголосым гомоном. […]

Несколько сот людей, живущих в нескольких десятках домов, […] после трудового дня высыпали наружу. Повсюду мелькали клетчатые юбки и яркие кофты женщин… Одни в своих дворах высокими голосами сзывали на ночлег домашнюю птицу, другие пололи огороды, третьи с коромыслом на плече несли полные вёдра воды или тащили в фартуках громадные охапки травы, четвёртые собирали в корзины листья салата, лебеды, свёклы или мыли у порога дома кадки и вёдра.

С поля возвращались на широко раздвинутых волокушах одноконные и двуконные плуги. За ними, понукая лошадей и громко переговариваясь, шли мужчины, молодые и старые, в длинных пиджаках и полукафтанах, босиком и в высоких сапогах, в маленьких щегольских картузиках или больших мохнатых шапках; с лугов возвращались косцы, поблескивая косами или размахивая зубастыми граблями. В домах скрежетали жернова и постукивали ткацкие станки. На каждой дорожке, за каждым плетнём слышался топот: это подростки гнали в ночное лошадей. Одни лошади скакали порожняком, на других сидели босые ребятишки в холщовых рубашках, лихо поглядывая из-под старых шапчонок со сдвинутым на затылок козырьком. В каждом дворе заливались лаем или весело взвизгивали собаки, радуясь приходу хозяев, и далеко разносились звонкие голоса детей, звавших своих Жучек, Волчков, Муциков и Саргасов. В густой зелени огородов шмыгали серые и чёрные кошки; кичливые петухи с высоты плетней бросали миру протяжное “покойной ночи”; утки стаями возвращались с реки, вылетали из-за горы и с кряканьем бросались в траву.

В вишнёвых садах девушки тянулись к усыпанным ягодами ветвям; и не один плуг останавливался где-нибудь поблизости этих тенистых мест, и не одна коса, звякнув, запутывалась в ветвях, когда владелец её наклонял голову не то к сорванной вишне, не то к розовому уху девушки под воткнутым в волосы алым цветком. Тут и там на длинных скамьях возле домов мирно беседовали пожилые женщины, праздно сложив на коленях руки. Порою проезжал к кузнице верхом на коне гибкий и статный юноша с благородным профилем загорелого и позлащённого солнцем лица, точно изваянный вдохновенным скульптором, или медленно проходил под сенью высоких лип седовласый старец. И всё это составляло человеческий рой, подобный пчелиному, – это были люди, добывающие хлеб тяжким трудом своих рук, люди в грубой одежде, с почерневшими от солнца потными лицами, и всё же эти люди не были мрачными, потому что в вечернем воздухе то и дело раздавались взрывы жизнерадостного смеха женщин, юношей, девушек и детей».224

Францишек Янович Дзиковицкий, несмотря на бедную жизнь среди самых простых людей, сохранял в себе историческую память о благородстве своего рода, и, несомненно, черпал в этих идеалах внутренние силы и моральную опору своего существования. Кроме того, в результате многочисленных жалоб, прошений и заявлений в верховные инстанции, которыми продолжали засыпать представители многих лишённых дворянского достоинства шляхетских родов, 31 июля 1849 года был издан Указ Правительствующего Сенате, которым было, наконец, признано, что многие лица, подобные Дзиковицким, были “неправильно обращены в податное состояние”.

Очевидно, за упорное непредоставление требуемых документов, подтверждающих его права на дворянство, Фёдора Никифоровича Перхоровича-Дзиковицкого всё-таки вычеркнули из списков сословия. В связи с этим он подаёт 20 сентября (получено 30-го октября) 1849 года прошение на имя Государя Николая Павловича:

«Просит штатный землемер Волынской Палаты государственных имуществ коллежский асессор Фёдор Никифоров сын Дзиковицкий, а в чём моё прошение, тому следующие пункты.

Волынское дворянское депутатское собрание, основываясь на представленных отцом моим Никифором Дзиковицким документов, удостоверяющих дворянское происхождение рода Перхоровичов-Дзиковицких, определением своим 2-го июня 1818 года состоявшемся, признало упомянутого отца моего Никифора с сыновьями Григорием и Фёдором, то есть родного брата моего и меня, просителя, Перхоровичов-Дзиковицких родовыми дворянами с внесением в 6-ю часть родословной книги Волынской губернии.

Основываясь на таковом утвердительном меня в дворянском определении дворянского собрания, я поступил в статскую Вашего Императорского Величества службу и продолжал таковую беспорочно 28 лет. На конце с разрешения Правительствующего Сената Указом от 27 июня 1845 года за №11267 удостоен чином 8-го класса или коллежского асессора со старшинством с 15 января того же 1845 года.

Как же таковое производство меня в коллежские асессоры ещё пред изданием Высочайшего Указа, последовавшего о производстве в чины, за что мне, кроме утверждения меня в дворянстве депутатским собранием в 1818 году, ныне особо неоспоримое право воспользоваться потомственным дворянством. А потому, ссылаясь на первоначальное определение Волынского дворянского депутатского собрания, 2-го июня 1818 года последовавшее, и представляю в Правление копию Указа Правительствующего Сената, удостоверяющего о награждении меня чином коллежского асессора.

Всеподданнейше прошу, дабы повелено было Волынскому дворянскому депутатскому собранию, на основании пояснённых документов, о внесении меня в шестую часть дворянской родословной книги по Волынской губернии, то есть в число потомственных дворян. Учинить законное постановление, и затем выдать мне из такового урядовую копию.

Сие прошение сочинил и писал сам проситель коллежский асессор Фёдор Никифоров сын Перхорович-Дзиковицкий. Жительство моё: Волынской губернии Кременецкого уезда в селе Людвигцах(?)».108

Вследствие Указа Правительствующего Сената от 31 июля 1849 года, 5 ноября того же года последовало предложение Минского губернского Правления “об исключении рода Дзиковицких из однодворческого звания”.57

Вскоре Фёдор Никифорович Перхорович-Дзиковицкий пишет новое прошение на имя Государя, в котором добавляет метрическую выписку и указывает новый адрес жительства – город Кременец.

Авейде писап, что «c 1850 года на земле нашей господствовало спокойствие. Действительно, после литовского заговора и до конца этой эпохи (до конца царствования Николая I. – А.Д.) не было у нас не только никакого вооружённого движения, но даже никакого заговора. Отсутствие заговоров происходило от ужасного положения края, от его ничтожества во всех отношениях, от недостатка сил. Подавляемые и силою революционных стремлений, и казней, и суровостью правительства, мы медленно, постепенно отупевали, деревенели и наконец впали в летаргию.

К концу этой эпохи жизнь наша не была жизнью, а только прозябанием, поддержкой которого, жизненной его силой были – страшно сказать – слепая ненависть, общее недоверие, бессильная мстительность, а сверх того, часто ещё и циническое во всём сомнение. Одни из нас вели уединённую, грустную семейную жизнь, тихо и боязливо перешёптываясь между собою, другие проматывали грош, добытый кровавым отцовским трудом, на пирах и вакханалиях в Варшаве или в других европейских столицах. Мы были (с сердечной болью говорю об этом), как нас называли революционисты, буквально стадом невольников! Таково было наше положение к концу этой эпохи и таким же оно оставалось во времена Крымской войны».79

12 января 1850 года Минская Казённая Палата испросила виленского генерал-губернатора о его мнении относительно рода Дзиковицких, предлагая исключить 15% “мужеска пола душ с принадлежащим к ним женским полом” из однодворческого звания “по дворянскому их происхождению”.

В апреле 1850 года статс-секретарь князь Голицын в отношении к управляющему департаментом Министерства Юстиции М. Топильскому “изъяснял”, что “дворяне Николай и Альбин Дзиковицкие утруждают Государя Императора всеподданнейшим прошением о скорейшем разрешении дела их о дворянстве, находящегося с 1843 года в Минском дворянском депутатском собрании” и просил «сообщить ему сведение, какое распоряжение сделано по жалобе Дзиковицких, принесённой ими в 1847 году в бывшую Герольдию на таковую медленность депутатского собрания».110

24 мая 1850 года Министерство Юстиции препроводило документы о роде Дзиковицких обратно в Минское Дворянское депутатское собрание.

Поскольку в дело о Николае и Альбине Дзиковицких вмешался князь Голицын, появился следующий документ.

«Усмотрев из доставленных вследствие сего департаменту Министерства Юстиции бывшим Герольдмейстером сведений, что по означенной жалобе Дзиковицкого потребовано 26 марта 1848 года из Минского депутатского собрания объяснение, которое ещё не доставлено, г[осподин] управлявший Министерством Юстиции поручил исправляющему должность Герольдмейстера наблюсти за скорейшим доставлением оного и вообще за своевременным, на законном основании, окончанием дела о дворянстве рода Дзиковицких, о чём был уведомлен г[осподин] статс-секретарь князь Голицын 9 июня 1850 года».110 Николай Иванович Дзиковицкий (из дома Костюковичей) продолжал добиваться признания за ним и братом Альбином права на дворянство, и в июне 1850 года по поручению министра “дело” рассматривалось Герольдией. В результате Дзиковицкому было рекомендовано обратиться в I Департамент Правительствующего Сената.

Поводом к будущей войне России с Турцией послужил возникший в 1850 году спор о том, кому должны принадлежать ключи от особо чтимых христианских храмов в Иерусалиме и Вифлееме: православным священникам или католическим.

19 декабря 1850 года Николай Иванович Дзиковицкий (из дома Костюковичей) обратился с прошением к министру юстиции В.Н. Панину, который уже 9 лет исполнял свою должность, о признании его рода в дворянском достоинстве. В нём он, в частности, писал:

«Злостная судьба, преследуя меня целую жизнь, и незаконные распоряжения присутственных мест, происходящие от несоображения, делаясь законами, заставляют меня прибегнуть под покров Вашего Сиятельства как начальника справедливости и вверить в руки Ваши судьбу мою и моего семейства, объясняя дело следующим образом: род фамилии Дзиковицких, к которой и я принадлежу, по определению Минского дворянского депутатского собрания, в 1804 году последовавшему, признан в дворянском достоинстве со внесением в шестую часть дворянской родословной книги. Определение это вместе с документами о дворянском нашем происхождении представляемо было на рассмотрение Временного присутствия Герольдии, которое, признав оные недостаточными, предписало было в 1839 году род фамилии Дзиковицких из родословной книги исключить...».103

Дальнейшее содержание письма практически полностью легло в основу составленного в июле 1851 года доклада по 1-му столу I отделения департамента Министерства Юстиции:

«Занимающийся при делах Староконстантиновского уездного суда дворянин Николай Иванов Дзиковицкий в прошении своём к Вашему Сиятельству изъясняет, что род Дзиковицких, к которому он принадлежит, по определению Минского дворянского депутатского собрания, в 1804 году последовавшему, признан в дворянском достоинстве со внесением в шестую часть дворянской родословной книги...

Некоторые из членов сей фамилии ещё прежде того записались в однодворцы. Проситель же с родным братом своим Альбином, на основании... узаконения, которым определены к записке в однодворцы только те лица, кои не представили дополнительных документов, в однодворцы не записались, а прошением, поданным в 1848 году Правительствующему Сенату по департаменту Герольдии, ходатайствовал отделить его от прочей фамилии и утвердить затем в дворянстве. Но разрешения и поныне не получил.

Между тем, проситель и брат его искали случая поступить в государственную службу: первый в гражданскую, по Министерству Юстиции, а второй – в военную. И посему проситель с предъявлением документов, объясняющих означенное положение дела, ходатайствовал об определении его в Староконстантиновский уездный суд, но Волынское губернское правление в том отказало потому, что об исключении Дзиковицких из однодворческого звания не получено разрешения Сената, несмотря на то, что проситель представил удостоверение Ковельского уездного предводителя дворянства в том, что он с братом Альбином состоит записанным в число дворян 2-го разряда и... не может лишиться права на поступление в службу.

На сие распоряжение губернского правления он принёс 16-го сентября 1850 года жалобу Правительствующему Сенату по инспекторскому департаменту, но и поныне не последовало по оной решение. А между тем Дзиковицкий уже четыре года занимается по Министерству Юстиции без зачисления службы.

Сверх того, проситель об определении его и брата его на службу приносил Государю Императору всеподданнейшую просьбу... Посему Дзиковицкий просит сделать распоряжение о принятии на правах дворян его, просителя, в гражданскую службу по Министерству Юстиции, и родного брата его Альбина в военную».110

Заключение по этому докладу последовало следующее:

«А как из настоящего отзыва коллежского советника Философова оказывается, что дело Дзиковицких останавливается в департаменте Герольдии по-прежнему за недоставлением Минским дворянским депутатским собранием, несмотря на сделанные... департаментом подтверждения.., то I отделение полагало бы отнестись к Виленскому военному, Гродненскому, Минскому и Ковенскому генерал-губернатору просить его оказать содействие к скорейшему исполнению Минским дворянским собранием означенного указа Временного присутствия Герольдии.

...Что же касается ходатайства Дзиковицкого о распоряжении к принятию его в гражданскую службу на правах дворян.., то усматривая, что на сделанное Староконстантиновским уездным судом представление об определении просителя в тот суд, Волынское губернское правление отказало.., и отказ сей Дзиковицкий признаёт несогласным с законами... следует ему, буде он считает себя вправе, обратиться с жалобою в I департамент Правительствующего Сената.

...Отделение признаёт необходимым пояснить просителю, что ходатайство его о допущении его брата в военную службу на правах дворян до Министерства Юстиции не относится».110

В менее благоприятной ситуации оказались те представители рода, которые в это время проживали за пределами Минской губернии. Так, киевский генерал-губернатор Бибиков, учредивший в 1840 году Центральную ревизионную комиссию в Киеве с целью ещё более проредить польскую шляхту Правобережья, в своей знаменитой речи помещикам Киевской губернии 8 мая 1851 года заявил: «Когда я приехал, застал здесь, что все были дворяне – лакей за каретой, дворянин-кучер на козлах, дворянин-форейтор, дворянин-сторож, дворянин в кухне стряпал, дворянин подавал ему сапоги, и когда он, рассердясь, хотел взыскать с него, тогда служитель отвечал ему: “не имеешь права, я тебе ровен”. Государь Император именует себя первым дворянином в России; спрашивается: может ли он подать руку также дворянину-повару или лакею? Была фабрика дворянских документов в Бердичеве, где продавались патенты по рублю серебром; были и комиссии для проверки действий депутатских собраний, но не принесли никакой пользы. Я собрал комиссии в одну Центральную, которая, по разборе так называемого дворянства, исключила из этого благородного сословия 64 тысячи семейств, не имевших права оставаться в оном...

Когда Герольдия, утвердив уже многие роды, окончит рассмотрение дел дворянских, то каждый из нас, господа, будет уверен, подавая руку подобному себе, что подаёт руку такому же дворянину, как он сам».78

Альбин Дзиковицкий (из дома Костюковичей) получил образование в частном учебном заведении, но в каком именно неизвестно, так как архивные данные96 об этом умалчивают.

Воинская служба Альбина Дзиковицкого (из дома Костюковичей) началась 23 декабря 1851 года вступлением в Учебную артиллерийскую команду лёгкую № 3 батарею, находившуюся в Санкт-Петербурге, младшим канониром. Поскольку дело о признании Альбина Ивановича в принадлежности к дворянству слишком затянулось, он пошёл в армию на общих основаниях, надеясь решить свой вопрос уже во время службы.

26 января 1852 года по просьбе министра юстиции графа Панина дело о роде Дзиковицких было “ускорено”. Для окончательного выяснения вопроса о праве на дворянство польского шляхетства в 1852 году русским правительством было определено “качество и значение” тех чинов бывшего королевства Польского и Великого княжества Литовского, которые дают своим потомкам права на принадлежность к благородному сословию. Естественно, в рамках всё той же антишляхетской политики.

В “Записке по делу Перхоровича-Дзиковицкого” от 15 февраля 1852 года было окончательно постановлено: «Коллежского асессора Фёдора Никифорова сына Дзиковицкого вписать в третью часть дворянской родословной книги дворян Волынской губернии и о том составить протокол».

15 марта 1852 года Минская Казённая Палата вынесла определение, согласно которому небольшая часть близкородственных Дзиковицких в Пинском уезде (во 2-м Дзиковицком участке) сумела прорвать антишляхетскую блокаду и официально вырвалась из приписки к составу однодворцев. Как и предполагалось, решение о возврате отнятого шляхетского достоинства затронуло только 15% от численности всего рода, что составило 153 человека, из которых 150 были землевладельцами, и лишь 3 человека – из числа безземельных. С этого времени род Дзиковицких, вышедший из одного общего корня, был искусственно разделён на “древних дворян” и “простолюдинов”.

Интересно также взглянуть на приведённые цифры и с другой точки зрения. Исходя из них, легко сделать вывод, что в середине XIX века всех Дзиковицких мужского и женского пола было около тысячи человек. А если сделать поправку на то, что при составлении даже первоначального варианта генеалогических таблиц рода в нём оказались вычеркнутыми почти треть имён и затем уже не вписывались потомки вычеркнутых, можно сделать вывод об общей численности рода. Получается, что всех их было тогда от 1 500 до 2 000 человек.

28 августа 1852 года по указу № 8158 Фёдор Никифорович Перхорович-Дзиковицкий был зачислен в число дворян Волынской губернии в III часть родословной книги (то есть за выслугу по гражданской службе). 13 октября 1852 года в записке 1-го стола Департамента Герольдии это решение было утверждено.

В середине XIX века в России развернулось строительство новых путей сообщения – железных дорог, имевших весьма важное значение для страны с огромными расстояниями и большой удалённостью одних экономических и политических центров от других. В 1852 году за счёт государственной казны началось строительство железной дороги между Санкт-Петербургом и Варшавой, имевшей как экономическое, так и военное значение для Российской империи. Протяжённость пути составила 2 546 вёрст и оказалась самой большой во всей тогдашней Европе.

 

 

*  *  *

 

Поскольку турецкий султан в споре с Россией о принадлежности ключей к христианским храмам в Палестине под давлением Франции отдал предпочтение католикам, Россия разорвала дипломатические отношения с Турцией. В июле 1853 года русские войска вторглись в вассальные турецкие княжества Молдавию и Валахию. В ответ Турция объявила войну России.

10 октября 1853 года командир учебной артиллерийской бригады направил запрос в отношении Альбина Ивановича Дзиковицкого (из дома Костюковичей) в Минское дворянское депутатское собрание, прося уточнить, признан ли род Дзиковицких в дворянском достоинстве. Это нужно было ему для того, чтобы определить права на льготы по службе по предстоящему выпуску из учебного заведения.

На греческих землях, находившихся под властью Турции – Эпир, Фессалия и другие, – начались массовые выступления греков за воссоединение с независимой частью Греции и за вступление её в войну на стороне России. В январе 1854 года греческими войсками были заняты Эпир, а затем и Фессалия.

В марте 1854 года Турция начала наступление против Греции. Поражения турецких войск ускорили вступление в войну на их стороне Англии и Франции, которые также в марте 1854 года объявили войну России. Первоначально, однако, высадить в России десанты они не могли, так как везде получали сильный отпор. Польская эмиграция, как аристократического, так и демократического направления, стала обсуждать возможность и целесообразность восстания на польских землях России. Однако сами эти земли оставались спокойными. Тем не менее эмиграция не оставляла своих планов организовать в составе турецкой армии польский легион. Особую активность в этом направлении проявили деятели, связанные с “Отелем Лямбер”. Из него, в частности, рассылали анкету возможным участникам легиона, где согласные должны были подтвердить свою готовность служить под главенством Чарторыйских. Другое, красное крыло эмиграции, поддерживая идею создания легиона, объединялось в основном вокруг имени генерала Юзефа Высоцкого, бывшего одно время в числе руководителей нелегального Демократического общества.

15 мая 1854 года Карл Маркс писал: «Создание польского легиона якобы не встретило возражений со стороны послов Франции и Англии, но зато натолкнулось на препятствия другого рода. Генерал Высоцкий представил Порте и лорду Редклиффу документ с несколькими тысячами подписей, уполномочивающий его действовать от имени значительной части польской эмиграции. Со своей стороны, полковник граф Замойский, племянник князя Чарторыйского, представил аналогичный документ, также с множеством подписей, согласно которому другая группа польской эмиграции уполномочивает его действовать от её имени. Посол Англии, учитывая их разногласия и желая примирить претензии обоих соперников, а также воспользоваться услугами Высоцкого и Замойского, посоветовал сформировать вместо одного польского легиона два». Но, видимо потому, что два других врага польской государственности – Австрия и Пруссия – фактически оказались в этой войне на стороне Англии и Франции, вопрос о польских легионах на Западе так и не был решён.

В мае Англия и Франция послали к греческому городу-порту Пирей свой флот и вскоре оккупировали часть греческой территории.

В сентябре 1854 года в Крыму англо-франко-турецким союзникам удалось, наконец, высадить свой десант и закрепиться там. С этого времени Крым стал основным театром военных действий. «Союзники преследовали цель прежде всего овладеть базой Черноморского флота – Севастополем. Вот почему, закончив высадку своих войск у Евпатории, они двинулись к Севастополю. Попытка главнокомандующего русскими войсками А.С. Меншикова задержать противника на реке Альме в результате ошибок командования закончилась неудачей. После поражения на Альме Меншиков, оставив для обороны Севастополя 8 тысяч пехоты и 18 тысяч моряков, отвёл свои войска к Бахчисараю».97 Начав осаду Севастополя с юга, где были созданы русские укрепления, союзники совершили огромную ошибку. Если бы они двинулись на город со стороны незащищённого севера, они без сомнения взяли бы его с ходу.

23 ноября 1854 года Кременецкий земский суд докладывал в Волынское дворянское депутатское собрание по поводу Фёдора Никифоровича Перхоровича-Дзиковицкого: «Во исполнение предписания Волынского губернского правления честь имею донести, что следуемые с коллежского асессора Дзиковицкого деньги, всего 3 рубля гербовых пошлин, по делу его в Департамент Герольдии о дворянском происхождении, взысканы посредством пристава 3-го стана и отосланы в местное уездное казначейство».108

4 января 1855 года А. Дзиковицкий был переведён фейерверкером 4 класса в батарейную № 2 батарею 10-й артиллерийской бригады в Крыму: «По приказу инспектора всей артиллерии... (по представлению Командующего всеми резервами и запасными батареями Гвардейской и Гренадёрской пешей и конной артиллерии от 25.12.1854 года за № 3767) бомбардир Учебной артиллерийской бригады из вольноопределяющихся Альбин Дзиковицкий по хорошему поведению, усердию к службе, знанию фронта и требуемых наук... производится в фейерверкеры 4-го класса, с назначением в батарейную № 2 батарею 10-й артиллерийской бригады».102

Русские войска в Крыму неоднократно ударами по армии союзников с тыла пытались принудить противника снять осаду с Севастополя. Но так как главные силы русской армии продолжали оставаться на западной границе в ожидании нападения со стороны Австрии, Пруссии и Швеции, то численное превосходство сохранялось за вооружёнными силами союзников, к которым в начале 1855 года присоединились войска Сардинского королевства».99

26 января 1855 года по указу № 1415 были зачислены в число дворян Подольской губернии в III часть родословной книги (заслуженное гражданской службой отца) сыновья Григория Никифоровича Перхоровича-Дзиковицкого – 27-летний Феофил-Феодор-Эдмунд и 26-летний Ириней-Владислав-Мечислав.

Крымская война полностью обнажила хозяйственную и военную отсталость Российской империи в сравнении с передовыми странами Европы. Прозрение было мучительным. Гордый император Николай I, привыкший смотреть на себя как на могущественнейшего монарха среди прочих правителей, до сих пор даже в мыслях не мог допустить возможности пойти на постыдный для России мир с оказавшимися неблагодарными противниками. Но Господь избавил его от такого унижения. Подхватив сильнейшую простуду, он понял, что умирает. Прощаясь с семьёй и завещая государство сыну Александру, Николай Павлович произнёс: «Мне хотелось принять на себя всё трудное, всё тяжёлое, оставить тебе царство мирное, устроенное и счастливое. Провидение решило иначе. Теперь иду молиться за Россию и за Вас… Служи России». 18 февраля 1855 года император Николай I скончался.

Однако война ещё продолжалась. С апреля 1855 года осаждавшие снова начали усиленный обстрел Севастополя, а в мае – июне несколько раз пытались взять город штурмом. Их атаки были отбиты, но положение севастопольцев с каждым днём становилось всё более тяжёлым. Не хватало пороха, приходилось отвечать одним выстрелом на два – три, затем на пять – шесть и, наконец, на восемь – десять выстрелов противника. Не хватало леса для строительства блиндажей, и поэтому потери гарнизона возросли до 2 – 3 тысяч убитых и раненых в день.

Огромный вред делу обороны Севастополя наносили извечные беды России – казнокрадство и лихоимство. Некоторые историки даже считали именно их основной причиной поражения русских. Огромные суммы, шедшие из Петербурга на оборону Севастополя, оседали в карманах тех, через чьи руки они проходили. Ядра не входили в некачественно изготовленные мортиры, а последние разрывались от обычных зарядов. В городе не было хлеба, сена, денег на жалованье, прочих припасов, необходимых для ведения военных действий. Севастопольские ребятишки собирали уже стреляные и неразорвавшиеся ядра и сдавали их командованию, которое опять направляло их к орудиям, ведущим огонь по союзникам.

Потери были большими. Подкрепления, отправленные из Южной армии Лидерса, начали подходить в Крым в апреле, но их было мало, так как Южная армия прикрывала от Австрии Бессарабию. Всё это побудило главнокомандующего Горчакова приказать Остен-Сакену переформировать особо пострадавшие  полки. Из Волынского вышел только один батальон. Это было сделано к маю 1855 года.

К маю осада союзниками Севастополя длилась уже восемь месяцев, а город не сдавался. Его регулярные бомбардировки собирали толпы зрителей. На холмах за батареями устраивались на пикник жёны военных, корреспонденты, путешествующие джентльмены, торговцы и свободные от службы офицеры. Полковые оркестры развлекали их музыкой, в основном произведениями Шуберта и Ланнера. Все сходились на том, что лучшие музыканты – в недавно прибывшем сардинском корпусе. Они славились своими попурри из многочисленных опер. Тем летом многие находившиеся в Крыму английские дамы, включая первую красавицу лагеря ослепительную леди Пэджет, всерьёз увлеклись бравыми итальянцами в их бандитских шляпах с чёрными петушиными перьями. Леди Пэджет не смущало присутствие её мужественного супруга Джорджа, командира сильно поредевшей кавалерии, которую английский командующий лорд Фицрой Раглан, похоже, собирался использовать лишь в роли конной полиции для борьбы с мародёрами после захвата Севастополя.

Французы тоже развлекались, как умели. Они устраивали массовые купания, выезды на рыбалку для любителей тишины, скачки для сторонников активного отдыха. Алжирские зуавы организовали собственный театр, который ставил непристойные фарсы.

Если плескавшимся в море и загоравшим приезжим Крым казался земным раем, защитники Севастополя жили в настоящем аду. Не намного легче было и солдатам союзников в окопах на передовой линии. Их то и дело бросали в атаки на прочные городские укрепления, к важнейшим из которых относились Малахов курган и 3-й бастион, известный как Большой редан. Штурмы превращались в такую мясорубку, что французам перед каждым из них выдавали для храбрости по литру вина.

Те из поляков, которые ранее лелеяли мечту об участии в войне в составе польских легионов, теперь, после утраты надежды на их создание союзниками, просто ожидали исхода Крымской войны. И лишь наиболее решительные поодиночке стали отправляться в Стамбул с целью как-то разрешить этот вопрос уже на месте. Так, известный поэт Адам Мицкевич, в 1848 году пытавшийся создать польский легион в Италии, едет теперь с той же целью в Стамбул. К несчастью, здесь он заболел холерой и в октябре 1855 года скончался. Но к кому-то судьба была более милостива. В частности, польский политический деятель, выходец из шляхты Житомирского уезда Волынской губернии и бывший участник восстания 1830 – 1831 годов М. Чайковский, сумел-таки организовать небольшие отряды, с которыми и поступил на турецкую службу. Уже после окончания Крымской войны он остался жить в Стамбуле, принял ислам, имя Садык-паши и продолжал распространять на Кавказе и на Украине воззвания, призывавшие к борьбе против царизма.

В русской армии в то время было очень большое число офицеров польской национальности. Немало было поляков и среди нижних армейских чинов. И те, и другие были, как правило, хорошими солдатами, а вековые традиции уважения к воинскому ремеслу часто позволяли полякам делать неплохую военную карьеру, даже несмотря на определённые стеснения для них, существовавшие в русской армии.

Фейерверкер 4 класса Альбин Дзиковицкий в это время “находился в делах”, как тогда называли участие в боях: 13 мая в Чоргунском отряде под начальством генерал-майора А.П. Хрущова (когда русские войска пытались оказать помощь осаждённым в связи с разгоревшимися боями перед 5-м бастионом и редутом Шварца) и у реки Чёрной 5 июня в том же отряде на позиции Мокрой Долины под начальством генерал-майора Бельгарда (5 июня началась четвёртая бомбардировка Севастополя, когда противник обрушил на защитников огонь 614 осадных орудий, русские несли огромные потери и у Чёрной речки наши войска пытались хоть чем-то помочь защитникам города и ослабить натиск французско-английских войск). Согласно сведениям, предоставленным музеем “Героической обороны и освобождения Севастополя”, командиром батареи, в которой служил тогда Альбин Дзиковицкий, до 26 мая 1855 года являлся полковник Дахнович-Гацийский, а с 26 мая – подполковник Шатилов. Со вторым Альбин Иванович прослужил совсем немного – чуть более 2-х недель.

Перед очередной атакой на Малахов курган и Большой редан союзники начали массированную бомбардировку Севастополя. Но накануне штурма французские командиры Жан-Жак Пелисье и Пьер-Франсуа Боске так повздорили, что последнего сняли с передовой и послали возглавлять резерв. Уже это внесло в ряды французов неразбериху. К тому же Пелисье на два часа сдвинул начало атаки, перенеся её на 3 часа ночи, но не счёл нужным сообщить об этом британскому командующему лорду Раглану. Французы собирались идти вперёд по сигнальной ракете, однако за 15 минут до назначенного времени ошибочно приняли за неё прочертивший небо одиночный искрящийся снаряд. К этому моменту ни одна из двух штурмовых групп ещё не была готова к штурму, но обе подчинились приказу. Зато русские артиллеристы ждали неприятеля в любой момент, и ни один француз до их укреплений не добрался. В книге “Бастионы Севастополя” об этом было сказано так: «На рассвете в понедельник 6 июня (17 июня по западному календарю) 1855 года противник начал общий штурм укреплений города, приурочив его к 40-летию битвы при Ватерлоо... ».101

Раглан, наблюдая за истреблением союзников, решил не оставаться в стороне. Посовещавшись с сэром Джорджем Брауном, он приказал поддержать французов хотя бы из солидарности. Это решение стало трагедией для 400 поднятых в атаку англичан, хотя им и сопутствовал скромный успех. Ирландскому 18-му полку из бригады генерала Юра удалось пробиться через кладбище и занять несколько домов на окраине Севастополя. К своему удивлению, солдаты обнаружили там женщин с детьми. Ирландцы убедили их не бояться и, рассчитывая на успех общего штурма, расположились на отдых. Пока кругом грохотало сражение, они наслаждались этим заброшенным островком мирной жизни. Используя вместо тарелок книги из хозяйских библиотек, солдаты и офицеры устроили себе завтрак из свинины из своего походного пайка и даже приготовили кофе. В одном из домов нашлось пианино, и вскоре звуки выстрелов заглушила весёлая ирландская песня. Захваченная в путь выпивка подняла настроение настолько, что ирландцы стали шататься по домам, напялив на себя платья и чепчики.

«К семи часам утра защитники отбили все атаки противника на оборонительной линии Корабельной стороны. Бастионы центра города враг штурмовать не решился... Стойкость и мужество защитников Севастополя потрясли Европу и заставили задуматься союзников».101

А оказавшиеся в Севастополе ирландцы продолжали пьянствовать. Конфликты, возникавшие из-за дележа более ценных вещей, решались кулачными поединками в кольце множества зрителей. Русским, видимо, было не до них. Ирландцы так увлеклись, что узнали о неудачном окончании штурма лишь ночью. Тем не менее, полк отступил почти без потерь – раненых и пьяных в стельку унесли на сорванных с петель дверях. В результате штурма французы потеряли 3 553 человека, половину из них составили убитые. Англичане лишились всего сотни бойцов.

11 июня 1855 года Альбин по собственному желанию был прикомандирован к лёгкой № 4 батарее 11-й артиллерийской бригады для нахождения и обороны оборонительной линии города Севастополя и состоял в составе Севастопольского гарнизона. Здесь командиром батареи был капитан Савин-1, который с 7 мая заведовал полевой артиллерией на 1-м отделении (дистанции) оборонительной линии. Первая дистанция «состояла из пятого, шестого, седьмого бастионов, ряда люнетов и других фортификационных сооружений».101 Орудия лёгкой № 4 батареи 11-й артбригады  стояли на редуте Шварца, люнете Белкина и на 5-м бастионе.98 «Пятый бастион входил в первую дистанцию оборонительной линии под командованием генерал-майора А.О. Аслановича... Левее пятого бастиона был построен редут № 1 – Шварца, получивший название по имени командира лейтенанта М.П. Шварца. Редут, вооружённый 8 крепостными 12-фунтовыми пушками, имел важное значение, прикрывая пространство между четвёртым и пятым бастионами. Впереди редута Шварца и пятого бастиона вырыли ров глубиной до 6 футов.

Перед рвом и по бокам укреплений насыпали земляные валы до 7 футов высоты и 6 ширины. Правый фас пятого бастиона укрепили, построив люнет № 7, которым стал командовать лейтенант М.Ф. Белкин».101

Артиллеристы в обороне Севастополя сыграли немалую роль, о чём красноречиво свидетельствуют строки из книги, которые я выписал, но затерял лист, в котором указывалось название этой книги. 4 августа произошло сражение на Чёрной речке, в результате которого, несмотря на весь героизм русских воинов, произошло резкое ухудшение положения защитников города. В этом сражении от соседней с батареей, где служил А. Дзиковицкий – от лёгкой № 3 батареи той же 11-й артиллерийской бригады – в чине подпоручика принимал участие известнейший русский писатель граф Л.Н. Толстой.

«Одно за другим поступали к Пелисье (французский главнокомандующий. – А.Д.) от разведчиков и лазутчиков донесения о больших передвижениях русских полевых войск, и наступления ждали на позициях интервентов ещё 1 августа, когда несколько дивизий стояли в ружье всю ночь до рассвета; никто не спал там и в следующую ночь.

На 5 августа назначено было начать пятое по счёту и самое жестокое бомбардирование Севастополя. Утром 4 августа вдруг раздались первые пушечные выстрелы, направленные на Гасфортову и Телеграфную горы: это левое крыло отряда Липранди, находясь под командой генерала Бельгарда, выйдя к деревне Чоргун и заняв деревню Карловку, исполняло то, что должно было исполнить по диспозиции.

Над рекой по всей долине стоял плотно густой туман, сквозь который едва серела предрассветная полоса на востоке, и в этом тумане и тишине загремели, будоража гарнизоны неприятельских укреплений, четырнадцать орудий, осыпая снарядами гору Гасфорта, и восемнадцать, действовавших против Телеграфной горы.

Эта гора, расположенная на правом берегу Чёрной, была предмостным укреплением союзников и занята была сардинцами, как и Гасфортова.

Пушечная пальба была не беспорядочной, а выдержанной, и это понравилось одному из казаков конвоя Горчакова, и в промежутке между выстрелами он похвалил артиллеристов:

– Пришибисто бьют наши! Не пущают пороху прахом...

Правым крылом своего отряда, состоявшим из полков 17-й дивизии, распоряжался сам Липранди, однако и командовавший этой дивизией генерал-майор Веселитский был боевой командир. Когда получено было от Липранди приказание, чтобы после короткого артиллерийского обстрела занять Телеграфную, Веселитский выдвинул для обстрела одну батарею, для атаки – один батальон Тарутинского полка, и едва батарея успела сделать по два выстрела на орудие, он послал уже тарутинцев в атаку.

Так как первый успех выпал на долю Липранди, то к нему и направился Горчаков, чтобы там, на месте, на Телеграфной горе, осмотревшись и взвесив все шансы, решить, как действовать дальше.

Гасфортова гора обстреливалась уже с двух сторон – и из отряда Бельгарда и с Телеграфной, когда появился Горчаков, встреченный Веселитским и Липранди. Сардинцы стянули уже на Гасфортову гору на одном склоне, с фронта, большие силы, но не меньшие и на другом склоне, обращённом к Федюхиным высотам. Кроме того, в помощь сардинской артиллерии, расположенной на высотах вправо от Гасфорта, гаубичная батарея англичан спешила на рысях из резерва.

Наконец был послан адъютант к генералу Бельгарду с приказом вести свой отряд на штурм, а другой адъютант – к начальнику 5-й дивизии: эта дивизия ускоренным маршем должна была идти на поддержку Бельгарду. И уже двигался первый со своими полками – Симбирским и Низовским (Днепровский был в отряде Бельгарда. – А.Д.) – к горе Гасфорта, а второй с четырьмя своими шёл подкрепить его прорыв, когда внезапно раздавшееся “ура” в стороне колонны Реада и оживлённая ружейная пальба французов приковали внимание Горчакова к своему правому флангу. Он не мог не знать того, что гораздо легче была бы задача штурмовать гору Гасфорта, как он и хотел сделать, оставив против Федюхиных гор только необходимый заслон на случай наступательных действий французов. Но вместо того, чтобы послать своего адъютанта к Реаду, чтобы тот не ввязывался в дело против Федюхиных высот, Горчаков послал его навстречу 5-й дивизии, чтобы, изменив маршрут, спешила она к нему, а не к Бельгарду, так как штурм Гасфортовой горы был им оставлен.

Было только семь часов утра, когда последний из трёх славных полков был оттиснут к речке, зловеще называвшейся Чёрной. Полки 7-й дивизии – Витебский, Полоцкий, Могилёвский – переходили вброд Чёрную под сильным огнём французов, а едва перешли, были встречены тремя полками французов. Большую пользу наступлению, как бы неудачно оно ни велось, оказали две тяжёлые батареи, установленные на Телеграфной горе генералом Липранди. С расстояния почти в полтора километра они давали чувствовать себя так сильно, что заставляли несколько раз французов менять позиции своей артиллерии. Но это были слишком слабые успехи; налицо был разгром двух пехотных дивизий.

В девять утра шестичасовой и упорный, несмотря на большое неравенство положения противников, бой на Чёрной речке окончился.

Вечером Горчаков писал всеподданнейшее донесение: “Артиллерия, невзирая на относительные невыгоды её расположения, действовала с большим успехом: не раз заставляла она молчать неприятельские батареи, расположенные на господствующей местности, и сильно поражала пехоту...”».101

Пока летнее время бежало – или тянулось, – в зависимости от  того, приезжали люди под Севастополь за впечатлениями или сидели в окопах на подступах к городу, боевые действия у союзников чередовались с развлечениями. Если англичане не устраивали скачек, они играли в крикет. На следующий день после боя на Чёрной речке гвардейская дивизия сразилась с “Клубом бараньей ноги” – офицерской сборной разных полков. В перерывах между очередями подач, если не очень мешала канонада, игроки и дамы наслаждались превосходными закусками.

Пока общество развлекалось за городом, генералы Пелисье и Симпсон обсуждали план нового штурма Севастополя, намеченного на 8 сентября (27 августа по православному календарю). Точнее говоря, Пелисье излагал свои соображения, а Симпсон дремал, кивая головой и временами громко всхрапывал. Когда совещание завершилось, англичане узнали, что им снова предстоит брать Большой редан. Пелисье сказал Симпсону поднимать людей в атаку, как только над Малаховым курганом взовьётся французский флаг.

Приступ решили начинать в полдень, чтобы ошеломить врага, а заодно и будущих военных историков. Уже через 10 секунд над Малаховым курганом появился французский флаг. Для британцев это было полной неожиданностью. Симпсон засомневался. Неужели французы так быстро добрались до цели? Он подождал 15 минут и послал к кургану офицера уточнить, действительно ли пора поднимать в атаку англичан. Генерал Макмахон, уворачиваясь от штыковых выпадов и летящих ядер, заверил вестового, что был бы весьма признателен за поддержку. Получив ответ, Симпсон снова задумался. Внезапно один из штабных офицеров сообщил, что англичане пошли вперёд без приказа. Как потом выяснилось, солдат не удалось удержать в окопах и они бросились на Большой редан, даже не захватив штурмовых лестниц.

В этих событиях довелось принять участие и Альбину Дзиковицкому, находившемуся, правда, не на самом главном направлении удара союзников – в районе 5-го бастиона. Русская артиллерия, как всегда, косила наступавших сотнями, но союзникам всё же удалось захватить внешнюю линию укреплений. Первый натиск позволил союзникам достичь намеченных рубежей и они на них закрепились.

Теперь в бой послали второй эшелон английской пехоты, однако по странному недосмотру командующего он состоял исключительно из недавно прибывших в Крым новобранцев. Британцы в очередной раз отступили от Большого редана, но французы заняли Малахов курган.

«27 августа 1855 года защитники пятого бастиона, редута Шварца и люнета Белкина отбили три атаки неприятеля.

Около двух часов дня более четырнадцати тысяч французов бросились на эти укрепления. Впереди бежали цепи штуцерников, солдаты с лестницами и фашинами, сапёры с шанцевым инструментом. Тучи русской картечи встретили врага. 30 августа 1856 года начальник оборонительной линии генерал-лейтенант К.Р. Семякин в рапорте скупо опишет эти события: “Передовые, достигнув рвов помянутых двух укреплений (5-го бастиона и люнета Белкина. – В.Ш.), там и остались, в редут же Шварца, с помощью лестниц, ворвались, но не прошли дальше блиндажа и траверза.

Подоспевшие подкрепления – батальон Житомирского и батальон Минского полков и сверх того командующий Екатеринбургским полком – подполковник Верёвкин лично и весьма скоро привёл в редут из соседственных траншей, одну сводную роту. На редуте завязался рукопашный бой, продолжавшийся около часу... неприятель был выбит”.

На люнет №7 М.Ф. Белкина устремились около двух тысяч французов под командованием полковника Трошю. Когда противник показался у обрыва, перед спуском в ров люнета, дежурный гальванер взорвал три фугаса, заложенные на случай штурма ещё весной 1855 года. Французы, потеряв множество солдат, отхлынули назад. Только около 200 человек успели добраться до рва, но были разгромлены ротой Подольского полка под командованием подпоручика Банковского и группой матросов во главе с поручиком морской артиллерии П.П. Назаровым.

Героизм защитников города заставил французского главнокомандующего Пелисье отказаться от дальнейших попыток захватить русские бастионы».101

К удивлению союзников, в этот же день остатки севастопольского гарнизона оставили город и перешли на его северную сторону. Пелисье поздравил Симпсона с успехом, и они на радостях расцеловались. Потери лёгкой № 4 батареи в составе гарнизона Севастополя с 27 апреля, то есть ещё до прибытия в неё Альбина Дзиковицкого, по 27 августа, то есть по день оставления города, составили 46 человек. За отличие при обороне города батарее были пожалованы серебряные трубы с надписью “За Севастополь в 1854 и 1855 годах”.98

Сам Альбин Иванович Дзиковицкий приказом по Южной Крымской армии генерал-адъютантом князем Горчаковым-1 от 20 октября 1855 года за № 734 за отличие в сражении «За последние дни обороны Севастополя и открытии штурмов 27 августа» произведён в прапорщики (в послужном списке утверждено от 26 октября). Получил также за Крымскую войну медаль “За защиту Севастополя” и “Бронзовую медаль на Андреевской ленте в память войны 1855 – 56 годов”.96

После окончания Крымской кампании на территории Правобережья распространялись воззвания, направленные против власти русского царя. Они издавались в Стамбуле Садык-пашой, который ранее носил фамилию Чайковский и возглавлял польские военные отряды на турецкой службе.

К концу 1855 года военные действия были фактически прекращены, а 18 марта 1856 года между воюющими странами был подписан Парижский мирный трактат, по которому Россия признавала целый ряд условий, ущемляющих её значение, как великой державы. К счастью Николая I, он не увидел поражения России. Признать проигрыш в войне пришлось уже его сыну – Александру II. Вступление на престол нового русского императора стало не только событием международным, и не только русским, но ещё и польским, так как оно означало конец военной диктатуры, установленной его отцом в отношении поляков.

10 апреля 1856 года Альбин Иванович Дзиковицкий был зачислен в 6-ю роту гарнизонной артиллерии Шостенского артиллерийского гарнизона Черниговской губернии. Ближе к концу всё того же года, примерно в ноябре, что указывает на возможное довоенное знакомство и обручение, Альбин женился на девице Каролине, дочери дворянина и католика Мартина Войцеховского. Судя по последующим сведениям, соседние Ковельский уезд Волынской губернии и Пинский уезд Минской губернии были родными местами и для Каролины, и для Альбина. Таким образом, Ковельщина была родиной жены.

В мае 1856 года новый российский император Александр II посетил Варшаву и там объявил об амнистии в отношении польских эмигрантов. В августе того же года при своей коронации царь объявил об амнистии в отношении сосланных.

«Со времени Парижского мира и вступления на престол императора Александра II настало для поляков время возрождения. Нельзя не упомянуть ещё о стремлениях помещиков на Литве и Руси, постоянно и непрерывно проявлявшихся в адресах к государю. Адресы эти содержали просьбы об учреждении университета в Вильно, о преподавании наук в гимназиях на польском языке, о разрешении иметь выборную земскую полицию, о позволении учредить кредитное общество и тому подобное. Замечу, между прочим, что из всех прошений только одно, о преподавании польского языка в литовских гимназиях, было уважено правительством. Кружков молодёжи (да и не молодёжи) было у нас в течение этого периода довольно много. Общество Тройницкого в предднепровской Руси. Общество это образовалось под конец Восточной войны. Первоначально оно было только собранием лучшей, избраннейшей университетской польской молодёжи в Киеве. Из этого союза, из этого кружка произошли потом три совершенно противные между собой политические партии. Итак: часть членов сгруппировалась в довольно многочисленный кружок под названием “русинов”, или собственно “украинцев”. Другие члены Тройницкого общества образовали вместе с разными лицами из местных жителей революционный польский заговор, бывший отраслью Центрального комитета и имевший своей главой провинциальный комитет на Руси. Третьи, наконец, соединились с консервативной шляхтой, между которой было много личностей шляхетско-иезуитских понятий. Они представляли тамошних белых».79

В 1850-х годах роль Бердичева, бывшего теперь центром прежнего Махновского уезда и входившего теперь в состав Киевской губернии, как торгового города, продолжает падать и в известной мере перехватывается Киевом. В 1856 году самая крупная Бердичевская ярмарка – “Онуфриевская” – была переведена в Киев.

Практически завершая начатую с конца прошлого века программу сокращения польско-литовского шляхетского сословия, 1 августа 1857 года был издан указ, согласно которому созданный ранее разряд однодворческого населения окончательно отрывался от дворянского сословия и причислялся отныне и навсегда к государственным крестьянам и вольным людям. Так что подвешенное состояние подавляющего большинства Дзиковицких, выброшенных властями из состава шляхетского сословия, окончательно и бесповоротно определилось не в их пользу. Возможно, тогда Францишек Янович и записался в мещанское сословие местечка Махновка Бердичевского уезда.

19 августа 1857 года в семье Альбина Ивановича и Каролины Дзиковицких в городе Киеве родился первый из их детей – Владимир-Альбин Альбинович и был, как и родители, крещён по римско-католическому обряду. В дальнейшем в документах он был отмечаем, как “происходящий из дворян Киевской губернии”. Возможно, это происходило лишь потому, что его отец имел офицерский чин, что давало ему право на так называемое личное дворянство.

В ревизии 1858 года шляхтичи-однодворцы, не закреплённые в таком статусе документально, записывались “вольными хлеборобами”, то есть относились к сословию, которое уже не существовало (было отменено в 1848 году). Неосёдлых шляхтичей записывали на выбор либо в крестьяне, либо в городские сословия (кроме граждан). Фактически все они записывались мещанами. Этот закон не затронул шляхту, ранее уже записанную однодворцами и гражданами.

28 октября 1859 в семье Альбина Ивановича и Каролины Мартиновны Дзиковицких родилась двойня – сын Феликс (Филипп) и дочь Юзефа-Ядвига. Феликс (Филипп) Альбинович стал вторым после Владимира-Альбина сыном в семье своего отца. В документах указывалось, что происходит он из дворян города Киева и, несомненно, после рождения был, как и все в семье, крещён по римско-католическому обряду.

10 января 1860 года Альбин Иванович Дзиковицкий “по распоряжению начальства переведён” в Шостенский пороховой завод, куда был зачислен 25 февраля того же года.

 

*  *  *

Первые признаки будущего польского восстания на Руси обнаружились почти сразу после окончания Крымской войны. Будущие его участники группировались вокруг Киевского и Харьковского университетов, Ришельевского лицея города Одессы, а также Немировской, Житомирской и Белоцерковской гимназий. Генерал-губернатор Юго-Западного края князь Васильчиков в начале 1861 года писал: «Вообще в действиях студентов-поляков в последнее время замечается проявление национального их духа, своеволие, неуважение к властям и стремление к восстановлению Польши». Студенты-поляки большей частью носят конфедератки и другие принадлежности национального костюма. Дух между польской молодёжью самый отчаянный, и они только и мечтают о возрождении своей национальности.

«Первым в эту эпоху важным фактом, имевшим уже манифестационный характер, было публичное празднование в [Варшаве] на улице Лешко 29 ноября 1860 г[ода] годовщины восстания 1831 г[ода]. Наконец, 25 февраля [1861 года] состоялась давно возвещённая и приготовляемая манифестация. Манифестация продолжалась, а вернее, повторялась два дня – 25 и 27 числа, что кончилось пятью жертвами убитыми и несколькими ранеными».79 Отзвуки польских событий ощущались и в Пинске, население которого в начале 1860-х годов достигло 11 тысяч 155 человек обоего пола.

На Правобережье в марте 1861 года религиозные и патриотические манифестации поляков состоялись в Киеве, Каменец-Подольском, в Проскуровском уезде, Бердичеве, Гайсине, Радомысле, Немирове, Тетиеве, Луцке, Дубно, Брацлаве, Виннице, Тульчине. Одновременно с ними начались волнения студентов Киевского университета и учащихся гимназий. Изредка польские манифестации поддерживались украинскими крестьянами. Так, 29 марта 1861 года в манифестации, состоявшейся в Луцке, приняли участие украинские крестьяне. Аналогичные случаи были зарегистрированы полицией в Бердичевском, Владимир-Волынском и других уездах. Но в целом украинское крестьянство не поддержало польских манифестаций.

«8 апреля произошла перед замком эта столь памятная по многочисленности жертв катастрофа. В этом несчастном столкновении городского населения с военной силой пали, как известно, сотни убитых и раненых. После катастрофы 8 апреля наши манифестации не прекращались ни на минуту, а, напротив, ещё более развивались. Оппозицию духовенства составлял весь наш клир, т.е. и высшая его иерархия, и низшие органы».79

16 июня 1861 года в семье Альбина Ивановича Дзиковицкого и его жены Каролины родилась ещё одна дочь – Елена-Мария.

В это время продолжалось брожение польского населения Российской империи. Авейде писал: «К важнейшим провинциальным манифестациям должно отнести следующие. Виленская, бывшая, кажется, в июне. Ковенская манифестация, бывшая 12 августа».79

Массовые демонстрации в Варшаве и других городах Царства Польского в 1861 году были поддержаны польским населением Правобережной Украины. В Киеве, Житомире, Каменец-Подольском и других городах появились объявления, призывающие поляков прекратить проведение балов и прочих увеселительных мероприятий, одеться в траур и бороться за восстановление Польши. Объявление 2 октября 1861 года Житомира на военном положении, а потом и Царства Польского, накалило обстановку. Хотя власти перешли к подавлению выступлений военными силами, польское население не прекратило борьбы. С 1-го по 10-е октября состоялись манифестации в Луцке, Бердичеве, Владимире-Волынском, Белой Церкви, Торчинске и других местах.

«Ещё большее значение имела памятная манифестация в Городло 10 октября. Варшавские манифестаторы за две недели вперёд объявили о предположенном съезде в Городле из всех провинций прежней Польши, чтобы в годовщину соединения Литвы с Польшей, бывшего во времена Ягеллы, возобновить акт этого соединения. На полях городельских в виду русского войска и самого генерала Хрущёва совершился этот действительно многозначительный в своё время публичный акт».79

С осени 1861 года на базе революционных кружков в Варшаве был создан городской комитет, переименованный потом в “Центральный национальный комитет”. Это была организация красных. Подпольная организация белых берёт своё начало где-то до февраля 1862 года, а к февралю уже существует центральная власть общества в Варшаве под названием “Дирекция”, и её главные воеводские органы в Царстве Польском. «О сношениях Варшавы с доднепровской Русью, – пишет Авейде, – мне ничего не известно, но что там находились лица, состоявшие в связи с Дирекцией, в том нет сомнения. Судя по несколько знакомой мне натуре тамошнего общества, предполагаю, что белые гнездились наиболее в Подольской губернии, как в местности, более других консервативной. Здесь считаю нужным присовокупить одно краткое замечание, а именно, что белые, несмотря на борьбу с заговорщиками (то есть красными. – А.Д.), неоднократно находили уместным помогать своим противникам и даже иногда считали это своим долгом.

О Литве было известно только то, что там главный агент (красных. – А.Д.) Дюлёран что-то делает, что какая-то организация мало-помалу формируется, но что она спорит с Дюлёраном и не хочет иметь с ним никаких сношений. Положение дел в русских губерниях было ещё более жалко; Русь была настоящей “terra incognita” (лат.: неизвестной землёй. – А.Д.) для Центрального комитета. После Льва Франковского, насколько мне известно, не было даже туда послано ни одного агента. Доходили только до Варшавы глухие слухи, что остатки “Тройницкого общества” что-то замышляют, и что во главе партии стоит отставной полковник Эдмунд Ружицкий, помещик Волынской губернии».79

Генерал Кренке вспоминал: «Варшавские брожения того времени сообщились и полякам Киевской губернии. В 1861 и особенно в 1862 году выходки поляков начали принимать всё более и более резкие формы; ещё только задумывая мятеж, они уже считали себя победителями и приняли надменный, до смешного, тон в обращении с русскими. Стали появляться мальчишеские демонстрации, например, при встречах на улицах поляки перестали кланяться тем русским, перед которыми ещё очень недавно низко склоняли свои головы; на улице, на узких киевских тротуарах, поляки, при встрече с русскими, шли прямо, чуть не сталкивая встречного с тротуара, не делая никакой взаимной уступки места, чтобы удобно было разойтись; так поступали и мужчины, и женщины, и даже гимназисты, последние всегда ходили группами в 5, 6 и более человек; при встрече с русскими смотрели прямо в глаза и хохотали; женщины облеклись в траур; на мужчинах появились национальные польские костюмы; в костёлах пелись революционные гимны; польские студенты явно отделились от русских, составляли сходки, по ночам собирались в польских трактирах или частных домах и распевали мятежные песни так громко, что на улице было отчётливо слышно; в театре польские студенты, собираясь большими группами, освистывали тех артистов, которым аплодировали русские и проч.».113

В январе 1862 года особая канцелярия наместника Царства Польского сообщила киевскому генерал-губернатору о том, что ряд студентов Киевского университета связан с помещиками различных уездов Украины и что со студентами в близких отношениях состоял литограф Густав Гоффман, арестованный за принадлежность к заговору.

22 августа 1862 года Центральный комитет на Руси, возглавлявший подготовку польского восстания, был переименован в Провинциальный комитет на Руси под председательством полковника Эдмунда Ружицкого, сына известного руководителя восстания 1831 года в Волынской губернии Карла Ружицкого. Провинциальный комитет утвердил начальников по подготовке и проведению восстания: в Киевской губернии – штабс-капитана В. Рудницкого, в Подольской – А. Яблоновского и Волынской – Э. Ружицкого. Подготовкой руководящего состава восстания занимался подпоручик В. Боровский, а подготовкой конников – берейтор в Киеве Р. Ольшанский.

В декабре 1862 года была проведена новая реорганизация Провинциального комитета на Руси. Председателем был избран А. Юрьевич. Вместо Яблоновского и Франковского в комитет были введены студенты Киевского университета Л. Сырочинский и Б. Жуковский. Этот новый состав не менялся до начала восстания.

Для нужд подготовки восстания на всей Руси с поляков собирались денежные взносы. Кроме добровольных взносов финансированием тайной организации занимались также крупные помещики и купцы, создавшие для этих целей торговые дома в Бродах, Луцке, Дубно, Ковеле, Бердичеве и других городах. Отдельные богатые помещики выдавали повстанческой организации крупные суммы. Примером тому может служить граф К. Плятер из Липовецкого уезда Киевской губернии. Для подготовки восстания он выдал 127 700 рублей. Когда же восстание началось, он добавил ещё 140 000 рублей.

В ряде случаев польские помещики прибегали и к такой мере сбора денег на восстание, как дополнительное обложение крепостных крестьян. Это, правда, пресекалось царскими властями.

Ещё летом 1862 года правительство предприняло очередную попытку расчленить недовольных, привлекая на свою сторону шляхту в обмен на некоторые, ранее задуманные, реформы. Наместником в Царстве Польском был назначен великий князь Константин, начальником гражданского управления – польский аристократ маркиз Александр Велёпольский, сторонник соглашения с царём и восстановления конституции 1815 года. Однако все эти меры не приостановили подъёма освободительного движения. На великого князя Константина и маркиза Велёпольского были произведены покушения.

Тогда для того, чтобы предотвратить намечавшееся восстание, Велёпольский предложил призвать в армию молодёжь Варшавы по особо составленным спискам, куда внесли всех подозревавшихся в причастности к заговору. Это событие вынудило ускорить начало восстания. Чтобы предотвратить уход в армию своих кадров, Центральный комитет в Варшаве заблаговременно вывел новобранцев из города и 22 января 1863 года объявил о начале восстания, опубликовав манифест, излагавший его программу.

В том же январе Провинциальный комитет на Руси опубликовал и свой первый директивный документ - Инструкцию об организации и проведении восстания на Украине. Кроме прочего, она призывала население вступать в ряды повстанческой организации. Против готовящегося восстания были мобилизованы войска, полиция, жандармерия, чиновничий аппарат, сильная на Украине православная церковь, печать.

Восстание в Царстве Польском началось без достаточной подготовки, и первые нападения повстанцев на царские гарнизоны некоторых городов не имели успеха. Восстание на территории Украины ввиду общей слабости подготовки пришлось отсрочить, хотя готовиться к нему стали более активно.

Начало восстания в Царстве Польском всколыхнуло не только все польские эмигрантские круги, но и сплотило разбросанных по всей России поляков, вызвав в них порыв патриотизма. Так, 8 февраля 1863 года московский обер-полицмейстер доносил: «До настоящего возмущения в Польше было много им не сочувствующих даже из поляков, которые пренебрегали их собраниями и отвергали предложения денежных вспомоществований. После возмущения же в Польше у поляков-студентов возбуждено почти у всех взаимное единодушие, и они будто бы все согласились выйти из университета и немедленно ехать на родину». В русском же обществе, даже так называемом “либеральном” и “просвещённом”, польское восстание вызвало, в целом, неприятие. Хотя и были отдельные случаи перехода русских на сторону польских повстанцев, они были редки и единичны.

Открыто враждебную позицию по отношению к восставшим заняло прусское правительство. Стремясь предотвратить распространение польского освободительного движения в своей части бывшей Польши, правящие круги Пруссии предложили царскому правительству военную помощь для подавления восстания в Царстве Польском. В феврале 1863 года была подписана конвенция между Россией и Пруссией о совместных полицейских мероприятиях против повстанцев. В Польшу для усмирения восстания был послан в качестве командующего войсками генерал Ф.Ф. Берг, карательные функции в Литве и Белоруссии были возложены на генерала М.Н. Муравьёва.

Родной брат основателя нелегального “Союза спасения” Александра Муравьёва, сам бывший декабрист, Михаил Муравьёв, отвергнув и прокляв собственное прошлое, любил повторять, что он не из тех Муравьёвых, которых вешают, а из тех, которые вешают. За что и получил прозвище “Вешатель”.

Назначенный диктатором восстания Людвик Мерославский, находившийся в Пруссии, не смог его возглавить, так как обе его попытки перейти границу потерпели провал. В начале марта диктатором восстания был назначен близко стоявший к белым Марьян Лянгевич. В это время большая неудача постигла польскую организацию на Руси, где 13 марта в Сквирском уезде Киевской губернии десятский Гржимало-Грудзинский предал уездную организацию во главе с её начальником И. Поповским. В руки властей попали важные документы, благодаря чему повстанческой организации был нанесён ряд новых ударов. В самом Царстве в течение марта, теснимый русскими войсками, отряд Лянгевича был вынужден уйти на территорию Австрии.

До конца марта «Русь, – как говорит Авейде, – была для нас по-прежнему terra incognita. Бобровский посылал было к ним какого-то молодого человека (тамошнего, кажется, уроженца) князя Гедройца, но и это ничего не подействовало: Гедройц не привёз никакого рапорта, а просто словесное уведомление, что Русь готовится к восстанию в апреле месяце (в особенности Волынь), и что во главе всех приготовлений стоит Эдмунд Ружицкий.

После падения диктатуры Высоцкий просил назначить его главнокомандующим на Руси и дозволить ему сформировать в Галиции сильный четырёхтысячный отряд. Бобровский охотно исполнил его желание и обещал от имени Временного правительства дать оружие и деньги. В то же время Бобровский назначил Мариана Соколовского (находившегося тогда в Галиции) комиссаром Временного правительства на Руси, дал ему соответствующие инструкции и приказал образовать новый состав Провинциального комитета или “Отделения” наподобие литовского. Вооружённых действий никаких там ещё не было. Первая половина данного Соколовскому поручения была исполнена: старый состав комитета был удалён, а дела сданы в руки комиссара. Оставалась другая половина: образовать “Отделение” Руси, и Соколовский исполнил её как нельзя хуже. Чтобы как-нибудь оправиться от нового удара, нанесённого бессмыслием Соколовского, мы назначили комиссаром Руси помещика Хамца, приезжавшего прежде вместе с Ружицким в Варшаву в качестве уполномоченного от русской организации, с поручением образовать Отделение и привести в порядок дела провинции. Для того, чтобы согласовать внутренние провинциальные усилия с галицийскими и вообще заграничными военными приготовлениями, Хамец получил приказание безотлагательно войти в сношения с Майковским, бывшим тогда нашим уполномоченным комиссаром в Галиции. Соколовский должен был передать свои обязанности своему преемнику при посредстве этого же Майковского».79

Восстание в Царстве Польском с наступлением весны всё более нарастало. 4 апреля 1863 года Ф.Ф. Берг писал военному министру Д.А. Милютину, обрисовывая картину грандиозного освободительного движения, охватившего уже не только Царство, но и Галицию и Познанское княжество. Он указывал, что количество “врагов России” не измеряется только числом повстанцев, борющихся с оружием в руках. «С русскими, – говорил он, – сражается население всех классов, борются города и деревни, каждый дом становится военной крепостью». В борьбе поляков за своё освобождение приняли участие и некоторые иностранцы-добровольцы, в частности французы. Часть их состояла в отряде гарибальдийцев, сформированном другом Джузеппе Гарибальди полковником Франческо Нулло, другие сражались в польских легионах и в отряде зуавов Дебрюкка.

Весь план восстания на Руси был построен на взаимодействии польских повстанцев Юго-Западного края со вступлением на эту территорию хорошо подготовленного и экипированного вооружённого отряда из Галиции под командой генерала Высоцкого, который одновременно назначался командующим всеми вооружёнными силами поляков на Украине. Высоцкий, по согласованию с Ружицким, сам назначил срок восстания – 26 апреля – и обещал подоспеть к назначенному дню со своими 4 тысячами человек и небольшим запасом оружия.

Провинциальный комитет на Руси, в свою очередь, рассчитывал поднять восстание одновременно во всех 36 уездах Правобережья. Он предполагал также, что в течение нескольких дней мелкие повстанческие группы, соединяясь в более крупные, совершат нападения на волостные полицейские караулы и гарнизоны уездов, чем деморализуют местные органы царской власти. В то же время губернские повстанческие отряды атакуют регулярные царские войска. На помощь повстанцам, как предполагалось, двинутся из Молдавии и Галиции отряды Высоцкого. И те, и другие должны были составить регулярные вооружённые силы Жонда – Провинциального комитета.

«О причинах, замедливших галицийские приготовления, – писал Авейде, – и о судьбе этих приготовлений скажу лишь несколько слов. С нашей стороны мы доставили Высоцкому всё, что было в наших силах, т.е. несколько десятков тысяч рублей серебром, 4000 штук ружей и не помню сколько штук холодного оружия. Остальное приходилось на долю Галиции, но, несмотря на все старания Высоцкого и наших агентов, этого-то остального нельзя было вовремя получить от галициан. Сильная и деятельная оппозиция кн[язя] Адама Сапеги и несогласие местных комитетов и действовавших личностей ставили нам на всяком шагу непредвиденные препятствия. Неизвестно, как долго продолжалось бы такое положение, если бы Сапега, наконец, не соединился с нами. Притом следует прибавить, что недостаток энергии Высоцкого, хилость его здоровья, претензии образовать отряд щегольски одетый, который соответствовал бы самым мелочным требованиям регулярного войска, и другие причины мешали во многом скорому окончанию приготовлений».79

В изданной в 1863 году, по горячим следам, книге И.Д. Иванишев писал: «Уже несколько месяцев носился в Киеве слух о том, что поляки трёх западных губерний намерены принять участие в восстании; слух этот находил подтверждение в открытии небольших складов оружия, как в самом Киеве, так и в губернии; но многие думали, что приготовления были сделаны отдельными лицами с целью пробраться вооружёнными в Царство Польское. Восстание польского дворянства и мелкой шляхты среди народа русского и ввиду мер, принятых со стороны начальства, – усиления войск и досмотра приезжающих в пограничных губерниях, – казалось многим делом слишком рискованным».114 А генерал Кренке вспоминал, что уже за месяц до начала восстания в Юго-Западном крае «в уездах показывались вооружённые поляки одиночками, иногда по два и по три, или пешком, или гарцующими на прекрасных лошадях».113

Повстанческая организация на Руси, сложившаяся накануне восстания и составившая затем ядро повстанческих отрядов, в основной своей массе представляла польскую молодёжь конскрипционных возрастов от 18 до 30 лет. На её долю приходится свыше 67% от общего числа впоследствии репрессированных. В дальнейшем, уже в ходе самого восстания, повстанческие власти продолжали комплектовать свои вооружённые силы путём как вербовки “охотников”, то есть добровольцев, так и принудительных наборов, которые допускались только в отношении польского населения и католиков. Восстание на Руси имело ярко выраженный дворянский состав. Дворянство всего Правобережья, составляя лишь 3,09% от населения, среди повстанцев насчитывало около 2/3 состава. Причём, среди этих дворян было довольно много помещиков. Следует также заметить, что весьма существенную роль в движении сыграло на Руси сословие однодворцев, которое было второй после шляхты крупнейшей прослойкой в составе повстанцев. Но это, по сути, вчерашние шляхтичи, исключённые из своего сословия царским правительством, но не желающие мириться с этим.

Украинский историк М. Лещенко писал, что созданные на Руси отряды насчитывали от нескольких десятков до тысячи и больше человек. Так, два отряда, которые действовали в Бердичевском и Липовецком уездах, имели каждый в своём составе по 300 – 350 повстанцев. В Заславском и Острожском уездах Волынской губернии действовал отряд в тысячу человек. Всего, по неполным данным, на Правобережной Украине было сформировано около 20 повстанческих отрядов, в которых было примерно 10 тысяч бойцов.115 Правда, по сведениям, которые сообщил “диктатор на Руси” А. Юрьевич польскому историку и одному из руководителей восстания в Царстве Польском А. Гиллеру, на Правобережье встало под ружьё лишь 6 тысяч человек. В Бердичевском уезде восстанием было охвачено около 20 сёл. Руководителями его на Бердичевщине стали Владислав Падлевский, Адам Пашковский, Платон Кржижановский, Александр Шарамович, Леон фон Чеконский и Адам Вылежинский. Ими распространялась “золотая грамота”, в которой повстанцы обещали передать крестьянам бесплатно землю, надеясь на их поддержку. Однако, по свидетельству М. Чайковского, который поддерживал с организаторами восстания связи, некоторые шляхтичи признавались, что грамота написана лишь для того, чтобы отвернуть крестьян от правительства и, достигнув цели, опять вернуться к старым порядкам. Поэтому крестьянство осталось с недоверием к этим обещаниям и не поторопилось вступать в отряды повстанцев, а в некоторых деревнях помогало правительственным войскам.

Вообще, не только здесь, но и по всему Правобережью сложные отношения установились между малороссийскими крестьянами и польскими повстанцами. Правительство во многих уездах создало вооружённые караулы (сельская стража). Чтобы вовлечь в них крестьян, власти ввели для них ряд льгот. Украинские крестьяне охотно вступали в караулы. Они надеялись, что таким способом получат волю от помещиков и, кроме того, смогут даже “посчитаться” с ними. Крестьяне-стражники, руководимые полицией, проводили облавы на повстанцев, участвовали вместе с войсками в стычках, подавляли отдельные разрозненные очаги восстания и так далее. По своей численности сельская стража во много раз превышала силы повстанцев. На одного повстанца приходилось приблизительно 52 сельских стражника!

План проведения восстания на Руси предусматривал: в ночь с 26 на 27 апреля сбор записавшихся добровольцев в намеченных местными повстанческими начальниками пунктах; затем объединение повстанческих групп в уездные и губернские отряды; после этого - передвижение названных отрядов на главный сборный пункт в Овручский уезд Волынской губернии. Центральный национальный комитет в Варшаве рассчитывал, что, в случае успеха восстания на Руси, удастся использовать на общенациональное дело средства местных помещиков, а также будет отвлечена часть царских войск от подавления восстания в самом Царстве.

Призывая к оружию, “Временное правительство на Руси” рассчитывало поднять восстание одновременно во всех 36 уездах Правобережья. Оно предполагало также, что в течение нескольких дней мелкие повстанческие группы, соединяясь в более крупные, совершат нападение на волостные полицейские караулы и уездные гарнизоны и деморализуют местные органы царской власти. В то же время губернские повстанческие отряды атакуют регулярные царские войска. Стратегический план повстанцев предусматривал превращение мелких, самостоятельно действующих групп и отрядов в регулярные “вооружённые силы Жонда”.

В Киевской губернии восстание концентрировалось в 4-х основных районах: 1) Киевском и Радомышльском уездах, 2) Таращанском и смежных с ним уездах, 3) Сквирском и 4) Бердичевском уездах.

Поскольку Францишек Янович Дзиковицкий проживал именно в Бердичевском уезде, то и основное внимание здесь уделено именно событиям, имевшим место быть в этом уезде. Тем более, что, по сохранившимся в семье преданиям, Францишек Янович сам был “участником этого восстания”. Правда, нигде документального подтверждения этому преданию найти не удалось, что может означать одно из двух: либо то, что он оказался среди того небольшого числа счастливчиков, которые сумели уйти от преследования и затаились, либо то, что “участие” заключалось всего лишь в знакомстве с настоящими повстанцами и сочувствии делу восстания.

Восстание началось 26 апреля (8 мая по новому стилю). В первый же день созданное ранее “Временное правительство на Руси” (Жонд) распространило воззвание “К полякам на Руси”. Одновременно с выходом воззвания Жонда в Киевскую и Волынскую губернии выехала группа агитаторов во главе с диктатором на Руси Антоном Юрьевичем.

Первыми выступила молодёжь Киева – студенты университета, гимназисты, служащие и офицеры. Здесь был создан отряд, который, по словам киевского уездного исправника, состоял “частью из конных и частью пеших повстанцев до 400 человек”. Связующим пунктом его были дом и манеж берейтора Р. Ольшанского. Вечером 26 апреля из Киева вышло несколько повстанческих групп, сумевших затем объединиться в один отряд под начальством В. Рудницкого.

«Одновременно с выходом повстанцев из Киева движение обнаружилось в других местах губерний Киевской и Волынской. Оно не имело однако же достаточной силы для того, чтобы действовать с оружием в руках во всех уездах».114

В Подольской губернии выступления были лишь в Ольгопильском уезде.

Наиболее активно восстание протекало в Волынской губернии, лучше всех подготовленной к нему Э. Ружицким. Здесь оно началось во всех 12 уездах, и только в трёх из них (Ровенском, Луцком и Дубенском) не приняло массового характера.

В Киевской губернии поляки поднялись в 10 уездах из 12.

Четвёртым районом восстания в Киевской губернии, как говорилось выше, был Бердичевский уезд. Его руководители Владислав Падлевский (отец Сигизмунда Падлевского, одного из виднейших деятелей революции в Варшаве), Адам Пашковский (мировой посредник) и поручик Платон Кржижановский организовали повстанческие группы в сёлах Турбове, Булаи, Пузырки, Спичинцы, Белая, Большая Чернявка, Прилуки, местечках Вахновке и Погребище. Повстанцы предполагали вступить в соседние уезды – Липовецкий и Гайсинский Подольской губернии, где готовилось восстание, и, сформировав единый отряд, уйти в Волынскую губернию под общее руководство Ружицкого.

Сбор повстанцев начался в селе Юзеповке в ночь с 26 на 27 апреля (8 – 9 мая). Тут были мелкие шляхтичи, однодворцы и несколько крестьян. Из Юзеповки повстанцы пошли в село Зозулинцы, а потом в село Сошенку и местечко Самгородок. Здесь, по словам станового пристава Дембского, повстанцев собралось до 200 человек.

27 апреля, уже на второй день восстания, в Киевской губернии потерпели поражение в стычках с войсками повстанческие отряды в сёлах Романовка и Бородянка Киевского уезда, Кисливце, Кривое и Луках Таращанского уезда, Узине Васильковского уезда. Группа агитаторов из Киева во главе с диктатором Юрьевичем, выступавшая в различных сёлах перед крестьянами, в ночь с 27 на 28 апреля по приказу полиции была схвачена сельской стражей и ликвидирована в селе Соловьёвке.

Уже в начале восстания, в апреле 1863 года были изданы правительственные распоряжения о наложении секвестра на имения “лиц, причастных к беспорядкам, возникшим в пограничных с Царством Польским губерниях”. В том же 1863 году в Махновке случился очередной большой пожар, который уничтожил около 150 жилых строений.

Вечером 28 апреля (10 мая) повстанцы Бердичевского уезда, собравшиеся в Самгородке, напали на становую квартиру, сожгли бумаги в канцелярии, прервали телеграфную связь и, арестовав станового пристава Дембского, ушли на юг. В то же время, по официальным сообщениям, 28 апреля в окрестностях города Бердичева 7-й ротой Кременчугского пехотного полка при содействии крестьян была разбита, как тогда официально говорили, “шайка” из 300 человек. При этом взято было в плен 26 повстанцев.

29 апреля повстанцы Бердичевского уезда провели на марше, пройдя село Овсянки. В этот же день киевский генерал-губернатор Н.Н. Анненков отправил телеграмму Александру II: «Мятеж распространяется в уездах: Бердичевском, Васильковском, Таращанском, Сквирском и Радомысльском. По направлению шаек видно, что мятежники пробираются лесами в Радомысльский и Овручский уезды и распространяют слух, что Высоцкий должен выступить из Галиции. Мятежники обольщают крестьян обещаниями, а в то же время разоряют имения преданных правительству лиц; Погребище гр[афа] Ржевусского разорено. Крестьяне отвергают “золотые грамоты” и усердно помогают войскам, разделяя с ними опасности и действуя с самоотвержением, некоторые из них ранены. В Бердичевском уезде крестьяне взяли более 100 мятежников с оружием...».

В тот же день – 29 апреля – закончилась поражением повстанцев стычка их с войсками в Турчинском лесу Таращанского уезда Киевской губернии.

30 апреля повстанцы Бердичевского уезда вступили в село Шиндеровку. Тут они разделились на две части: одна ушла в село Белое, а другая – “более 100 человек” напала на Ротмистровскую почтовую станцию Липовецкого уезда Подольской губернии.

Об отношении крестьян к повстанцам из Винницкого уезда докладывал Р.И. Брауншвейг генерал-губернатору: «Секретно. Начальник Винницкой уездной полиции донёс мне, что крестьяне во многих местах, а в особенности в 3 стане, примыкающем к Бердичевскому уезду, где шайки восставших поляков почти свободно и явно доселе пресмыкаются, стали робки и до того упали духом, что объявили даже, что без содействия войска они не в состоянии поставить опору восстанию».

В таких условиях власти пошли на перегруппировку сил, которые должны были подавить восстание. В частности, начальником войск в 5 уездах Киевской губернии 29 апреля был назначен генерал-майор Кренке, в 5 других уездах – генерал-лейтенант Багговут, а Бердичевский и Житомирский уезды в военном отношении были подчинены волынскому губернатору генерал-майору князю Друцкому-Соколинскому.

Поскольку восстание на Руси началось, Центральный комитет в Варшаве, несмотря на неготовность Высоцкого, решил ускорить помощь извне. Авейде писал: «Ждать было нечего, мы дали приказ Высоцкому перейти границу с такими силами, какие были у него готовы». Но, к несчастью для восставших, все эти решения и распоряжения исполнялись не тут же, не сразу, и уходили дни, столь драгоценные для успеха дела повстанцев.

30 апреля повстанческие отряды потерпели поражение в сёлах Зеленица Овручского уезда и Иваничи Владимирского уезда Волынской губернии. В частности, у Иваничи 50 вооружённых повстанцев, шедших на Русь из Галиции, были поголовно взяты в плен казаками 27 Донского полка, которым помогали крестьяне. Русским достались 11 лошадей, припасы, гранаты и 10 возов оружия, столь необходимого повстанцам. Правда, в тот же день в этой губернии польский отряд примерно в тысячу человек под командой Ружицкого вытеснил этап из Любара, который, потеряв одного солдата, отступил в Житомир, после чего Ружицкий занял местечко Полонное Новоград-Волынского уезда. Здесь отряд стоял несколько дней. На его разгром был выслан летучий отряд из 2-х рот солдат и 3-х сотен казаков под начальством флигель-адъютанта штабс-капитана Казнакова.

1 мая отряд военного начальника повстанцев Киевской губернии В. Рудницкого был настигнут карательными войсками и крестьянами и у села Верхолесье произошла стычка. Отряд повстанцев был разбит. В. Рудницкий, Ф. Опоцкий, Г. Шарамович и другие его руководители были взяты в плен, а Боярский (Комар) и С. Тарасович убиты. Как это произошло, рассказал на допросах сам Шарамович. Будучи окружёнными сельскими стражниками и положив без сопротивления оружие, «мы, окружённые крестьянами, пошли вперёд, возы наши шли сзади, в то время раздался у одного из возов выстрел. Объяснить этот факт можно только двумя случаями: или кто-[то] из крестьян хотел утащить двустволку и нечаянно зацепил курок, или же, что и вероятнее всего, выстрел произошёл от потрясения возов, так как все двустволки лежали вместе».117

На самом деле это была провокация, организованная полицией, но вина за последствия была взвалена на пострадавших повстанцев. Сфабрикованный выстрел был только предлогом для расправы. Документы гласят, что «инсургенты числом 21 человек положили оружие добровольно на повозки и хотели идти в волостное правление, откуда крестьяне хотели передать их в руки правительства. Но вместо того, крестьяне, не внимая добровольной сдаче оружия, убили 12 человек инсургентов дрючками и холодным оружием, а 9 остальных израненных бросили в погреб».118

3 мая против повстанческого отряда в 350 – 400 человек, сосредоточенного в сёлах Булаи и Белая Бердичевского уезда, под предводительством Владислава Падлевского, поручика П. Кржижановского, А. Пашковского и комиссара Л. Чеконского, были двинуты войска в составе 2-х эскадронов драгун, 2-х рот пехоты и крестьяне из отрядов сельской стражи. Уклоняясь от схватки, повстанцы отступали в сторону Волынской губернии, но у местечка Погребище они были настигнуты и атакованы. Исход был самым неблагоприятным: повстанцы были разбиты, убитых около 40 человек, потерян весь обоз и отнято знамя. В числе убитых был командир отряда Пашковский. Комиссару Чеконскому удалось бежать за границу, а Кржижановский и Падлевский были взяты в плен и позднее, осенью 1863 года, расстреляны в Киеве.

После этого поражения восстание в уезде, да и во всей Киевской губернии пошло на убыль и через 4 – 5 дней прекратилось. Остатки отряда, ведя оборонительную тактику, выдержали стычки у сёл Булаи и Белая 4 мая. Преследовавшие отряд крестьяне взяли около 70 человек в плен. Около 100 человек, по большей части конные и на подводах, ускакали в Житомирский уезд, но 5 мая близ села Ивницы были окружены крестьянами и разбиты. Озверевшие крестьяне пощады не знали. Даже официальные источники вынуждены были, против своей воли, частично признавать это. Упоминавшийся выше Иванишев замечает: «Итак, если и было избиение безоружных, то это составляет редкие исключения. В самом деле, дошедшие до нас сведения очень скудны. Одно упоминает, что двое повстанцев были убиты близ села Ивницы, во время обыскивания мятежников, вероятно из мести, потому что в деле при Ивницах один из поляков убил 4-х крестьян».

Далее тот же Иванишев отмечает, что «восстание в Волынской губернии, несмотря на более выгодные для него условия, длилось не более двух недель. Сосредоточение больших масс мятежников, не позволявшее крестьянам действовать везде столь же самостоятельно, как в губернии Киевской, и опытность в военном деле предводителя главных шаек Ружицкого нисколько не помогли полякам».

Когда посланный в местечко Полонное летучий отряд штабс-капитана Казнакова, имевший задачу разбить Ружицкого, вошёл в село Романова, он встретил здесь крестьян, как было доложено, “запуганных повстанцами”, но затем, «после некоторого раздумья крестьяне воодушевились и всем обществом, конные и пешие, отправились вслед за войсками в леса. Шайка была настигнута у Мирополя 5 мая, причём мятежники потеряли 200 человек (140 убитыми), оружие и обоз. Крестьяне перехватывали бегущих и после поражения привели более 70 пленных. После поражения при Мирополе шайка Ружицкого прорвалась в Подольскую губернию (в уезды Литинский и Винницкий)».114

Что тут надо было Ружицкому? Ничего. Это был просто манёвр. Зная, что его стремление двигаться на запад, дабы соединиться с ожидавшимся со дня на день отрядом Высоцкого, известно русским, Ружицкий, оторвавшись от преследователя, специально повернул на юг, дабы уберечь от нового удара превосходящих сил противника свой отряд.

За эти дни, а именно к 8 мая, в Житомирском уезде “вследствие усердной деятельности крестьян” было схвачено 232 повстанца, а также оружие и порох, находившиеся при них. Как докладывал начальник Волынской губернии, благодаря крестьянам в уезде вообще в течение всего восстания так и не смогла создаться мятежная шайка.

«В то время, как Ружицкий двинулся на юг к Подольской губернии, флигель-адъютант Казнаков, следуя по направлению на запад, настиг и разбил 10-го мая на границе уездов Острогского и Заславского шайку в 1000 чел. под предводительством помещика Цехонского. Мятежники потеряли 78 человек убитыми, в том числе предводителя и 3-х ксёндзов. В плен взято 56 человек».114 В этом бою Казнакову оказали помощь казаки 37-го Донского полка под начальством подполковника Янова и, как всегда, крестьяне после стычки участвовали в преследовании бегущих.

Отряд Ружицкого, узнав о наличии значительных сил русских впереди по южному направлению продвижения, был вынужден вновь повернуть в Волынскую губернию. Здесь его встретили 2 пехотные роты из Орловского и Кременчугского полков и отряд из 25 казаков и на границе Староконстантиновского и Заславского уездов Ружицкий был разбит. Потери составили более 100 человек убитыми, 12 пленными, часть обоза и 50 лошадей. Оставшиеся люди вместе с самим Ружицким рассеялись в окрестностях.

В это же время, то есть 13 мая, 12-я рота Орловского пехотного полка под начальством штабс-капитана Чупурновского, у села Мякоты в Острогском уезде, неподалёку от границы Заславского, разбила отряд повстанцев «в 100 человек под командою Гримбаума и его помощника Любинецкого, отставного капитана русской службы. Шайка потеряла убитыми 23 челов[ека] и оружие. Бежавшие мятежники потонули в болоте, кроме одного, задержанного крестьянами».114

Остатки же рассеявшегося отряда Ружицкого вместе со своими предводителями по частям перешли 16 мая в Галицию, где 350 человек были сразу же обезоружены австрийцами. Ружицкий также перешёл в Галицию, но австрийцы его не смогли задержать и русские какое-то время не знали, куда он исчез.

В Царстве Польском в мае 1863 года образовалось национальное правительство (Жонд Народовы), в котором большую роль играли представители белых. Жонд установил связь с аристократической частью эмиграции и назначил князя Владислава Чарторыйского своим дипломатическим представителем в странах Западной Европы.

В то же время повстанческое движение собственно на территории (Королевства) Царства ширилось. Первоначальные неудачи отнюдь не обескуражили патриотические силы. Приток добровольцев в отряды нарастал. Общая численность повстанцев составляла 15 – 20 тысяч человек. Но им противостояла русская армия в 126 тысяч человек при 176 орудиях. Поэтому повстанцы избегали сражений с крупными воинскими соединениями. В весенние месяцы боевая деятельность отрядов развернулась преимущественно в юго-восточной и юго-западной частях Королевства, а также в Плоцкой губернии, где действовал 2-тысячный отряд Падлевского.

Пока шло подавление восстания на Руси, Высоцкий в Галиции, по словам Авейде, «успел окончательно сформировать и собрать три отряда, составлявшие более чем из 2000 человек; восстание на Руси уже окончилось, и Ружицкий находился в Галиции. Никто, однако, тогда ещё не предполагал, чтобы действительность была столь грустной; даже сам Ружицкий был убеждён, что восстание на Руси существует, и что только ему не посчастливилось, да и то потому, что он нарочно приближался к австрийской границе для соединения с Высоцким, которого он всякий день дожидался».79

В связи с восстанием поляков на Правобережной Украине Альбин Иванович Дзиковицкий, будучи поляком, был переведён от 6 июня 1863 года во 2-ю артиллерийскую роту, состоящую при Тульском оружейном заводе. Подальше от очага борьбы.

Закатом повстанческого движения на Руси была стычка 19 июня 1863 года у местечка Радзивиллов. «Высоцкий, соответственно полученному из Варшавы приказанию, перешёл границу около м. Радзивиллова. Желание во что бы то ни стало завладеть русским гарнизоном в Радзивиллове и самые, так сказать, элементарные ошибки Высоцкого тут же, на первом шагу, разрушили созданную с таким трудом силу. Описывать всех происшествий не буду, довольно сказать, что на улицах этого упорно защищаемого русскими местечка пало до 300 человек повстанцев и сверх сего много было раненых. Майковский, видя, что люди гибнут напрасно, что Высоцкий совершенно потерялся, приказал ему на свою личную ответственность, от имени революционного правительства, оставить напрасный бой и отступать от Радзивиллова. После возвращения оставшихся повстанцев на галицийскую территорию, Майковский удалил Высоцкого и назначил на его место Ружицкого. Мы вполне подтвердили распоряжения Майковского».79

Подводя итоги вооружённого выступления на Руси, следует отметить некоторые чисто организационные причины, приведшие к поражению: с самого начала обнаружился ряд непредвиденных осложнений. В Киевской губернии мелким повстанческим группам удалось объединиться в отряды из 12 уездов только в 4-х, а в Волынской из 12 уездов – в 6-ти. Ни одному отряду из Киевской губернии не удалось достичь главного сборного пункта в Овручском уезде. Жонд Народовы не оказал помощи мелким группам и отрядам, разбросанным по уездам Правобережья. Не выполнил он и своих обещаний организовать в начале восстания экспедиции в Подольскую и Волынскую губернии из Молдавии и Галиции.

После случившегося под Радзивилловом, было совершенно ясно, что восстание на Руси потерпело поражение. Однако его руководящие органы не желали с этим мириться и надеялись, что им вновь удастся возродить движение, создать отряды, возобновить борьбу. Для этого, прежде всего, поскольку уже к середине мая “Временное правительство на Руси” и подотчётные ему органы прекратили свою деятельность, необходимо было возродить старые или создать новые структуры повстанческой власти, всех ушедших в подполье привлечь вновь к работе.

Комиссар Жонда Народового Хамец к июлю 1863 года сумел создать новый центральный для всей Руси повстанческий орган – “Исполнительное отделение на Руси”. В его состав вошли Э. Ружицкий, одновременно командующий повстанческими силами, сам комиссар А. Хамец, Б. Жуковский, Т. Чапский и Косацкий.

«В июне – октябре 1863 г[ода] на Правобережной Украине было четыре вооружённые стычки между повстанцами и царскими войсками. Все они произошли на территории Волынской губернии и закончились поражением повстанцев».115 Участники восстания 1863 года на Правобережье наказывались значительно суровее, чем повстанцы 1831 года. Расстрелы, сибирская каторга, полная конфискация имущества кардинальным образом изменили положение шляхты на Правобережье. Так, один из прямых наследников Яна Тышкевича, потомка Гедиминовичей и первого владельца земель махновских, Артур Тышкевич, провёл в ссылке 20 лет и вернулся лишь после амнистии через 20 лет.

Несмотря на то, что в Царстве в течение лета 1863 года восстание всё более и более крепло и набирало сторонников среди разных слоёв общества, в том числе среди крестьян, на Руси было иначе. Несмотря на возрождение подпольной повстанческой организации, с каждым днём всё отчётливее становилась безнадёжность повстанческого движения. Всё отчётливее вскрывались недостатки в организации восстания: неподготовленность, оторванность от широких масс, особенно крестьянских.

В Киеве для суда и следствия над участниками восстания был учреждён военно-полевой суд. Затем в течение 1863 – 1864 годов приказами командующего Киевским военным округом (одновременно и генерал-губернатором) Анненковым для производства следствий об участниках восстания учреждены военно-следственные комиссии КВО в уездах, в том числе в Ровенском, Заславском, Владимирском и так далее. Кроме того, в центрах губерний были учреждены полевые военные суды (для Волыни – в Житомире). Генерал Кренке, ярый противник поляков, в связи с этим обвинял киевского генерал-губернатора, который не был столь кровожадно настроен против повстанцев: «Молва ходила по городу Киеву и по Киевскому округу, что Анненков подкуплен поляками. Конечно, это клевета, о ней не стоило бы и говорить, но я привожу её для того, чтобы показать, что Анненков рядом систематических промахов навлёк на себя такое подозрение. Число военно-судных и следственных комиссий было недостаточно, на одну комиссию приходилось до 600 подсудимых, следствия затянулись, чрез это пропали следы многих виновных, тогда как, действуя по горячим следам, можно было бы уличить в мятеже почти всех помещиков».113 В этом свидетельстве генерала можно увидеть ту возможность оказаться незафиксированным среди “мятежников”, благодаря которой, возможно, Францишек Янович оказался вне поля зрения карательных органов.

Установив на Правобережье режим усиленной военной диктатуры, власти предприняли новые шаги к ослаблению польского влияния в крае. Процесс конфискации имущества и землевладений повстанцев на Украине длился 10 лет – по май 1873 года. Около середины августа 1863 года по указанию из Петербурга, по примеру Виленского округа, с польских помещиков Юго-Западного края было повелено взыскать в качестве единовременной контрибуции 10% от дохода имений. 30 августа был объявлен указ об обязательном выкупе крестьянских наделов, то есть на Правобережье сразу же уничтожалась крепостная зависимость крестьян от своих помещиков.

Поражение восстания на Руси значительно облегчило борьбу властей с освободительным движением в Царстве и Литве. Перебросив туда дополнительные воинские силы, правительство практически уже к осени 1863 года, залив польские земли кровью повстанцев, установило свой контроль над ситуацией.

20 декабря 1863 года Альбин Иванович получил 28-дневный отпуск, из которого по болезни в срок не явился. Однако он представил “законное свидетельство”, которое было признано начальством уважительным. После окончательного поражения повстанческого движения на Украине вновь переведён от 25 января 1864 года в 12-ю гарнизонную артиллерийскую роту при Шостенском пороховом заводе.

В повстанческой организации Руси в тех уездах, где ранее произошли провалы, повстанческие органы власти больше уже не были восстановлены, а в остальных с начала 1864 года началась деморализация. Уездные управления и “Исполнительное отделение на Руси” затратили немало усилий на то, чтобы удержать уездные власти от распада. До начала апреля 1864 года им это в какой-то мере удавалось, но потом, когда царскими властями в Царстве Польском был арестован диктатор восстания Р. Траугут вместе с несколькими деятелями Жонда, управление на Руси было потеряно и повстанческая власть распалась. Исполнительное отделение на Руси, оказавшись не в силах восстановить прежнее положение, в мае 1864 года прекратило своё существование. Приказом от 11 мая 1864 года Альбин Иванович Дзиковицкий был прикомандирован к Шостенскому капсюльному заведению гарнизонной № 12 артиллерийской роты, переформированной в Шостенскую артиллерийскую команду.

С весны же 1864 года начали затихать и бои в Королевстве, а к осени того же года восстание закончилось и фактически. Только один осколок движения – отряд легендарного Бжуски на территории Белоруссии – продолжал действовать до апреля 1865 года, применяя тактику партизанской войны.

Общая численность репрессированных участников восстания на Руси составила 4470 человек (выше указывалось, что число повстанцев было от 6 до 10 тысяч человек, что означает наличие определённого числа участников восстания, избегших репрессий). В том числе: к смерти было приговорено 19, к заключению в крепости, каторжным работам и другим видам наказания – 2928, к высылке за границу – 28, отдано под надзор полиции – 486, под арестом и судом в 1864 году ещё оставалось 1009 человек.

После подавления восстания 1863 – 1864 годов были введены новые ограничения в правилах подтверждения дворянства. Для этого надо было предоставить за три года документы, подтверждающие право владения землей с крестьянами либо принадлежность к шляхетскому сословию во времена Речи Посполитой. Подавляющее большинство мелкой шляхты таких документов предоставить не смогло. При этом в сословие однодворцев и граждан было переведено около 200 тысяч человек.

Согласно переписке между штабом инспектора пороховых заводов и волынским губернатором, сохранившейся в архивах под названием «О предоставлении отпуска прапорщику артиллерийской роты № 12 при Шостенском пороховом заводе Дзиковицкому»100, в 1865 году власти всё ещё не были уверены в окончательном “замирении” поляков на Правобережье, и с особым тщанием следили за поездками туда поляков из других районов России.

Инспектор пороховых заводов – Волынскому губернатору:

«4 марта 1865 года. Прикомандированный к Шостенскому капсюльному заведению, гарнизонной артиллерийской № 12 роты, при Шостенском пороховом заводе состоящей, прапорщик Дзиковицкий, происходящий из уроженцев западных губерний, просит об увольнении его по домашним обстоятельствам в 28-дневный отпуск, Минской губернии в Пинский уезд и Волынской губернии в Ковельский уезд. Вследствие чего покорнейше прошу Ваше Высокопревосходительство уведомить меня, не встречаете ли какого-либо препятствия к увольнению помянутого офицера в просимый им отпуск.

Инспектор пороховых заводов генерал-лейтенант (подпись неразборчива)».

Как видно из последующего, “домашними обстоятельствами”, по которым Дзиковицкие хотели съездить на родину, была беременность Каролины, хотя, возможно это было не единственной причиной.

Волынский губернатор – Киевскому, Подольскому и Волынскому генерал-губернатору:

«22 марта 1865 года. № 6047.

Вследствие отзыва управляющего канцелярией Вашего Высокопревосходительства от 16 марта № 816 имею честь довести до Вашего сведения, что я со своей стороны не встречаю препятствий к дозволению прикомандированному к Шостенскому капсюльному заведению гарнизонной артиллерийской № 12 роты при Шостенском пороховом заводе прапорщику Дзиковицкому отправиться в отпуск в Ковельский уезд Волынской губернии.

(строка непонятна, возможно “Волынский губернатор”) генерал-майор (подпись неразборчива)».

Далее следует довольно небрежно составленная записка, видимо её писал кто-то из канцелярии генерал-губернатора, причём, с перевиранием фамилии “Дзиковицкий” на “Дзиковский”:

«№ 1042. 3 апреля 1865 года. Ответ на № 718.

Волынский губернатор отношением от 22 марта за № 6047 уведомил Его Высокопревосходительство, что он со своей стороны не возражает препятствий к дозволению прикомандированному к Шостенскому капсюльному заведению гарнизонной артиллерийской № 12 роты при Шостенском пороховом заводе прапорщику Дзиковскому отправиться в Ковельский уезд Волынской губернии.

За отсутствием и по поручению генерал-губернатора и[мею] ч[есть] уведомить Безака для объявления о том Дзиковском»”.

(Без подписи).

Очевидно, Дзиковицкие не успели попасть в отпуск до рождения сына, ибо спустя 6 дней после последнего документа, 9 апреля 1865 года в семье Альбина Ивановича Дзиковицкого родился Станислав-Николай Альбинович – пятый по счёту после двух братьев и двух сестёр ребёнок. Римско-католического вероисповедания. В документах было отмечено о его происхождении: из обер-офицерских детей Глуховецкого уезда Черниговской губернии.

Правительство стремилось не просто подавить вечно бунтующую польскую шляхту, а заменить её на русских помещиков, всегда лояльных к престолу. Указ от 10 декабря 1865 года запрещал “полякам”, то есть католикам, покупать имения.

Более сурово, чем на территории Киевского генерал-губернаторства, действовало правительство на территории Виленского генерал-губернаторства, охватывавшего земли Белоруссии. Во второй половине 1860-х годов перед царским правительством вновь встала проблема ликвидации польского влияния на этих землях. Опора полонизма здесь виделась в шляхте, которая была либо польского происхождения (католики), либо белорусского (православные), но давно полонизированного. Введённый здесь закон о военном положении запрещал лицам мужского пола, кроме крестьян, удаляться с места жительства более чем на 30 вёрст без разрешения местных властей. Польская шляхта лишалась возможности даже отмечать семейные праздники, так как существовал запрет собираться вместе нескольким человекам. По каждому малейшему поводу накладывался штраф.

Указом от 19 января 1866 все шляхтичи, не доказавшие своего дворянства, записывались крестьянами либо мещанами. Местная администрация в Виленском генерал-губернаторстве до того преуспела в деле подавления шляхты, что регулированием налагаемых на неё штрафов вынужден был заниматься преемник на посту генерал-губернатора Кауфман. В 1866 году им был составлен перечень “проступков”, подлежащих штрафованию: употребление польского языка в общественных местах и в официальной переписке, ношение траура, различных польских отличий, неуважительное отношение к православной церкви, её духовенству и так далее. В 1866 году в Бердичеве был ликвидирован монастырь “босых кармелитов”, конфискованы их земельные владения и промышленные предприятия.

В этом же году в России произошло первое покушение на жизнь императора Александра I, приведшее после череды последующих покушений к его гибели.

17 мая 1867 года был издан царский манифест о так называемом прекращении судебного разбирательства дел повстанцев 1863 года. Предписывалось окончить заведённые дела “политического свойства” и не заводить новых дел на тех лиц, которые принимали косвенное участие в восстании. Однако это не извиняло Александра II в глазах польских патриотов. В 1867 году поляк Антон Березовский стрелял в русского монарха в Париже, где тот был на Всемирной выставке и возвращался в тот день с военного парада в открытом экипаже вместе с императором французов Наполеоном III. Мотив покушения – вековое угнетение Польши Россией.

В июне-июле 1866 года в Сибири на Кругобайкальском тракте произошло восстание среди ссыльных участников восстания 1863 года. В его руководстве оказались Нарциз Цалинский, 30-летний пианист Густав Шарамович, Владислав Катковский и Яков Рейнер. После подавления восстания они все четверо были казнены.

 

*  *  *

Сословия однодворцев и граждан Западных губерний были упразднены после указа от 19 февраля 1868 года. Однодворцы были приравнены к крестьянам, а гражданам давался год на то, чтобы сделать выбор между крестьянским и мещанским сословиями. Этот указ был окончательным актом юридической ликвидации шляхетского сословия бывшего Великого княжества Литовского. Белорусский народ, в основном крестьянство, подлежал русификации. Преподавание велось на русском языке. Белорусский язык, как и польский, вытеснялся из сферы употребления. Во второй половине XIX века не было издано ни одной книги на “белорусском диалекте”. Польская шляхта решила отойти от прямой конфронтации с правительством, чтобы сохранить себя как таковую. Имением в деревне Хойно, являвшейся центром волости на Пинщине, с середины XIX столетия владеет Витольд Орда. В дальнейшем усадьба переходит к его сыну Герониму и становится собственностью его супруги Леонтины.

С 11 августа 1868 года прапорщик Альбин Иванович Дзиковицкий находился во временном отпуске впредь до разрешения увольнения в отставку, о которой он просил в связи с резко ухудшившимся здоровьем. 27 декабря 1868 года Высочайшим приказом Альбин Иванович был “уволен от службы за болезнию Подпоручиком с Мундиром и Пенсиею”, которую он должен был получать по месту жительства – в Житомирской губернии.104

31 января 1869 года Константин Яковлевич Дзиковицкий (неизвестного дома) вступил в военную службу по 2-му разряду по набору в 115-й Вяземский полк.

Либеральный царь-реформатор Александр II проживавшим в России евреям скорее покровительствовал, причём надеялся просветительством сделать их “такими, как все”. Как результат, в 1870 году в официальном правительственном постановлении говорилось, что «питейная торговля в Западном крае почти исключительно сосредоточилась в руках евреев и злоупотребления, встречающиеся в этих заведениях, выходят из всяких границ терпимости». В том же 1870 году в Бердичев пришла железная дорога, связавшая город с расположенным в этом же уезде местечком Казатином, позже – с Шепетовкой. После этого Махновка, в которой проживал Францишек Янович Дзиковицкий и его замужняя сестра, оставшись в стороне от дороги, стала всё более превращаться в сельское поселение.

С 17 августа 1870 года Константин Яковлевич Дзиковицкий – младший писарь, а с 27 сентября – старший писарь с производством в унтер-офицеры.

В 1871 году на прежнее место жительства на Правобережье была возвращена партия ссыльных из Архангельской, Астраханской, Вологодской, Костромской и Казанской губерний. Однако в том же году было окончательно запрещено преподавание на польском языке даже в Царстве Польском, включая даже низшие училища.

27 октября 1871 года Константин Яковлевич Дзиковицкий переведён в Штаб 29-й пехотной дивизии и зачислен младшим писарем. 31 декабря 1871 года – старший дивизионный писарь.

После отмены крепостного права и серии реформ, связанных с именем царя Александра II, начала быстро разрушаться до того более-менее равноправная сельская община. В русской и украинской деревне появились зажиточные собственники, которые, пользуясь нуждой большинства односельчан, принялись отбирать у общины “страховочные общинные земли”, ставя остальных на грань физической смерти в неурожайные годы. Этих деревенских капиталистов потому и прозвали “кулаками”, что они в кулак собирали земли с гарантированным урожаем, распределявшиеся прежде малыми участками среди членов всей общины. Эти капиталисты не были в полной мере крестьянами. Газеты того времени писали, что землю покупают в основном “несеющие” – то есть те «деревенские богатеи, которые до того времени не вели собственного сельского хозяйства и занимались торговлей или мелким ростовщичеством». И землю “кулаки” скупали не для работы на ней, а для спекуляции или сдачи её в аренду. Причём аренда была кабальной – за бесплатный труд (отработки) или за половину урожая (исполу).

И не зря, видимо, сельские жители Пинщины к традиционной в их понятии категории “злых людей” к прежним знахарям, чародеям, утопленникам и удавленникам причисляли ещё и богачей. Они верили, что если умерший при жизни был хорошим человеком, то тело его сгниёт, и он того не почувствует, а если плохим – он будет чувствовать, как гниёт его тело. “Злые люди” остаются на земле до тех пор, пока их внутренности не сгниют полностью, после чего дьявол входит в их трупы и они начинают ходить по домам. В домах же такие покойники «дышат (хухукают) ночью над детьми, отчего дети скоропостижно умирают. Не даром же, говорят, часто умирают дети. Пугают часто ночью живых по домам, иногда до полусмерти, убивают животных и даже людей, которые делаются после смерти чёрными».301

В 1870-х годах, как столетия назад, Пинское Полесье всё ещё продолжало оставаться местностью глухой, отрезанной от остального мира непроходимыми лесами и болотами. Среди сельских жителей здесь крепко сидели древние поверья. Например, пинчуки твёрдо знали, как появился медведь: «Когда ходил Христос по земле, то один человек хотел испугать его: вывернул кожух шерстью наверх, надел на себя и пошёл на четвереньках навстречу Христу. Христос узнал, что это человек, узнал и намерение его, что он хочет испугать его, и поэтому сказал ему: “Ну, ходи так всегда – веки вечные”. Вывернутый кожух и прирос к телу человека. А что это правда, то говорят: у медведя лапы, как человеческие руки».301

Впрочем, существовала на Пинщине и другая версия появления на земле медведей, связанная с распространённой в те времена забавой, когда по ярмарочным местам ходили люди с приручёнными медведями, танцевавшими под игру скрипки или балалайки. «Был один человек, который весьма любил музыку. Вот он стал искать такого музыканта, который бы играл ему по душе, и всё находил, что плохо играют. Наконец, сам Бог заиграл на скрипке; мужик пустился плясать и Бог так здорово играл, что сами ноги у мужика ходили, так что он принуждён был привязать себя к колоде, чтобы не плясать, но и с колодою пошёл плясать. Потом Бог сказал тому человеку: “Ты любишь музыку, так вечно пляши”. С той поры тот человек сделался медведем».301

Но жизнь здесь, хоть и сосредоточенная на своём тесном мирке, никогда не замирала. В 1872 году в имении Хойно на Пинщине была построена Свято-Воскресенская церковь. А в 1873 году начала работать так называемая Западная экспедиция по осушению болот Полесья, которой предстояло изменить весь ландшафт большой территории и действовавшая затем в течение 25 лет. Также начала строиться железная дорога, которой в будущем предстояло соединить Пинск с большим миром и навсегда покончить с его вековой обособленностью.

В 1874 году началось возвращение на Украину бывших каторжных, ссыльных и лиц прочих категорий. Это освобождение шло постепенно и небольшими группами. В этом же 1874 году Францишек Янович Дзиковицкий, будучи в возрасте 40 лет, женился на русской девушке Варваре из города Дмитриева Курской губернии. И тогда же унтер-офицер Константин Яковлевич Дзиковицкий (неизвестного дома) женился на мещанке Клавдии Ивановне Нагорской (1853 года рождения).

В 1875 году в семье Францишка Яновича и Варвары Дзиковицких появился сын Иван, которого мать родила в своём родном городе (Дмитриеве), но который был по сословному состоянию приписан к мещанскому обществу местечка Махновка Бердичевского уезда Киевской губернии, где проживал его отец.

В 1875 году в Местковичах появился новый Свято-Троицкий храм. Тогда в деревне числилось 23 двора. 132 десятины земли находились в собственности хозяев мещанского сословия. Фольварк принадлежал Сачковским.

Вслед за тем, 25 сентября 1875 года, в семье Константина Яковлевича Дзиковицкого (неизвестного дома) и его жены Клавдии Ивановны тоже появился первенец – сын, которого также назвали Иваном. Тогда же молодой отец Константин Яковлевич поступил и в дальнейшем закончил курс в Рижском пехотном юнкерском училище.

В середине 1870-х годов разразился национальный кризис на Балканском полуострове, который находился под гнётом султанской Турции. После того, как 30 июня 1876 года началась сербско-турецкая война, Россия ускорила свою подготовку к вмешательству в конфликт. В частности, была проведена частичная мобилизация войск.

В 1876 году был издан закон, которым воспрещалось как появление в печати каких бы то ни было написанных по-малорусски или по-белорусски сочинений в виде книг, брошюр или газет, так и постановка с использованием этих “испорченных” вариантов русского языка театральных представлений. Интересно, что большое количество книг, в которых во второй половине XIX и в начале ХХ века в России публиковались исторические документы, извлечённые из архивов Польши и Великого княжества Литовского, также печаталось в общем русле русификации. В частности, в тех редких случаях, когда в них встречалась фамилия Дзиковицких и при этом приводились документы на польском языке в оригинале с параллельным дублированием их на русском языке, видна разница в написании. Если оригинал приводил фамилию “Дзиковицкий”, то русский перевод настойчиво предлагал читать её как “Диковицкий”. Точно так же произошло и с известной магнатской фамилией Радзивиллов, которая в этих трудах приобрела форму “Радивил”.

Видимо, именно тогда большинство проживавших в Пинском уезде представителей рода Дзиковицких стало писаться на официально навязываемый русский манер – Диковицкими. Дзиковицкими продолжали писаться только те члены рода, которые оказались за пределами Виленского генерал-губернаторства, а также те в его пределах, которые находились на государственной военной или гражданской службе, так как в силу этого исконное написание их фамилии было прочно зафиксировано в служебных документах.

7 декабря 1876 года в семье Альбина Ивановича и его жены Каролины Дзиковицких родился последний ребёнок – сын Антон-Амвросий. Окрещён он был по римско-католическому обряду. А когда ребёнку ещё не было трёх месяцев от роду, 25 февраля 1877 года, Альбин Иванович Высочайшим приказом был вновь определён на службу в Киевский пехотный полк. В составе этого полка Альбин Дзиковицкий был в походах в Болгарии и Румынии в русско-турецкую войну 1877 – 1878 годов, “в память” о которой получил “тёмно-бронзовую медаль”. Кстати, именно в эту войну русская армия впервые использовала 12 сухопутных (безрельсовых) паровозов и несколько автомобилей мальцевского завода.

В 1877 году у Константина Яковлевича и Клавдии Ивановны Дзиковицких родилась дочь Александра.

В том же году в главном городе Бердичевского уезда Киевской губернии был основан чугунолитейный завод, выпускавший аппаратуру для сахарной промышленности. В конце века он стал собственностью бельгийского акционерного общества.

Началась военная служба 18-летнего Феликса (Филиппа) Альбиновича Дзиковицкого (из дома Костюковичей) 5 октября 1877 года принятием на службу в состав 147 (47 ?) пехотного запасного батальона на правах вольноопределяющегося 3 разряда, то есть не имеющего дворянских льгот и не имеющего среднего образования.

1 сентября 1878 года Феликс (Филипп) Альбинович Дзиковицкий был командирован в Киевское пехотное юнкерское училище, но 13 сентября, «не выдержавши приёмного экзамена для поступления в юнкерское училище, откомандирован обратно в баталион».105

16 октября 1878 года Феликс (Филипп) Альбинович Дзиковицкий был переведён в 127 пехотный Путивльский полк. 4 ноября 1878 года, по достижении 21 года, вступил в военную службу рядовым Владимир-Альбин Альбинович Дзиковицкий на правах вольноопределяющегося 2-го разряда в тот же 127-й пехотный Путивльский полк, где уже начал служить его младший брат Феликс.

13 мая 1879 года, Владимир-Альбин Альбинович Дзиковицкий был произведён в унтер-офицеры. На следующий день,14 мая, Феликс (Филипп) Альбинович Дзиковицкий был так же произведён в унтер-офицеры.

В 1879 году у подпрапорщика Константина Яковлевича и Клавдии Дзиковицких родилась дочь Елисавета.

1 сентября 1879 года Владимир-Альбин и повторно его брат Феликс (Филипп) Дзиковицкие были командированы в Киевское пехотное юнкерское училище, где 20 сентября они были переименованы в юнкера.

1 ноября 1879 года Альбин Иванович Дзиковицкий для дальнейшего несения службы командирован в Киевское Управление уездного воинского начальника. 23 марта 1880 года Высочайшим приказом произведён в подпоручики и переведён в 47-й резервный батальон, стоявший в Киеве, куда и был зачислен 17 июля 1880 года.

Однако состояние здоровья Альбина Ивановича было крайне тяжёлым и вскоре он попадает в Киевский военный госпиталь, откуда уже не вышел живым.

«Великому Государю Императору Александру Николаевичу. Просит подпоручик 47 резервного пехотного кадрового баталиона Альбин Иванович Дзиковицкий о нижеследующем:

Совершенно расстроенное на службе моё здоровье лишает меня возможности продолжать службу Вашего Императорского Величества.

Представляя у сего медицинское свидетельство за № 822 о болезненном моём состоянии и установленный законом реверс всеподданнейше прошу дабы повелено было уволить меня от службы с положенным по закону пенсионом и другими заслуженными мною преимуществами. Г. Киев. Февраля 22 дня 1881 года.

Сие прошение со слов просителя писал писарь Киевского военного госпиталя Генрих Феликсович Буяльский».104 При этом имеется подлинная подпись Альбина Ивановича: “Подпоручик Альбин Иванович Дзиковицкий”. По почерку видно, что делал её уже смертельно больной человек – криво, со штрихами...

В свидетельстве о смерти писалось: «...оказалось, что подпоручик Дзиковицкий, 50 лет от роду, на службе с 1851 года, около 10 лет страдает кашлем и одышкой с обильным отделением слизисто-гнойной мокроты, резко выраженный грианоз и отёк нижних конечностей; крайнее истощение и исхудание тела...».104

Похоронен Альбин Иванович Дзиковицкий 24 февраля 1881 года на Киевском римско-католическом кладбище.

Подсказанные либеральной Европой реформы, которые все годы своего царствования проводил император Александр Николаевич, с их главным результатом – непросчитанным освобождением крестьян от крепостной зависимости, не только уменьшили государственный бюджет на одну треть, но и выбросили в города миллионы люмпенов, дети и внуки которых в дальнейшем активно участвовали во всех смутах и “революциях”. И первой их жертвой стал сам император. После целой серии покушений 3 марта 1881 года накануне еврейского праздника пурим, в результате террористического акта революционистов Александр II погиб. Совсем не готовившийся к исполнению монарших обязанностей и воспринимавший неожиданно доставшуюся ему корону как тяжёлый, но необходимый долг перед страной и народом, на престол взошёл второй сын погибшего царя – Александр III. Александр Александрович был со всеми крайне вежлив и предупредителен. Он не любил поляков, но, принимая у себя польского графа Велёпольского, он в виде исключения говорил с ним по-французски, так как знал, что поляки не любят говорить по-русски.

13 марта 1881 года в Лифляндской губернии у Константина Яковлевича и Клавдии Ивановны Дзиковицких родился сын Владимир. Православного исповедания.

В 1881 году население Бердичева составляло 73 760 человек, в том числе почти 87% евреев. В то же время, к 1880-м годам  в губерниях черты оседлости евреям принадлежало до 76% крупно-промышленных винокуренных заводов, а в Юго-Западном крае они арендовали 89% таких предприятий. В других отраслях хозяйства позиции евреев были меньшие, но также довольно заметны. К началу 80-х годов XIX века в Бердичеве насчитывалось до 43 заводов и предприятий мануфактурного типа, в том числе 4 мыловаренных, 3 кожевенных, 5 кирпичных. Тут производились шерстяные и бумажные товары, галантерея, сукно, мыло, кожа, металлические изделия, обувь, разнообразные пищевые продукты.

В это же время деревня Малые Дзиковичи – собственность графа Красицкого. В 1880-х годах здесь проживало всего 23 человека, носивших четыре фамилии. Имелись хозяйства шляхетских семей Диковицких, Козляковских, Островских и Полюховичей. Но через реку раскинулись гораздо более многолюдные Большие Дзиковичи, население которых было кровно связано с жившими в Малых. Во 2-й половине 19 века как Большие, так и Малые Дзиковичи входили в один православный приход Велятичской церкви, но при этом относились к разным волостям: Большие Дзиковичи – к 5-му полицейскому стану левобережной Хоинской волости, а Малые Дзиковичи – тоже к 5-му стану, но уже правобережной Лемешевичской волости.

То, как выглядели типичные обитатели таких шляхетских деревень, какими являлись в 1880-х годах обе деревушки с населявшими их “расшляхтованными” Дзиковицкими, хорошо описала в своём романе жившая в то время местная уроженка Элиза Ожешко, фамилия которой, кстати, встречается среди шляхты Пинского повета в инструкции местного сеймика от 1780 года. Она представила здешний небогатый люд, связанный между собой близкими и дальними родственными связями, собравшийся из близлежащих деревень осенью, по окончании полевых работ, на свадьбу:

«…все собравшиеся на свадьбу, видимо, тщательно позаботились о том, чтобы одежда их приличествовала случаю, однако никакие требования моды или деспотические обычаи не стесняли их. Кое у кого из девушек были на платьях оборки – несомненная претензия на шик, но у большинства весь наряд состоял из скромной юбочки и лифа, схваченного цветным пояском, осеннего цветка в гладко убранных волосах да колечка из поддельного золота или брошки с блестящим стёклышком, купленных у случайно зашедшего коробейника.

Мужчины, пожалуй, представляли более яркое зрелище, нежели женщины. Чёрные тужурки смешивались с белыми полотняными сюртуками; рядом с серыми домоткаными куртками виднелись ослепляющие взор канифасовые костюмы канареечного цвета; среди тёмных длинных кафтанов, которые носили старики, зеленел, будто ровно подстриженный куст, травянистый сюртук Стажинского. Всеми цветами радуги переливали причудливо повязанные шейные платки и галстуки. Только перед белоснежной рубашки и высокие, по колено, сапоги с заправленными внутрь брюками вносили некоторое разнообразие в пёструю толпу этих рослых загорелых людей, которые одинаково смело и гордо держали голову.

Это был простой деревенский народ, но народ, никогда не испытавший страшного гнёта подневольного труда и никогда не падавший ниц, чтобы подвергнуться смертельно оскорбительному наказанию кнутом. Это был народ, для которого в далёком прошлом сияло солнце человеческих прав и человеческого достоинства; оно и поныне ещё бросало на их души и жизненный путь бледные, не совсем ещё угасшие лучи. Это был народ, который безудержно, страстно, не останавливаясь перед жестокими раздорами, а порой и перед преступлением, рвался к земле. Он рылся в ней подобно кроту, тихо и незаметно, он был связан с ней кровными узами, и каждое биение её жизни, все её судьбы ощущал в собственных жилах и в собственной судьбе. Это был народ, покрытый загаром, омытый обильным потом, с огрубевшей кожей лица и рук, но зато были у этих людей прямая, ни перед кем не гнущаяся спина, сильные руки и, несмотря на узкий кругозор, проницательный и смелый взгляд.

Соберутся они вместе – и кажется, что поднялась из земли дубовая роща. Заговорят более страстно и с большим пылом – и кажется, что вы слышите эхо речей, что звучали в ту пору, когда Рей из Нагловиц за кружкой пива и бараньим жарким вёл беседы в Чернолесье. (Миколай Рей – выдающийся польский писатель XVI века, в Чернолесье жил его современник-поэт Ян Кохановский. – Примечание Э. Ожешко). Засмеются они – и из-за румяных губ засверкают белые как снег зубы. Снимет кто из них шапку – и откроется взору чистый лоб, белое лицо и грива рыжих, золотистых, чёрных или русых волос, всегда густых, как лес, и причудливо, но гордо откинутых назад. Однако так выглядели только молодые, у тех же, что постарше, даже ещё и не совсем старых, поступь была медлительная, речь спокойная, пусть зачастую и многословная, лица, изборождённые морщинами и редко озаряющиеся улыбкой. Видно было, что жизнь, которую они вели, очень скоро их усмиряла, делала равнодушными, сгоняла с лица румянец и взваливала на плечи невидимое бремя. Толстое брюхо владельца фольварка Корозы и багровая физиономия Стажинского были здесь исключением [...] (Таким же, наверное, исключением мог бы считаться, соберись вместе все здешние Дзиковицкие, Иван Бенедиктович Диковицкий – хозяин собственного хутора Дворок вблизи северной окраины Пинска, доставшегося ему от отца, который давным-давно, ещё до Наполеона, купил панское имение. – А.Д.).

Пожилые женщины и старухи, так же, как и их ровесники-мужчины, большей частью худощавы, а многие малорослы и очень тщедушного сложения; такие же измождённые были у них лица и такая же медлительная, хотя порой и запальчивая, речь. Только одна черта отличала их от мужчин: церемонность в обхождении с людьми и жеманство. Придерживая юбки огрубелыми руками, казавшимися под белоснежной оторочкой рукавов чуть ли не оранжевыми, они учтиво приседали перед знакомыми при встречах на тропинках или в дверях, уступали друг другу дорогу и вели глубокомысленные или скромные разговоры. Одеты они были в просторные кофты и старомодные мантильи с широкими воротниками, а волосы прятали под пышными плоёными чепцами либо косынками и простыми платками».224

22 мая 1881 года продолжавшему обучаться в Киевском пехотном училище Феликсу (Филиппу) Альбиновичу Дзиковицкому “по слабости зрения” было разрешено носить очки. В то же время и его старшему брату и сослуживцу Владимиру-Альбину Альбиновичу Дзиковицкому по причине обнаружившейся слабости зрения специальным распоряжением начальства было дозволено носить очки, что было зафиксировано в его послужном списке от 29 мая 1881 года.

К этому времени в семье Францишка Яновича и Варвары Дзиковицкий, проживавших в Махновке, было уже четыре ребёнка – Иван, Антон, Леонид и Павел. Как говорится, мал мала меньше. Здоровья молодая мать была, видимо, не очень крепкого, но весьма набожна и приучала детей к соблюдению положенных православных обрядов, не докучая, впрочем, своему мужу-католику. Чем хуже становилось её здоровье, тем больше она задумывалась о судьбе своих маленьких мальчиков: как-то они смогут вырасти, как устроиться в жизни? Ведь достаточных для их воспитания и образования средств семья не имела. Даром, что Варвара происходила из более-менее обеспеченной мещанской среды.

Однако её укрепляла вера. Она верила в загробную жизнь, потому что ей казалось невозможным, чтобы человеческая душа могла погаснуть, как свеча – сразу и навсегда. Ведь не даром же Творец одарил своё творение сознанием и стремлением к бесконечному. И Варвара надеялась, что даже после смерти, поскольку она очень любила своих мужа и деток, ей удастся как-то помогать им выстоять перед превратностями земного существования. В самом начале 1880-х годов Варвара Дзиковицкая покинула этот свет. Францишек Янович, побыв всего несколько лет семейным человеком, остался вдовцом.

30 мая 1881 года вдова Альбина Ивановича Дзиковицкого написала прошение на имя Великого Государя Императора Александра Александровича с просьбой «дабы повелено было назначить мне с детьми пенсию из Государственного Казначейства, каковую я желаю получать по месту моего жительства из Киевского губернского казначейства... Место жительства имею в городе Киеве в Лукьяновском участке дом № 1-й».104

7 июня 1881 года ей было выдано свидетельство полиции, необходимое для подкрепления вышеуказанного прошения: «...она поведения хорошего, состояния бедного, имеет детей: четырёх сыновей, из которых: Владимир и Феликс находятся на казённом воспитании в Киевском Юнкерском училище; Антоний 14 и Станислав 16 лет, воспитываются на ея, Дзиковицкой, счёт, первый – в Киевском реальном училище, а второй в Ремесленном училище; и двух дочерей: Юзефу-Ядвигу 20 и Елену-Марию 19 лет, находящихся при матери, которые и существуют на средства, получаемые от незначительного дохода с деревянного дома, оставшегося по смерти Дзиковицкого и состоящего в городе Киеве Лукьяновского участка по Большой Дорогожицкой улице».104

По окончании курса наук по 2-му разряду (то есть с получением среднего образования) приказом по Штабу войск Киевского военного округа от 17 августа 1881 года Владимир-Альбин Альбинович и его брат Филипп Альбинович Дзиковицкие были переименованы в подпрапорщики.

25 августа Владимир-Альбин Дзиковицкий был прикомандирован к 44 резервному полку и пехотному батальону.

Через несколько дней, 5 сентября, приказом по местным войскам Киевской губернии Владимир-Альбин Дзиковицкий был переведён в 44-й резервный пехотный батальон, а уже 31 декабря 1881 года приказом по 9-й местной бригаде переведён в 40-й резервный пехотный батальон, который в дальнейшем был переформирован в полк.

Согласно послужного списка, составленного на подпрапорщика 127-го пехотного Путивльского полка Филиппа Альбиновича Дзиковицкого (из дома Костюковичей) от 13 сентября 1881 года, он был записан как православный.105 Что произошло, неизвестно, но, видимо, его имя, при рождении бывшее Феликс, в православном крещении изменилось на Филипп. На момент составления послужного списка Филипп, как отмечается, был холост, вне службы и под штрафами не был.

8 апреля 1882 года Владимир-Альбин Альбинович Дзиковицкий был произведён в прапорщики.

В семье Францишка Яновича Дзиковицкого и его жены Варвары после старшего сына Ивана родилось ещё три ребёнка – Антон, Леонид и Павел. Однако жена Францишка Яновича прожила недолго и оставила мужа с маленькими детьми одного. Это, видимо, произошло где-то около 1882 года.

К этому времени Станислав-Николай Альбинович Дзиковицкий (из дома Костюковичей) окончил курс в Киевском Александровском ремесленном училище. 20 июня 1883 года, пользуясь правами по образованию 2 разряда (среднее), он поступил в 40 резервный пехотный кадровый батальон вольноопределяющимся 3-го разряда. Выбор был не случаен, поскольку Станислав-Николай вступил в тот батальон, где уже служил в чине прапорщика его старший брат Владимир-Альбин Дзиковицкий.

Летом 1883 года Владимир-Альбин Дзиковицкий женился на дочери городского врача надворного советника (это чин VII класса по Табели о рангах) Игнатия Мольского. Звали её Казимира-Кристина, ей было тогда 22 с половиной года (родилась 20 декабря 1860 года), и была также римско-католического вероисповедания.

14 августа 1883 года Станислав-Николай Дзиковицкий (из дома Костюковичей) был командирован в Киевское пехотное юнкерское училище. Согласно аттестату, он, пользующийся правами по образованию 2-го разряда, обучался, состоя по поведению в 1-м разряде и исправлял в училище должность фельдфебеля.

19 октября 1883 года Владимир-Альбин Дзиковицкий был произведён в подпоручики.

13 ноября 1883 года у прапорщика Константина Яковлевича и Клавдии Ивановны Дзиковицких родился сын Константин. Православного исповедания.

3 апреля 1884 года в семье Владимира-Альбина Альбиновича и Казимиры-Кристины Дзиковицких появился первенец – сын Ричард-Генрих, крещённый по католическому обряду. В документах он значился как «сын дворянина».

Проживавший с женой и детьми в Лифляндской губернии Константин Яковлевич Дзиковицкий оказался единственным на то время представителем рода, поселившимся в Прибалтике и давший начало местному ответвлению Дзиковицких. Что из себя тогда представляла Лифляндия, можно понять, прочитав письмо от 27 июня 1884 года, написанное из-под Риги великому князю Константину Константиновичу известным писателем И.А. Гончаровым:

«Вот уже три недели с лишком, как я перенёс сюда, в этот немецко-польско-жидовско-латышский угол, свои пенаты, то есть свою лень, нелюдимость и уединение […].

Причины тому – невольные. Сначала было холодно, по небу ходили точно моря, беспощадно поливая и землю, и воду, в моём Palazzo (по-итальянски “дворец”. – А.Д.) без печей надо было кутаться в плед. Затем начались жары: тело таяло, как масло, на голове точно меховая шапка надета, мысли свёртывались, как сливки в жару. […]

Теперь следовало бы мне сказать что-нибудь об этом крае, где я теперь, но сказать почти ничего не могу. О нём много официальных донесений, ещё больше пишут в газетах – часто разное, одно другому противоречащее. Да оно и быть иначе не может. Край бродит и не убродится, по-видимому, долго. Амальгама немцев, латышей, евреев, поляков и иных ещё не отливается в одну массу. Пока – все врозь.

Немцы, сказывали мне, стараются в поместьях своих не давать латышам ничего, а латыши стараются взять себе всё; жиды хотят брать как можно больше и у тех, и у других и так далее. Всё это натурально и практикуется всюду между людьми. И лютеранские пасторы противятся переходу латышей в православие, теснят наших священников и тех, кто смел перейти в православие. […]

Латыши многочисленны, как волны морские. […] Народ несимпатичный, упрямый, плутоватый – и выпить водки не глупы! Говорят, будто их немцы притесняют: не преувеличено ли это? Их, кажется, не скоро притеснишь: они постоят не только за свои права, но и за то, на что никаких прав не имеют! Скорее, не боятся ли немцы их большинства и оттого стараются, где могут, держать их в руках, даже, будто бы, с помощью правительства! Не знаю. […]

Кроме того, они разделяют с баронами и некоторую, впрочем, взаимную, враждебность немецкой и славянской рас, подогреваемую в остзейских немцах ещё их политическою зависимостью от России. Им обидно (как и полякам), кажется, зависеть от сильной, великой, но, по их мнению, менее культурной страны, чем… кто?

Германская культура и интеллигенция, конечно, старее, обширнее, пожалуй, выше русской. Но она есть всеобщее европейское достояние вместе с французской, английской, другими культурами и, между прочим, также и русской […]. А что же сделала для последней рижская, митавская (Митава – столица герцогства Курляндского с 1561 года. – А.Д.) и ревельская культура? Особенно, кажется, ничего. Она берёт всё из-за Немана и воображает, что в каждом рижанине, ревельце и митавце непременно кроется Кант, Гумбольдт или Гёте! Ах, добрые наивные провинциалы!

Чего им хочется? Слиться с Германией – Боже сохрани! Они и руками, и ногами от этого! Там, несмотря на парламентаризм, ещё не умер режим Фридриха II. И этих милых баронов там скоро бы привели к одному знаменателю! Они это очень хорошо знают и не хотят. Нет, им здесь, у нас, под рукой русского царя живётся привольно, почётно, выгодно! Им хочется сохранять status quo (по-латински “существующее положение”. – А.Д.) своего угла, жить под крепкою охраною русской власти, своими феодальными привилегиями, брать чины, ордена, деньги, не сливаясь с Россией ни верой, ни языком, сохраняя за собой значение, нравы и обычаи средневекового рыцарства и тихонько презирая русских – будто бы за некультурность. […]

Снабжает нас Рига своими прославленными сигарами, но как они плохи не только сравнительно с гаванскими, но даже с культурными немецкими заграничного изделия сигарами! […] Главным же перлом рижской культуры считается “Кюммель” (тминная водка. – А.Д.), и даже “Доппельт-Кюммель”, рассылаемый по всей Европе и даже в Америку!

Помню я этот “Доппельт-Кюммель”: лет шесть назад я хотел попробовать этой славы Риги и принял в себя рюмку. Тут я помянул царя Давида и всю кротость Его! Это всё равно, что принять пару гвоздей в желудок. Как уживается этот яд с добрым пивом в немецких желудках – не понимаю!

Жиды здесь, по своему обыкновению, прососались всюду. Это какой-то цемент, но не скрепляющий, как подобает цементу, а разъедающий основы здания! Они и слесари, и портные, и сапожники, и торгуют чем ни попало, в ущерб, конечно, местной, не только латышской, но и немецкой промышленности! Ох, я боюсь, как бы их и здесь не побили! Их же развелось много: в одной Риге на 200 тысяч жителей их считается до 30 тысяч! Да, кроме того, они наползают сюда из Витебска, Динабурга, Плоцка как гости, на летний сезон.

Хороши гости! Когда они в купальные часы, раздеваясь на морском берегу, разложат на целую версту своё ветхозаветное тряпьё, то не знаешь, куда девать нос и глаза».211

В 1885 году в Лифляндской губернии у подпоручика Константина Яковлевича и Клавдии Дзиковицких родилась дочь Зинаида. В разное время Константин Яковлевич Дзиковицкий занимал должности командира роты, был членом полкового суда, отмечался за хорошие результаты стрельб, был казначеем полковой казны.

23 августа 1886 года Станислав-Николай Альбинович Дзиковицкий выдержал экзамен и получил аттестат об окончании Киевского пехотного юнкерского училища. В том же августе Станислав-Николай был произведён в подпрапорщики и отправился для продолжения службы в 41 резервный пехотный батальон. Вскоре, 1 ноября 1886 года, командир батальона дал следующее удостоверение своему подчинённому.

«Подпрапорщик 41 резервного пехотного кадрового баталиона Станислав Дзиковицкий во всё время служения его в баталионе, то есть с 24 августа сего года и по настоящее время вёл себя хорошо, к служебным обязанностям относился весьма усердно и за означенным подпрапорщиком не было ничего замечено, что бы могло дать повод думать о его неблагонадёжности в политическом отношении и в преданности России. Что подписью и приложением баталионной казённой печати удостоверяю. г. Острог. Ноября 1 дня 1886 года. Командир 41 резервного пехотного баталиона. Полковник (подпись)».106

Согласно рапорту начальника бригады от 29 ноября 1886 года, направленному в Главный штаб с просьбой о производстве подпрапорщика Дзиковицкого в подпоручики с переводом в 47 резервный пехотный батальон, Станислав-Николай был переведён и зачислен в новое подразделение 9 декабря того же 1886 года. Тогда же он был произведён и в подпоручики.

В 1887 году, согласно послужному списку95, в Лифляндской губернии поручик Константин Яковлевич Дзиковицкий “проявил большую незаботливость к казённому интересу”, за что командир полка отстранил Дзиковицкого от должности казначея.

22 октября 1887 года у поручика Константина Яковлевича и Клавдии Дзиковицких родилась дочь Анна.

13 ноября 1887 года Владимир-Альбин Дзиковицкий был произведён в поручики.

21 марта 1889 года по распоряжению Начальника 9-й местной бригады поручик Владимир-Альбин Дзиковицкий был командирован в город Радомысль для осмотра казарм местных войск и составления сметы о стоимости работ, откуда возвратился ровно через десять дней.

22 марта 1889 года подпоручик Станислав-Николай Альбинович Дзиковицкий был назначен заведывающим охотничьей командой в 47 резервном пехотном батальоне.

В результате разрушения и ограбления крестьянской общины появившимися зажиточными “кулаками” в деревнях России и Украины в 1889 году начался страшный голод. Гибель сотен тысяч крестьян и физическая деградация ещё нескольких миллионов человек были усилены тем, что частные владельцы в массовом порядке приняли решение о выполнении заранее заключённых контрактов с иностранцами на поставку им из Российской империи хлеба. В вывозе зерна, несмотря на небывалый голод и смертность, частным владельцам оказало помощь правительство, предоставив для этих целей товарные железнодорожные составы.

В 1889 году в Лифляндской губернии, которую не затронул начавшийся всероссийский голод, у поручика Константина Яковлевича и Клавдии Ивановны Дзиковицких родилась дочь Елена.

В 1890 году вопреки надеждам, голод в России лишь усилился. Под предлогом соблюдения ранее заключённых контрактов с иностранцами, многие владельцы хлебных запасов вывезли даже зерно, на которое контрактов не было. При этом они преследовали цель спрятать продовольствие за границей, чтобы потом, когда в результате голода и дефицита правительство будет вынуждено закупать зерно по двойной и тройной цене, получить сверхдоходы на несчастьях соплеменников.

Но правительство России реагировать таким образом не стало, и не только не принялось закупать у владельцев хлеб втридорога, но и даже предоставило почти все паровозы страны под его вывоз. В результате повсеместно прекратилось железнодорожное сообщение, а люди из голодающих губерний не могли покинуть зоны бедствия, так как голод к этому времени продолжался уже целый год и все лошади уже пали.

18 октября 1890 года в Лифляндии в семье штабс-капитана Константина Яковлевича Дзиковицкого и Клавдии Ивановны родился сын Яков. Православного исповедания.

5 ноября 1890 года у Владимира-Альбина Дзиковицкого, служившего в городе Ковеле Волынской губернии, родился второй ребёнок – дочь Станислава.

12 февраля 1891 года за переименованием полка поручик Владимир-Альбин Дзиковицкий перешёл в состав 165 пехотного Ковельского полка командующим 14 ротой, но уже 10 июля сдал роту старшему в чине.

15 мая 1892 года Владимир-Альбин Дзиковицкий был произведён в чин штабс-капитана.

В Лифляндской губернии с новым командиром полка полковником Барановским, принявшим эту воинскую часть в 1890-х годах, у штабс-капитана Константина Яковлевича Дзиковицкого сложились крайне натянутые отношения. 6 раз ему объявлялся строгий выговор, 1 раз Константин был арестован на 1 сутки за “разные упущения по службе” и 2 раза он был подвергнут аресту на гауптвахте за подачу жалоб не по команде (то есть через голову вышестоящего начальника).

11 июня 1892 года в семье Владимира-Альбина Дзиковицкого и его жены Казимиры-Кристины родился и был крещён в римско-католической вере Казимир Владимирович. Он стал третьим ребёнком. В документах был записан, что происходит «из дворян, уроженец города Ковеля Волынской губернии».106

Несмотря на то, что у его отца Константина Яковлевича Дзиковицкого не всё складывалось удачно на военной службе, его старший сын Иван стремился к военной карьере. Приближалась осень и окрестные леса уже зазолотились жёлтыми листьями, когда мечта Ивана стать офицером стала перерастать в практические усилия. 24 сентября 1893 года, ровно за один день до своего 18-го дня рождения, в Лифляндской губернии Иван Константинович Дзиковицкий, обозначенный в документах как православный, сын штабс-капитана и грамотный, был зачислен добровольно поступившим в переменного состава Рижский учебный унтер-офицерский батальон. А вскоре, 14 декабря 1894 года, в семье его родителей появился последний, десятый ребёнок – сын Борис. По более поздним документам значилось, что он – сын отставного штабс-капитана из мещан, уроженец Лифляндской губернии, православный.

26 мая 1895 года в Ковеле в семье штабс-капитана Владимира-Альбина и его жены Казимиры-Кристины Дзиковицких появился четвёртый ребёнок – дочь Мария.

В 1895 году Антоний-Амвросий Альбинович Дзиковицкий (из дома Костюковичей) окончил курс медицины и получил звание лекаря.

20 августа 1895 года, по окончании почти 2-летнего обучения в учебном унтер-офицерском батальоне, Иван Константинович Дзиковицкий получил чин младшего унтер-офицера, а через 4 дня после этого назначен на службу в 131-й пехотный Тираспольский полк, расположенный в Киевском военном округе, куда прибыл 28 августа и зачислен в 13 роту. Через месяц Иван – уже старший унтер-офицер. К своим служебным обязанностям Иван Константинович, судя по всему, относился очень ревностно, так как спустя всего три месяца после получения чина старшего унтер-офицера, 24 декабря 1895 года, он стал фельдфебелем и был награждён узким серебряным шевроном за переход на сверхсрочную службу, срок каковой назначено было считать с 1 сентября 1896 года.

С воспитанием старшего сына Францишку Яновичу Дзиковицкому повезло, так как родная сестра его умершей жены Агриппина Спасская взяла мальчика на проживание к себе и смогла обеспечить получение им образования, которого Дзиковицкие этой линии рода не имели уже на протяжении нескольких поколений.

Сам же Францишек Янович весь остаток своей жизни провёл в местечке Махновка, проживая, видимо, в семье своей сестры, вышедшей замуж за некоего Ливерского. Францишек Янович Дзиковицкий всю свою жизнь хранил бумаги, собранные до него его предками, пытавшимися доказать принадлежность их рода к шляхетству. Впоследствии он передал сохранённые им документы своему старшему сыну Ивану.

К этому можно добавить слова сенатора Д.Г. Анучина, который в конце XIX века был первоприсутствующим в Департаменте Герольдии. Он писал: «С каждым днём я всё более и более убеждаюсь в полном равнодушии дворян к своим интересам вообще и, в частности, к охранению и содержанию в порядке своих сословных дел; в то же время я вижу, что поляки, например, в этом отношении действуют замечательно хорошо: все документы у них в целости, иногда за несколько столетий, и приложены к прошениям, метрики налицо и проч[ее]. Верите ли, что более сорока процентов поступающих прошений Сенат не может удовлетворить по неприложению денег, документов, марок. Есть члены княжеских фамилий, не знающие своего рода далее деда…». Можно также добавить, что и в селе Дзиковичи к концу XIX века достаточно полно историю своих предков знали лишь единицы. Остальные же Дзиковицкие о таких вещах не заботились. Лишившись шляхетского звания, живя в нужде и бедности, как простые крестьяне, они довольствовались лишь общими воспоминаниями о благородстве своего происхождения. В 1905 году Францишек Янович приезжал в гости в семью своего старшего сына и одна из внучек – Клава – запомнила, как он качал её на коленях, а она трогала его пышную бороду своими ручонками.

В начале XX столетия в деревне Малые Дзиковичи числился всего 21 хозяин (все приписаны к мещанскому сословию). Все вместе они имели 101 десятину земли. Тогда же имение Хойно, являвшееся центром соседней волости Пинского уезда, составляло 3 342 десятины. Здесь действовали телеграф, телефон, появилось электричество. Кроме Орд, земельные угодья в Хойно имели Бреза и Александр Чудиновичи. Из этого сравнения видно небогатое состояние населения бывшей шляхетской деревни.

Умер Францишек Янович Дзиковицкий уже во время Первой мировой войны. Очевидно, это произошло во второй половине 1915 года, когда он в августе, ввиду немецкого наступления, приехал в Бердичев в семью старшего сына. Похоронили его на так называемом “польском”, то есть католическом кладбище города.

 

 

* * *

 

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

 

ИВАН ФРАНЦЕВИЧ ДЗИКОВИЦКИЙ

 

ГЛАВА I

 

СУДЬБЕ НАВСТРЕЧУ

(1875 – 1900 годы)

 

Этот круг отличался только тем, что

 состоял из людей более умеренных,

живших почти совсем подстать городу...

И.А. Бунин. Жизнь Арсеньева.

 

В городе Дмитриеве – уездном центре Курской губернии 27 февраля 1875 года в семье Францишка Яновича (Франца Ивановича) и Варвары Дзиковицких родился первый ребёнок – сын Ваня, названный так в честь деда Яна Григорьевича. Его отец, католик по вере, имел, по семейным преданиям, ранее неприятности с властями из-за своей причастности к восстанию поляков на Украине, а мать, русская и православная, происходила из мещан Дмитриева.

Видимо, к родным в Дмитриев мать Вани ездила только на время родов, но вскоре после рождения сына семья уехала в местечко Махновка Бердичевского уезда Киевской губернии, где проживал отец мальчика. В Дмитриеве осталась его тётка, сестра мамы Агриппина Спасская.

Семья жила очень скромно, а после того, как у Вани появились братья, – Леонид, Антон и Павел, – даже стеснённо. Согласно существовавшим тогда законам, и Иван, и его братья крещены были, как и их мать, в православие, но, поскольку в Махновке проживало много знакомых и родственников по линии отца, придерживавшихся римско-католической религии, споров и разногласий на эту тему в семье никогда не возникало. Это не значит, конечно, что к вере здесь относились равнодушно, просто из неё не делали повода к разногласиям.

Отношения в семье были хорошими и, конечно, детей старалась особенно приласкать мама. Несмотря на скромный достаток, в праздники всегда детишкам перепадало что-нибудь интересное. Так, Иван вспоминал впоследствии: «Тогда я ожидал с радостью праздника потому, что знал, что получу от мамы какой-нибудь подарок – пирожок, возможность покататься и тому подобное, что только может интересовать ребёнка».120 Естественно, слово “покататься” подразумевало катание на извозчике, поскольку другого транспорта в тогдашней Махновке просто не было. Железные же дороги, которые уже строились в России, ещё не были столь широко распространены – их рельсы не доходили пока даже до Бердичева. Да, впрочем, и отношение к  относительно новому средству передвижения было примерно такое: “с этими железными дорогами всего ожидать можно…”.

Так, в тёплой атмосфере небогатой семьи, среди любящих родителей, братьев, знакомых и родственников, подрастал старший сын. В 1882 году ему исполнилось уже 7 лет и встал вопрос о том, как быть дальше. Ведь с этого возраста надо было решать, как и какое образование должен получить ребёнок. Отец Вани был неграмотным, но сына родители хотели видеть образованным человеком. Обучение мальчика в гимназии Францу Ивановичу было явно не по средствам, в училище, видимо, тоже. Оставалось только начальное образование, которое давали бесплатные школы. Однако, когда решался этот вопрос, от сестры жены – Агриппины Спасской из города Дмитриева – поступило другое предложение. Семья её, хоть и не была богатой, но всё же имела кое-какой достаток, и при этом была бездетной. Агриппина предложила взять старшего сына сестры к себе с тем, чтобы он поступил в Дмитриеве в городское училище, за которое она бы платила, а Ваня жил бы в её семье: и мальчику на пользу, и ей в радость.

Сына отвезли в Дмитриев и он стал приезжать лишь на каникулы. Дмитриев был тогда заурядным уездным городком, отстоявшим от губернского центра на 160 км и располагался на реке Свапа. Население его составляло около 7 тысяч человек обоего пола.

В городских училищах наибольшее число уроков отводилось на арифметику и практическую геометрию, на втором месте стоял русский язык, на третьем – естествознание и на четвёртом – отечественная география и история. Главным достоинством городских училищ являлось то, что они давали сравнительно широкий круг знаний. Немало молодых людей, не имевших средств для обучения в гимназиях, воспользовалось городскими училищами для того, чтобы получить значительно более высокий уровень образования, чем могла дать начальная школа. В отличие от Ивана, которому, можно сказать, посчастливилось, остальные его братья получили лишь обычное начальное образование.

В семье тёти Ивану жилось хорошо, его любили и ласкали, и он навсегда сохранил самые лучшие чувства к ней, переписываясь, а иногда приезжая в гости, ещё долгие годы.

По окончании шестилетнего обучения Иван вернулся в родительский дом, но к этому времени его мамы уже не было в живых.

Cудя по дальнейшей жизни, он с этого времени, то есть примерно с 1888 года, имел какие-то заработки. У отца на руках оставались ещё младшие дети и, вероятно, Иван оказывал некоторую помощь в содержании их.

Решительный и твёрдый император Александр III решил раз и навсегда покончить с застарелой проблемой еврейского винокурения в России. Однако в 1894 году он неожиданно заболел и умер, не увидев исполнения своего намерения. Но начатое им дело не окончилось, как было после смерти Николая I, и оказалось доведённым до конца.

Уже после смерти Александра III вступивший на престол его сын под именем Николая II отпраздновал брак с немецкой принцессой, получившей в православии имя Александры Фёдоровны.

1 (14 по новому стилю) января 1895 года вступило в силу “Положение о казённой продаже питей”. Введение государственной винной монополии в России моментально подорвало господствующее положение евреев в этой сфере хозяйства, лишив их баснословных прибылей, и позволило значительно увеличить доходы государства. Не в этом ли состояла одна из причин ярой ненависти евреев к российскому самодержавию, выразившаяся в непомерно большом проценте евреев среди революционистов разного толка?

В конце 1895 или в начале 1896 года в городе Риге штабс-капитан Константин Яковлевич Дзиковицкий был предан суду с лишением чинов, ордена Святого Станислава 3-й степени и прочих прав и преимуществ. Однако случившийся как раз по случаю коронации Императора Николая II Манифест об амнистии от 14 мая 1896 года отсрочил увольнение Константина.

В 1896 году Ивану Францевичу Дзиковицкому исполнился 21 год и, согласно закону о воинской повинности, он должен был пройти жеребьёвку. Если выпадет жребий – его должны призвать на военную службу, если нет, то по состоянию здоровья определить либо в 1-й, либо во 2-й разряд ратников, то есть в ополчение, резерв на случай войны. В 1-й разряд записывали годных к строевой службе и из него пополняли армию, во 2-й разряд записывали негодных к строевой и во время военных действий из него формировали подразделения для тыловой службы. Иван Дзиковицкий не вытянул жребий и по состоянию здоровья и физических данных был приписан к ратникам 1-го разряда.

Жизнь в Российской империи формировала “русских поляков”, “русских немцев” (русских не только в плане подданства, но прежде всего с точки зрения национально-культурной ориентации). Национальные корни переставали оказывать определяющее влияние на образ мыслей, становясь не более чем семейным преданием. Ни в конце XIX, ни к началу Первой мировой войны даже самый отчаянный оптимист не мог вообразить себе, что в ноябре 1918 года вновь появится на карте Европы независимое Польское государство.

17 марта 1896 года – штабс-капитан Владимир-Альбин Дзиковицкий (из дома Костюковичей) награждён серебряной медалью в память царствования Императора Александра III для ношения на груди на Александровской ленте. 14 мая того же года – награждён орденом Святого Станислава 3-й степени.

В 1896 году проводилась широкая подготовительная работа по проведению в России Первой всеобщей переписи населения, намеченной на 28 января 1897 года, и тогда же Иван Францевич Дзиковицкий начал строить свою жизненную дорогу на пути службы в гражданском ведомстве. Для переписи требовалось большое число грамотных людей, способных обеспечить её необходимым количеством переписчиков. Принял активное участие в переписи и Иван Францевич, за что в последующем получил специально учреждённую по этому случаю бронзовую медаль на ленте государственных цветов.

По переписи 1897 года всего населения в уездном центре Бердичеве насчитывалось 53 с третью тысячи человек, из них почти 80% евреев. В то же время в самом уезде без Бердичева насчитывалось 226 с лишним человек, из которых евреев было 10,3%. Почти всё еврейское население уезда живёт в местечках. В частности, в Махновке из общего числа жителей 5 343 человека евреев насчитывалось почти 45,6%. Процент же евреев в сёлах и деревнях весьма низкий.

По числу портных – 1680 человек – уезд выделяется во всей Киевской губернии. В частности, местечко Махновка сбывает готового крестьянского платья на 3 000 pублей в год. В уезде сапожников и башмачников насчитывается свыше 1 100 человек. Широким распространением здесь пользуется своеобразный вид обуви, так называемые “пасталы” – лёгкая обувь из простой желтоватого цвета кожи. Мебель местного производства вывозится из Бердичева и других пунктов уезда за пределы края, даже на Кавказ и за границу.

Хотя, как писали тогда, «несмотря на увеличенное в последние годы содержание чиновников вообще, всё-таки чиновничество наше в большинстве своём находится не в благоприятном положении относительно его материального быта»121, всё же, как, видимо, надеялся Иван, государственная служба даст ему в жизни определённую стабильность и перспективы. Однако поступить в службу оказалось более сложно, чем решить для себя этот вопрос. В Своде законов Российской империи говорилось: «Определение на службу лиц, не имеющих права на чин при вступлении в оную, предоставляется непосредственному начальству, на полной ответственности коего оставляется рассмотрение документов тех лиц и правильное принятие их на службу».122 В случае же с Иваном оказалось одно препятствие, а именно то, что его отец был поляком, каковых в то время не допускали к государственной службе. Возможно для того, чтобы наработать заслуг, он принял участие в подготовке Всеобщей переписи населения, а затем, за безвозмездное исполнение обязанностей при её проведении, в числе многих других, таких же как он, по Высочайшим повелениям от 21 ноября 1896 и от 30 января 1897 годов был удостоен специально учреждённой по этому случаю нагрудной медали из тёмной бронзы на ленте государственных цветов. Это был большой плюс для его стремлений.

Вполне вероятно, что какую-то помощь оказали родственники в преодолении этого препятствия. Кроме всего прочего, в “Бердичевском календаре”123 я обнаружил, что писарем Махновского волостного правления в 1897 – 1899 годах был некто Пётр Божков, что навевает определённые мысли, если учесть, что Ивану удалось получить место в соседнем Радомысльском уезде, где он стал письмоводителем при мировом посреднике с фамилией Божков. Скорее всего, действуя через знакомого, Иван устроился в службу к его родственнику.

Что же представляла из себя эта служба? После отмены в России крепостного права для освобождённых крестьян были созданы специальные сословные учреждения – сельские и волостные сходы, возглавляемые сельскими старостами и волостными старшинами, волостные правления и суды. Для надзора за деятельностью этих учреждений и лиц была введена особая должность мирового посредника, который утверждал решения крестьянских учреждений, а также назначал и смещал всех должностных лиц в них.158 У каждого мирового посредника был свой определённый участок и имелся небольшой штат сотрудников, которые выполняли техническую сторону его работы. Вот в такой штат и был зачислен Иван, главной обязанностью которого было, как отмечалось в одном из писем, “смотреть дела”. Хотя к этому времени во всей России эти должности были уже заменены, в ряде губерний, в том числе и в Киевской, это ещё не произошло. И мировые посредники здесь играли, пожалуй, главнейшую роль в общественной жизни на селе, исполняя, кроме всего прочего, роль единогласного судьи для крестьян своего участка с правом применять к ним наказания.

1 сентября 1897 года фельдфебель Иван Константинович Дзиковицкий остался на 2-й год сверхсрочной службы.

8 ноября 1897 года в Ковеле в семье штабс-капитана Владимира-Альбина Дзиковицкого (из дома Костюковичей) родился пятый ребёнок – дочь Елена.

22 апреля 1898 года фельдфебель Иван Константинович Дзиковицкий стал считаться “охотником”, с присвоением, как пользующемуся правами 2 разряда по образованию, на плечевые погоны опушки из 3-цветного шнура, положенного для вольноопределяющихся. 24 июля 1898 года в Риге его отец штабс-капитан Константин Яковлевич Дзиковицкий был уволен из армии “без мундира” (то есть без права на ношение мундира в отставке), без следующего чина (обычно при увольнении офицеру присваивался следующий чин) и даже без права на пенсион из казны (оставалась только эмеритальная, то есть накопительная за 20 лет службы офицером, пенсия). Всего в службе Константин Дзиковицкий состоял 29 лет, в офицерских чинах – 20 лет, а в последнем – 8 лет. После увольнения Константин Яковлевич остался на постоянное жительство в Лифляндской губернии, где прослужил так много лет.

В 1898 году закончила свою 25-летнюю работу Западная экспедиция по осушению болот Полесья. Благодаря этой работе были прорыты многие сотни вёрст ирригационных каналов и введены в сельскохозяйственный оборот огромные территории бывших заболоченных земель. В результате сократились места традиционного обитания птиц и животных, веками привыкших выводить своё потомство на просторах Полесья, в том числе и Пинского.

В 1898 году имя Антония-Амвросия Альбиновича Дзиковицкого впервые появляется в “Российском медицинском списке, изданном по Высочайшему Его Императорского Величества повелению”,94 где фиксировались по годам медики, имеющие право на производство врачебной практики. Он был отмечен, как земский врач села Вознесенское Золотоношского уезда Полтавской губернии.

В начале 1899 года в Киеве произошли студенческие волнения. «По поводу открытия памятника Мицкевичу в Варшаве в Киевском университете была буйная история между студентами-поляками и русскими. Драгомиров (киевский генерал-губернатор), узнав об этом, вскипел и закричал: “Всех студентов, без разбора, драть нагайками!”.

15 марта. В Киеве университет закрыт, 52 студента высланы. Н.П. Петров был на вокзале железной дороги, когда они уезжали из Киева, видел торжественные проводы, которые им были устроены всеми студентами, которых на вокзале набралось до 1000 человек, другим пассажирам не было места войти на станцию. Студенты, провожавшие, пели Марсельезу и другие самые безнравственные песни».136 Так записала в своих дневниках А. Богданович, но, хотя она ужасается происходящим, гораздо более плохое в жизни страны было ещё впереди.

Часто и подолгу отлучаясь для исполнения своей службы из Махновки, к мещанству которой он был приписан, Иван Францевич Дзиковицкий тем не менее не порывал своих связей с ней. При первой же возможности он приезжал домой, где у него было много друзей и знакомых, постоянно интересовался событиями, происходившими в местечке, в том числе и событиями общественной жизни, как, например, выборы мещанского старосты. В Махновке оставался и его лучший друг Андрей Чайковский, с которым он дружил с детских лет. А вообще, учитывая, что местечко насчитывало всего около 3 тысяч жителей, можно утверждать, что практически все в Махновке были Ивану знакомы. Незнакомыми, пожалуй, могли оказаться лишь те, что приезжали откуда-нибудь, либо те, кто жил в прилегающих сёлах и не слишком часто появлялся в местечке. С одной из таких гостий – молоденькой девчушкой Настей, Иван познакомился в 1899 году.

Несмотря на значительную разницу в возрасте (Настеньке было всего 15 лет, в то время как Ивану было уже 24), они полюбили друг друга. С этим не то рассудительным господином, не то безрассудным влюблённым юношей связывались у Настеньки все её мечты, которые обыкновенно составляют содержание свежей, чистой и взаимной любви, длящейся затем долгие годы. Тут были и летние утра, и лунные вечера, далёкие прогулки и тихие беседы, чтение творений любимых поэтов и слёзы разлуки, когда Иван уезжал по своим служебным обязанностям, и умиротворяющие надежды, частые письма, невыразимая радость свидания, обеты, клятвы, планы на будущее, пламенные поцелуи, сладость которых Настенька потом долго чувствовала на своих губах. Иван Дзиковицкий, врасплох захваченный любовью, даже несколько отдалился от отца, братьев и прежних приятелей. 

Настенька жила в нескольких верстах от Махновки, в селе Волчинец вместе со своей матерью – женой православного священника Ивана Бондаревского. В архивных документах я обнаружил свидетельство того, что в 1884 году старостой местечковой Махновской мещанской управы был записан Иван Никодимович Бондаровский. Предполагаю, что это мог быть какой-то из родственников отца Настеньки. С другой стороны, возможно, что предание о православном священнике, сохранённое в семье, это плод какой-то ошибки или фантазии, а реальным отцом Настеньки как раз и был этот самый Иван Никодимович. Марфа Никифоровна Бондаревская (муж её почему-то практически не упоминался) имела ещё три старших дочери: Лилю, Евгению и Марию. Был у Насти и брат, но он был уже женатым и жил со своей семьёй в Казатине, тоже в Бердичевском уезде. У старшей сестры Лили был жених – некто Сергей Фёдорович, и она мало интересовалась делами в семье, будучи поглощена своими собственными мечтами и планами.

Настенька была румяной, очень живой и весёлой девочкой, хотя слабой здоровьем и часто простужавшейся. Она очень любила танцы и праздники. Поскольку между молодыми людьми возникла самая настоящая любовь, с тоской и слёзами при частых расставаниях, с радостью и восторгом при встречах, Иван и Настенька решили прекратить разлуки венчанием. Но тут возникло препятствие. Дело в том, что, по законам того времени, девушка могла вступить в брак только по достижении 16-летнего возраста, и лишь в особых случаях архиереям было предоставлено право давать разрешение на брак за полгода до брачного совершеннолетия.

Поскольку же молодым людям хотелось как можно скорее создать семью, они решили попросить Настину маму, у которой через умершего мужа были знакомства в церковной среде, помочь получить разрешение на брак в духовной консистории при епископе. Но, хотя в конце концов архиерей дал своё согласие на досрочный брак, молодая семья образовалась уже после того, как можно было обвенчаться и без специального разрешения. Дело в том, что Иван, будучи не по годам предусмотрительным человеком, старался к моменту свадьбы устроить понадёжнее своё служебное положение.

Каков из себя по характеру был Иван Дзиковицкий? Его дети запомнили только то, что он редко бывал дома, всё время находясь на службе и потому охарактеризовать его как человека им было трудно. Если же верить восточному гороскопу, то к Ивану Францевичу, символом которого был знак Зодиака “Свинья”, должна подойти следующая характеристика:

«Рыцарский характер (это верх для Свиньи). Галантная, услужливая, щепетильная до крайности. Вы можете довериться ей, она не продаст вас и никогда не будет стараться обмануть кого-либо. Она наивна, доверчива, беззащитна. Короче, можно сказать, что Свинья – “шляпа”. Однако не верьте её видимой слабости, она только миролюбива.

У Свиньи мало друзей, но она их сохраняет на всю жизнь и ради них способна на большие жертвы. Очень внимательна, особенно к тем, кто нравится […] У Свиньи живой характер, но она никогда не станет возражать вам или дискутировать, если она вас любит. Короче, она не расположена к сутяжничеству и будет готова на все уступки, чтобы избежать спорных процессов, хотя и будет уверена в своей правоте. Будучи импульсивной и честной, она всегда проигрывает в пользу того, кто менее щепетилен.

Свинья может посвятить себя любой профессии, она всегда проявит себя добросовестным и трудолюбивым работником».

Можно верить предсказаниям гороскопа, можно не верить, но по отдельным фактам биографии Ивана Францевича создаётся впечатление, что всё сказанное выше – его реальный психологический портрет. И особенно меня поразило утверждение, что по характеристике знаков Зодиака для Ивана Дзиковицкого важными являются годы 25, 36 и 52. Я сравнил их с его биографией и обнаружил: в 25 лет Иван Францевич завёл семью и поступил на новое место службы; в 36 лет им было принято решение оставить прежнюю службу и начать с нуля новую карьеру; в 52 года Иван Францевич Дзиковицкий умер…

 

 

*  *  *

 

16 сентября 1899 года у старшей сестры Насти – у Лили – были именины.

Иван, уже вхожий в эту семью на правах жениха Насти, послал своё поздравление и в ответ получил приглашение на праздничный вечер. О том, какие у Ивана были к этому времени отношения с членами Настиной семьи, говорит приписка на Настиной открытке, которую она послала в тот же день, сделанная её сестрой Марией: «Милый мой котик! Ты просил, чтобы я от тебя поцеловала маме руки;  а она тебя – в твою головку. М[ария] Б[ондаревская]». Вечером Иван встречал праздник в Волчинце.

Осень в этом году была как никогда летней. Затянулось “бабье лето”. Ещё 30 сентября в Москве температура воздуха была такой, как будто зима не приближалась. 23 градуса по Цельсию! На Украине было ещё теплее. В конце века железная дорога связала уездный центр Бердичев c Житомиром. С этого времени роль Бердичева в качестве железнодорожного узла значительно возросла.

5 октября 1899 года, когда Иван выезжал через город Коростышев к месту службы, Настенька провожала его до Бердичева, а затем, расставшись со слезами на глазах, поехала в Махновку.

10 октября Настенька пишет: «Как вспомню, что тебя здесь нет, то так мне станет жутко, я не могу тебе описать всего, что происходит со мною в подневольной с тобою разлуке. Я готова бежать, кричать, куда и чего – сама не знаю. Котик мой дорогой, с тех пор, как мы расстались с тобой, у меня не высыхают глаза от слёз, я плачу и буду плакать, пока тебя не увижу, мою дорогую крошечку.

Дорогой Ваничка! Если можно и хочешь, то проси скорее посредника, чтобы он скорее тебя отпустил хоть на миг».124

Через две недели после этого письма было отправлено другое, в котором основную часть составляло послание Настиной мамы. Настя писала: «Я чувствую, мой котик, что скорее моё тело предадут земле, чем я дождусь праздника Рождества

Христова».125 Именно после этого праздника должно было состояться венчание Ивана и Настеньки.

Её же мама писала: «Дорогой мой будущий зять Иван Францевич! Получив от вас письмо, я узнала, что вы равно такое терпите мученье, как и Настинька, а для того, чтобы прекратить ваши и её мученья, не отлагайте свадьбы на после Рождества Христова, а лучше приезжайте и получите брак.

Дорогой Иван Францевич! Посудите сами, что может быть лучше для вас и для неё после Рождества Христова – то же самое; но напротив – вы и она сбережёте здоровье, это первое, а второе – что вы будете только смотреть дела, то есть ваше занятие, третье, – теперь два совершенно лишних расхода: вы расход имеете там, а мы здесь. Притом вы хотите, чтобы как устроиться, сразу начать жить на высокую ногу. Это совсем лишнее. Моя дочь всегда будет вам неизменным другом при хороших и даже при самых критических обстоятельствах. Вы можете быть вполне уверены.

Дорогой Иван Францевич! Вы, не стесняясь, попросите Мирового Посредника, чтобы он вас отпустил на три дня; я надеюсь, что господин Посредник – человек, имеющий чувства, не откажет вам в таком важном деле. Обсудите это как можно скорее и, если вы остановитесь на том, что и мы, то пришлите нам ваши документы, ибо время осталось очень мало, всего лишь три недели (до Поста, когда нельзя было играть свадьбы), то нужно так делать, чтобы успеть приготовиться не спеша.

Дорогой Иван Францевич! Советую вам свадьбу делать очень скромную, без музыки. Конечно, хорошее венчание и сделать хороший ужин, а гостей пригласить ваших и наших родственников. Я и Настинька просим вас, чтобы вы ответили на каждое слово в точности. Вы можете приехать только в день вашей свадьбы и уехать на второй день после брака, конечно не сами, а с Настинькой, которая так страстно любит вас».125

Как только Иван получил такое послание, он тут же попытался ответить на все поставленные вопросы, исходя из своего понимания проблемы. Но начал он со стихов, обращённых к Настеньке:

«Расстались мы, но твой портрет

Я на груди моей храню.

Как бледный призрак лучших дней

Он душу радует мою.

И. Дзиковицкий».127

Далее Иван говорит о том, что является главной заботой: «Прошу тебя, моя радость, поменьше беспокоиться. Я тоже теперь не буду так беспокоиться и с нетерпением буду ожидать того радостного дня, когда мы с тобою предстанем, моя ненаглядная, пред аналоем». Далее он пишет относительно вопросов Настиной мамы: «Относительно свадьбы скажу Вам, что она до праздников состояться не может. Это для нашего же счастья. Понятно, я сам бы хотел, чем скорее, чтобы прекратить страдания, как свои, так равно и твои, дорогая моя Настинька, чтобы не подрывать понапрасну здоровья, которое необходимо впереди. Но что я сделаю, несчастный человек? Да если бы даже я и пожелал, то сейчас нельзя ещё потому, что мой посредник со дня на день ожидает перевода в Киев или же в один из уездов, более видных из Радомысля. Прошу Вас, дорогие мои, подождите до Рождества Христова, не очень здесь далеко осталось ждать».127

Через неделю после своего предыдущего письма, но уже получив описанный ответ Ивана, Настя послала новое, в котором звучит её ещё по-детски чрезмерно эмоциональное восприятие окружающих людей и растерянность в связи с отношением к ней, как официальной невесте Ивана Дзиковицкого:

«Милый Ваничка! Мария Петровна просила меня, чтобы я от неё засвидетельствовала тебе глубочайшее почтение, а также и её мать. Ливерским я передала поклон от тебя, но они считают, что этого для них мало. Они хотят, чтобы ты написал им письмо, а также и Чайковскому.

После твоего отъезда в Радомысль я встретилась с Андреем Чайковским на почте и он нахалом ко мне пристал, чтобы я ему объяснила, почему ты к нему не зашёл, как был у нас и почему не остался в Казатине. Кричал на всё горло, что я счастливица, что ты только ради меня приехал из Радомысля. Мне было так стыдно всё это слушать, что я даже не помню, как я оттуда ушла. Но, благодаря Бога, что кроме господ Баклановского (Яков Васильевич Баклановский в эти годы – начальник Махновского почтового отделения), Рабухина и Левицкого (долгие годы вольной аптекой в местечке владел Андрей Тимофеевич Левицкий, который умер в 1896 году и владельцами аптеки стали его наследники. Видимо, здесь имеется ввиду один из них) никого больше не было.

Мадам Ливерская (Марианна Яновна, сестра Францишка Яновича Дзиковицкого, приходившаяся Ивану родной тётей), при встрече с моей мамашей читала ей нотацию о том, что мама позволяет тебе тратить деньги на конфекты, которые ты покупал мне. Ей, видно, жаль, что ты не купил ей, а мне.

Прошу тебя, моя радость, не пиши Ливерским и Чайковскому об этом ничего, а то они отомстят мне чем только пожелают. Даже тем, чем ты никогда не можешь подумать. Чайковский сердит за то, что ты не женишься на его сестре.

Я получила приглашение на храмовый праздник к Соколецкому псаломщику господину Боряковскому на 8-е ноября. Если до того времени поправлюсь моим здоровьем, то я поеду с семьёй господина Барановского в воскресение 7-го, а приедем оттуда 9-го в Махновку.

Милый мой Ваничка! Если б ты мог меня видеть теперь, какая я, ты бы не узнал меня. Раньше я была румяная всегда, а теперь приняла восковой цвет лица.

Ваня, котик мой! Если мне приходится пойти в местечко [Махновку], то с большим трудом, и то, несколько раз отдыхаю по дороге.

Дорогой Ваня! Скажу тебе о том, что я 27-го октября получила письмо от Лили, в котором пишет, что она приехала в Одессу благополучно, при том прислала карточку с Сергея Фёдоровича, и просила, чтобы ей прислать карточку с тебя. Лиля тебя в письме называет своим покровителем и спасителем, просит, чтобы мамаша поцеловала от неё её будущего дорогого шурина, то есть тебя, моя кукла. [У неё] свадьба будет в январе месяце, но какого числа – не пишет».126

 

Настенька, получившая письмо Ивана со стихотворением, ей посвящённым, ответила тем же:

«Люблю глаза твои, мой друг,

С игрой их пламенно чудесной,

Когда их приподнимешь вдруг

И, словно молнией небесной,

Окинешь бегло целый круг.

А. Бондаревская».128

Почти вслед за этим письмом Настенька послала следующее: «Дуся мой! Я ездила в Соколец на храмовый праздник 8-го ноября в 10 часов вечера, а домой приехала 9-го в 11 часов дня. Гостей на вечере было много – человек сорок – из которых, конечно, молодых людей было больше. Время провели все очень весело, исключая меня. Ты просил не танцевать, но я, смотря на танцующих, плакала или совсем уходила в другую комнату. Плакала потому, что не было тебя со мной, так как я никогда в жизни не ощущала, и не буду, столько радостей, как в сообществе с тобой, бесценный и обожаемый Ваничка».129

Иван пишет: «Цыпа моя дорогая, ты в своём письме говоришь, что я от тебя что-то скрываю, то есть не скрываю, а скорее ожидаю конца того, что меня ждёт, и хочу сообщить тебе не то, что когда-то будет, а что меня ждёт в то время, когда оно исполнится, потому что мне об этом надоело самому не только говорить, но даже и думать. Я скоро надеюсь получить место волостного писаря, которое ожидаю с 1 ноября. Это-то и было причиной к тому, что я тебе не писал целых 10 дней. Я хотел тебя сразу обрадовать. Проси Бога, моя дорогая, чтобы он помог мне в этом деле.

Знай я наверное, когда получу желаемое место, то я бы действовал совсем иначе, а то ожидай со дня на день.

На 25 я приглашён к Божкову и узнаю, какую ты ведёшь с ним переписку.

Я здесь живу один на чужой стороне, живу только мыслью о тебе, моя дорогая голубочка. Настинька, ты не поверишь, моя кошечка, с каким нетерпением и радостью я ожидаю приближения праздника Рождества Христова.

Цыпа моя дорогая, ты ни о чём не беспокойся, не расстраивай своё здоровьице. Ты мне пишешь, что совсем ослабла. Это, наверное, от соколецких танцев или беготни, отказаться от которых для тебя большой труд. Голубчик мой дорогой, я тебе не раз уже говорил, что тебе надо вести тихую, спокойную жизнь. Послушайся моего совета, мой ангел, для нашей же общей пользы и счастья.

О! Если бы это было хоть такое расстояние, как до Житомира, то я бы уже не раз приехал к тебе».130

18 декабря Настенька писала, что 26 ноября она «сильно заболела и пролежала до 13-го декабря, ничего не помня, что со мной происходило, а от 13-го я уже хожу, но с большим трудом, и то в комнате, а на свежем воздухе ещё не позволяют. Прости мне, моя радость, что я так мало пишу. Право, я не в состоянии писать больше потому, что мысли путаются в голове от сильной слабости. Причина болезни – простуда и скука за любимым существом, то есть за тобой, мой ангел.

Дорогой Ваничка, приезжай на праздники непременно, а то я не успею оправиться, как опять заболею. Черноглазый красавец, я тебя жду как Бога с неба, я без тебя замучилась совсем».131

24 декабря Иван Дзиковицкий получил возможность приехать домой, повидался с родными и невестой, а к Новому году, провожаемый Настей и Ливерским, опять вернулся на службу. 1 января 1900 года он пишет возлюбленной:

«Милая и дорогая моя Настинька! Поздравляю тебя, моего славного друга, с Новым годом и от души желаю всего хорошего. Дай Господи, чтобы наступивший Новый год принёс с собою для нас всё новое, чтобы жизнь наша потекла новым путём, освещаемая взаимной нашей друг к другу любовью, правдивым отношением к предстоящим нашим семейным обязанностям и всем тем, что необходимо для спокойной счастливой жизни.

До Радомысля я доехал благополучно, куда приехал в 3 часа ночи во вторник, по дороге заезжал в Коростышев к Грузскому (“Бердичевский календарь” зафиксировал, что Антон Грузский в 1897 году был исполняющим дела, а в 1899 году уже действительным волостным писарем в Быстрикской волости, почтовый адрес правления которой находился в Бердичеве), сделать это заставил меня холод. Пробыл у него 2 часа, поужинал, напился чаю и немножко развлёкся от охватившей меня тоски. После выезда моего из Махновки, наверное, твоё сердечко болело. Предполагаю я это потому, что у меня оно всю дорогу было как в тисках. Я, по приезде в Бердичев, пошёл в город по льду через реку и почти всю дорогу плакал навзрыд, очень мне было тяжело.

Дорогая моя деточка, я забыл тебя попросить, чтобы ты передала господам Барановским моё поздравление с праздником. Мне жалко, что я не мог зайти к ним вместе с тобою, когда был в Махновке. Поздравь от меня с Новым годом нашу маму и пожелай ей, поцеловав за меня руки, всего хорошего. Марии Ивановне (сестре Насти) передай то же самое».132

Через два дня после этого письма Иван вновь пишет невесте: «Я Новый год провёл дома, утром и вечером ходил в церковь, после обеда снялся, а когда пришёл от фотографа, то как раз в это время почтальон принёс мне от тебя весточку. С твоим дорогим письмом я провёл остальную часть дня и вечер, читая его.

Была ли ты у Чайковских? Я писал Ливерскому письмо, просил его сообщить, кто избран мещанским старостой, но ответа ещё не получил. (Тот же “Бердичевский календарь” отметил избрание мещанским старостой Махновки в 1899 году Франца Шпатковского).

Относительно себя скажу, что со дня на день ожидаю перемены в волостях нашего участка, каковые должны произойти, по моему соображению, до 20 января, а если не произойдут, то тогда надо что-то думать, иначе, цыпочка моя дорогая, ты не поверишь, я сам не знаю, что мне делать, в какую сторону броситься. Мне совестно, мой котик, против тебя и против мамы – я решил ещё обождать [со свадьбой] до 20 января. Спешить нельзя потому, что я могу только попортить себе в служебном отношении».133

В письме от 10 января Настя сообщала, что 7 и 9 числа она с мамой ходила в гости в семью Барановских, которые «если б ты знал, как они все жалеют и обижаются на нас, что мы их не посетили на праздниках. Я с мамой зашли к Чайковским и просидели у них от 4 часов до 8 вечера. Как видно со всего, что Чайковские остались очень довольные нашим посещением и отвезли нас на своих лошадях домой».134 Здесь же Настя сообщила, что на Новый год они с мамой ездили в гости к брату в Казатин.

15 января Иван вновь пишет невесте: «Дорогая дуся! Относительно свадьбы пока не могу сказать тебе ничего. Вчера я просил посредника назначить меня хоть помощником в Брусиловскую волость, а он сказал: “Подождите”. Не хочет пускать, может, Бог даст, выдумает что-нибудь лучшее. А тут время остаётся мало. Венчаться можно только до 13 февраля (начало Великого поста). 23 января я думал приехать к тебе для устройства всех дел, а теперь не знаю.

Благодарю тебя, моя незабудочка, что ты прислала мне письмо. Это из Дмитриева от тётки. Они просят прислать твою и мою [фото]карточку, а также приглашают нас после свадьбы приехать к ним».135

Это письмо было последним письмом того периода жизни Ивана Дзиковицкого, которое мне удалось увидеть. Но в определённой степени оно завершало и начальный, досемейный этап жизни Ивана. Вскоре, 4 февраля 1900 года, в кругу родственников и ближайших друзей в Махновке Иван и Настя стали мужем и женой. Их юность закончилась.

 

*  *  *

 

ГЛАВА II

 

СЛУЖАЩИЙ ЮГО-ЗАПАДНОЙ ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГИ

(1900 – 1912 годы)

 

Станция была от города далеко, в широких

долинах. Вокзал – небольшой, опрятный.

На вокзале – приветливые лакеи, ласковые носильщики,

 благосклонные извозчики на козлах домовитых

тарантасов, запряжённых парой в дышло.

И.А. Бунин. Жизнь Арсеньева.

 

Иван то ли потерял надежду на получение более приличного места на службе у мирового посредника, то ли он просто вспылил, так как, судя по “Бердичевскому календарю”, на более приличное место по службе посредник Божков взял не его, а своего родственника Петра Божкова. Во всяком случае, на месте волостного писаря в 1900 году в Махновке находился уже другой человек. Так это или нет, но вскоре после свадьбы Иван оставляет свою должность и поступает на новую службу на Юго-Западные железные дороги. Юго-Западные дороги принадлежали частной компании, которую считали богатой и передовой в смысле строительства. Начальник дороги получал сорок тысяч рублей в год, в то время как жалованье министра было семнадцать.

22 октября 1900 года в Ковеле Владимир-Альбин Альбинович Дзиковицкий был произведён в капитаны. В этом году самый младший брат капитана Дзиковицкого – Антоний-Амвросий Альбинович – продолжал находиться в прежней должности земского врача села Вознесенское Золотоношского уезда Полтавской губернии.

В новом веке Россия вступала и в эпоху социал-демократии, хотя правительство всё ещё продолжало считать своими главными врагами наследников революционеров из Народной воли, развернувших террор против отдельных лиц из высших эшелонов власти, и поляков, которых из-за частых прежних восстаний называли “зловредной нацией”. И в то время, как террористы преследовались, а натиск на польские культуру, язык, обычаи и тому подобное составлял характерную черту правительственной политики, на социал-демократов смотрели чуть не сквозь пальцы, считая их умничающими болтунами. В начале ХХ века давно навязываемое царской властью название “Белоруссия” закрепилось уже не только за восточной частью бывшей Литвы, но и за Понеманьем, вытеснив оттуда на запад название “Литва”, которое с этого времени стало относиться лишь к землям древней Аукштайтии – современной Литве.

Что касается взглядов Ивана Дзиковицкого, которых он придерживался в то время, то к нему вполне применима характеристика, данная в целом мелкому чиновничеству России того времени: «Наличие среди мелких и средних чиновников значительного числа выходцев из разночинных слоёв населения вовсе не говорило об утверждении среди них разночинной идеологии. Наоборот, эта часть чиновничества являлась наиболее верноподданной и не проявляла в отличие от дворянства какого-либо недовольства в отношении самодержавия».137 И хотя Иван Дзиковицкий был не чиновником, то есть служащим, имеющим чин по Табели о рангах, а всего лишь канцелярским служителем, то есть служащим более мелкого уровня, это ничуть не меняло сути.

Единственное, что действительно затрагивало Ивана, так это его положение на службе и связанный с этим материальный достаток его семьи. Ведь, опровергая расхожее впоследствии мнение о якобы роскошной жизни служащих в Российской империи, в серьёзных исследованиях писалось: «Столь же далеки от истины существующие мнения и в отношении материального обеспечения чиновников. Большие оклады губернаторов, сенаторов, директоров департаментов и других высших чинов, составлявшие 5 – 15 тысяч рублей, заставляют забыть, что материальное положение мелких чиновников ничем не отличалось от положения рабочих, а генеральские оклады по 10 – 15 тысяч рублей затмевают тот факт, что жалованье младших офицеров соответствовало среднему заработку мастеровых на петербургских заводах».141

Подготовка к будущей кровавой смуте в России велась не только политико-идеологическая. Со стороны еврейских банков всего мира на “дело революции” в России были выделены десятки миллионов. Высший свет оказался сплошь заражён масонством. Партии эсеров, кадетов, большевиков, меньшевиков, возглавляемые евреями, разделили всё общество на враждующие группировки. Кроме легальных и полулегальных партий, созданных под руководством евреев, следует особо выделить боевую организацию Всемирного израильского союза в России под названием “Еврейский Бунд”. В первые же годы своего существования “Бунд” организовал 350 стачек, в которых участвовало 60 тысяч русских рабочих. В Киевском университете в 1901 году начались студенческие волнения и царь велел направить туда войска. Командующий Киевским военным округом генерал-адъютант М. Драгомиров ответил телеграммой: “Армия не обучена штурмовать университеты”. Царь  повторил приказ. Драгомиров отдал соответствующие распоряжения командирам частей и продиктовал ещё одну телеграмму, явно ёрничая: “Ваше Величество, артиллерия в готовности, войска на боевых позициях, противники Отечества не обнаружены…”.

19 августа 1901 года капитан Владимир-Альбин Дзиковицкий был награждён орденом Святой Анны 3-й степени.

Жалованье не только начальства, но и других служащих Юго-Западной железной дороги превышало обычный уровень и поступить сюда на службу было удачей. Вполне вероятно, что помощь в этом оказал брат Анастасии, живший в Казатине, ставшем после строительства сети железных дорог крупным железнодорожным узлом, так как именно сюда вскоре после свадьбы и прибыла семья Дзиковицких и именно здесь и начал работать Иван Дзиковицкий в новом качестве. Здесь же 7 октября 1901 года у молодой семьи появился первенец – дочь Зинаида, а семья некоего Ассаулюка, сослуживца и соседа Ивана, ставшая хорошими знакомыми Дзиковицких, была приглашена на крестины. Господин Ассаулюк стал крёстным отцом девочки.

1 сентября 1901 года фельдфебель Иван Константинович Дзиковицкий остался на 6-й год сверхсрочной службы, а 21 октября того же года был награждён серебряной медалью с надписью “За усердие”.

Управление Юго-Западными дорогами находилось в Киеве и имело в подчинении отдельные участки дороги. Одним из таких был участок Казатин – Фастов, с центром в Казатине. Кроме этих крайних пунктов в состав участка входили станции Чернорудка, Бровки, Попельня и Кожанка, а поскольку новая служба Ивана Францевича была связана с исполнением каких-то ревизорских обязанностей по документации, то вся семья постоянно была вынуждена переезжать с одного места жительства на другое, и в разное время сумела пожить на всех станциях участка.

3 ноября 1901 года в Ковеле в семье капитана Владимира-Альбина Альбиновича Дзиковицкого и его жены Казимиры-Кристины Игнатьевне (урождённой Мольской) родился Болеслав Владимирович-Альбинович. Был он последним, шестым ребёнком, и, как все его братья и сёстры, был крещён по римско-католическому обряду.

В январе 1902 года, незадолго до того, как ему должен был исполниться 21 год, Владимир Константинович Дзиковицкий (брат фельдфебеля Ивана Константиновича) состоял учеником на заводе “Проводник” в городе Риге, где тогда жила семья. На том же заводе учеником состоял и его 19-летний брат Константин. А 11-летний брат Яков находился тогда на обучении в Псковском кадетском корпусе.

Из полицейских справок в отношении Константина Яковлевича за январь 1902 года следует, что “За поведением его ничего предосудительного не замечено, и вообще, ведёт образ жизни безукоризненный...”.

В 1902 году прошения проживавшего в Риге отставного штабс-капитана Константина Яковлевича Дзиковицкого, которые он направлял на Высочайшее имя, на имя военного министра и в другие инстанции, привели “ввиду крайне необеспеченного материального положения”95 его многочисленной семьи, к исключению из правил: ему была наконец назначена казённая пенсия, которую следовало получать через Рижское губернское казначейство. Но права на ношение мундира и на очередной чин Константин Яковлевич не добился.

На фотографиях Ивана Францевича Дзиковицкого этого времени я вижу человека довольно привлекательной внешности. Как мне рассказывали мои тётки, у него были голубые глаза. Короткая стрижка и “прусские” усы хорошо сочетались с форменным кителем. Взгляд далеко не глупого человека. Чувствуется, что он привык держать себя с достоинством и, хотя в душе был чувствительным и эмоциональным, умел не показывать этого на людях. Как следует из воспоминаний, он действительно никогда не прибегал к лести или угодничеству, но тем не менее умел ладить и с коллегами, и с начальством. Анастасия, бывшая хрупкая и восторженная девочка, оказалась по характеру более жёсткой, чем можно было себе представить по её прежним письмам. Тем не менее, на отношениях супругов отрицательно это не сказалось и Иван Францевич лишь мог быть доволен, что во время его частого отсутствия в доме жена успешно справлялась с многочисленными заботами по содержанию и жилья, и детей. По отношению друг к другу Иван и Анастасия были внимательны и заботливы и годы супружества ничуть не уменьшили их взаимную любовь.

Ещё, наверное, стоит добавить, что у Анастасии Ивановны оттенок глаз был почти такой же, как у Ивана Францевича, что передалось и их детям.

Начало века было в России периодом бурного развития экономики. Строились новые заводы, прокладывались дороги, в том числе в 1902 году началась и постройка брукованной – выложенной булыжником – дороги между Махновкой и Бердичевом взамен прежней грунтовой. Но особенно бурно шло железнодорожное строительство. В то же время, в результате скупки на селе зажиточными “кулаками” земельных наделов у бедных односельчан, сотни тысяч крестьян оказались без средств к существованию. В результате этого в 1902 году по всем чернозёмным губерниям Украины и Центра России прокатилась волна беспорядков и бунтов.

Хотя на Юго-Западных дорогах были сравнительно высокие заработки, рабочие их, тем не менее, активно участвовали в забастовочной борьбе за дальнейшее повышение оплаты труда и сокращение рабочего дня. Иногда конфликты принимали особенно острый характер. Так, в июле 1903 года, когда семья Дзиковицких жила на станции Бровки и Анастасия носила под сердцем второго ребёнка, в Киеве произошли крупные волнения. «Беспорядки в Киеве, – пишет А. Богданович, – были ужасные, а в газетах пишут совсем мало. Например, напечатано сегодня правительственное сообщение, в котором говорится, что усмирявшими забастовавших железнодорожных рабочих войсками было убито только 2 человека и 27 ранено. Грингмут принёс письмо от собственного корреспондента Савенко, который был послан в Киев. Это письмо, которое рисует всё совсем в другом свете, Е.В. (муж А. Богданович) послал сегодня Плеве. Бунтуют не только железнодорожные рабочие, но к ним присоединились и все другие».136 Конечно, подобные инциденты, вплотную подходившие к стенам тихого гнезда семьи Ивана Францевича и Анастасии Ивановны Дзиковицких, не могли не вызывать волнения и беспокойства.

По “Российскому медицинскому списку” за 1903 год Антоний-Амвросий Альбинович Дзиковицкий отмечен, как вольнопрактикующий врач в городе Киеве. А фельдфебель Иван Константинович Дзиковицкий 1 сентября этого года вновь остался на сверхсрочную службу уже на 8-й год.

30 сентября 1903 года в семье Ивана Францевича Дзиковицкого появилась вторая дочь – Клавдия. В метрической книге была сделана запись: «В метрической книге, хранящейся при Свято-Успенской Киевской губернии Сквирского уезда села Бровок приходской церкви в первой части ея о родившихся на 1903 год под № 27-м женска пола находится написанного следующая статья: “Тысяча девятьсот третьего года м[есяца] сентября 30 дня, а 19 октября того же 1903 года крещена Клавдия. Родители ея: служащий на Ю.З.Ж. дороге мещанин Бердичевского уезда м[естечка] Махновка Иван Францевич Дзиковицкий и законная его жена Анастасия Ивановна, православного исповедания.

Восприемниками были: начальник станции Бровки мещанин г. Варшавы Станислав Иванов Вельгомондович и жена псаломщика Бердичевского уезда села Волчинец Мария Ивановна Брояковская (сестра Анастасии. – А.Д.). Таинство св[ятого] крещения совершил приходской священник Иоанн Похилевич с псаломщиком Ефграфом Щербиновским”».139

 

 

*  *  *

 

В конце января 1904 года с нападения Японии началась русско-японская война на Дальнем Востоке. 24 февраля 1904 года фельдфебель Иван Константинович Дзиковицкий уволен в запас по болезни, но уже 1 мая того же года он вновь поступил (уже на 9-й год сверхсрочной службы) в тот же 131-й Тираспольский полк в Киевском военном округе на должность фельдфебеля 13-й роты.

В мае 1904 года крупная военно-морская крепость Порт-Артур была отрезана от основных сил русской армии и осаждёна. В августе произошло сражение под Ляояном. Несмотря на то, что японские войска были здесь на грани поражения, русские отступили и тем самым обрекли гарнизон Порт-Артура бороться против превосходящих сил противника в одиночку. Общая неспокойная обстановка в стране подогревалась сообщениями о неудачах на фронте.

Революционеры всех мастей баламутили народ, называя правительство слабым, неумелым, неспособным справиться даже с маленькой Японией, и под трескотню подобных заявлений вели широкую агитацию. Уже в этом же 1904 году на Черноморском флоте матросы из числа ленинского крыла социал-демократии вместе с анархистами и эсерами вели активную пропаганду против царя.

Правительство, озабоченное положением на фронте, пыталось переговорами и компромиссами успокоить ситуацию, отказываясь от применения жёстких силовых мер, тем самым лишь способствуя нарастанию хаоса. В октябре «Сухомлинов, который теперь в Киеве командующий войсками, говорил, что “курс” Мирского добра не принесёт, что Киев – неспокойный город, что этот “курс” там скоро откликнется».136

В этом же октябре произошло крупное сражение на реке Шахэ, продолжавшееся около двух недель. И вновь русские не смогли достичь успеха. Сражение закончилось безрезультатно, а последний шанс отвлечь японские силы от Порт-Артура был упущен.

Мобилизации в армию и общее ухудшение материального положения в связи с войной были на руку революционерам, которые использовали эти факторы в своей пропаганде. Осенью 1904 года в России постепенно нарастала волна митингов, демонстраций и стачек. И всё чаще в требования об улучшении условий работы и жизни революционерам удавалось вплетать политические – “Долой самодержавие!” и “Долой войну!”

 

В декабре 1904 года начальник русского Квантунского укреплённого района генерал Стессель сдал Порт-Артур противнику. Порт-Артурская эскадра погибла. Японский флот стал безраздельно господствовать на море, а сухопутные силы Японии, скованные ранее блокадой крепости, были переброшены против главных сил русской армии. Сдача крепости не только тяжело отразилась на моральном состоянии армии, но и вызвала бурю негодования во всех слоях российского общества, чем, естественно, вновь воспользовались революционеры.

Брожение в Петербурге переросло к 8 января 1905 года во всегородскую стачку. 9 января толпы народа с петицией к царю отправились к Зимнему дворцу. Царь в это время находился в отъезде и не знал о готовящемся расстреле. Демонстрация была встречена винтовочными выстрелами. Возмущение привело к разгрому нескольких охотничьих магазинов и оружейной мастерской. Рабочие стали вооружаться и строить баррикады. До сих пор до конца не ясно, кто в действительности стоял за событиями этого Кровавого воскресенья, но они, события, оказались как нельзя кстати на руку революционерам. События в Петербурге эхом прокатились по всей стране: прошли забастовки в Москве, Риге, Варшаве, Тифлисе. В ряде городов произошли столкновения с войсками и полицией, по всей стране прокатилась волна стачек, которые поддержали студенты, врачи и учителя. Вслед за русскими заволновались окраинные территории империи.

4 февраля 1905 года член боевой организации социалистов-революционеров И.П. Каляев совершил покушение на московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича, в результате которого тот был убит. Это убийство получило огромный резонанс в русском обществе.

7 февраля в Киеве прекратили работу все 2600 служащих Управления Юго-Западных железных дорог, предъявив свои требования из 40 пунктов начальнику Управления. Требования носили в основном экономический характер. 11 февраля уполномоченные от Главных железнодорожных мастерских также предъявили свои требования к администрации. Во избежание обострения ситуации руководство решило пойти на уступки и, добившись удовлетворения большинства своих требований, служащие Управления 15 февраля приступили к работе. Служащие на участках, как Иван Дзиковицкий, участия в забастовке не принимали, но, возможно, от принятия руководством требований забастовщиков они что-то выиграли.

В таких условиях Россия продолжала вести войну. В феврале 1905 года произошло грандиозное сражение под Мукденом, в результате которого русская армия потерпела новое поражение, после чего она была морально подавлена и практически потеряла боеспособность. Её так же, как и всё российское общество, начали подтачивать революционные идеи и лозунги. Весной 1905 года с новой силой развернулось стачечное движение, вслед за ним усилилась активность либералов и крестьянское движение. В Бердичеве 11 марта 1905 года рабочие токарного отделения завода “Прогресс” надели своему мастеру Бычковскому на голову мешок, а затем бросили его в тачку и с криками “Ура!” вывезли за ворота завода. Администрация объявила об увольнении 10 организаторов этого хулиганского поступка, но потом вынуждена была восстановить их на прежнем месте. Даже в маленьком Волчинце, родном селе Анастасии Дзиковицкой, где продолжала жить её мама, произошла забастовка сельскохозяйственных рабочих.

Заключительным аккордом бесславной войны с Японией стало Цусимское морское сражение в мае 1905 года, в которомпогибла 2-я Тихоокеанская русская эскадра. Как писал М. Касвинов, «Япония торжествовала, побледнев от кровотечения. Её действительное состояние было таково, что через несколько дней после Цусимы, 18 мая 1905 года, японское правительство обратилось к президенту США Теодору Рузвельту с просьбой взять на себя мирное посредничество. 25 мая Николай II выслушал американского посла и сказал, что на переговоры согласен».140 В условиях нарастания революционных настроений правительство просто не могло себе позволить продолжение войны.

В 1905 году, когда уже началась так называемая “первая русская революция”, капитан Владимир-Альбин Дзиковицкий согласно секретного предписания Штаба Варшавского военного округа за № 666 был командирован в город Тимашёв для приёма и привода лошадей, предназначенных в 149 пехотный Черноморский полк, откуда вернулся в свой полк, стоявший в Ковеле, 26 мая. Как было отмечено в его послужном списке, Владимир-Альбин “поручение не выполнил без упущения”.

За время его армейской службы капитан Владимир-Альбин Дзиковицкий был на должностях командующего ротой, занимал должности члена и председателя полкового суда, а в 1905 году стал командующим батальоном.

Проживавшая в Киеве Каролина Мартиновна, вдова умершего 24 года назад Альбина Ивановича Дзиковицкого, в 1905 году в связи с мероприятиями, посвящёнными 50-летию героической обороны Севастополя и различными материальными пожалованиями героям той обороны, обращается в Главный штаб с прошением о назначении ей новой пенсии – “за защиту Севастополя” Альбином Ивановичем. Подпись её уже не та, что в 1881 году – неровная, старческая, а сами документы у нотариуса заверяла её дочь Юзефа-Альбина, ставшая в замужестве Цецецкой, но проживающая всё по тому же адресу вместе с матерью в Киеве, в Лукьяновском участке, дом 1.. Одновременно было подано прошение о назначении пенсии за отца Еленой-Марией Дзиковицкой, также жившей по тому же адресу. В полицейском свидетельстве при этом прошении указывалось: «...имеет в Киеве собственный дом, стоящий до 8000 рублей. Дом этот приносит дохода в год 948 рублей, а расхода по нём же 938 рублей 58 копеек [...] при ней проживает мать Каролина Дзиковицкая 73 лет».104 Однако в юбилейной пенсии им было отказано, так как таковые назначались только тем семействам, «главы коих состояли под покровительством Александровского комитета о раненых за полученные раны и повреждения. Подпоручик же Дзиковицкий вовсе не был ранен».104

В июне 1905 года матросы подняли восстание на броненосце “Князь Потёмкин”, входившем в состав Черноморского флота.

16 июня 1905 года фельдфебель Иван Константинович Дзиковицкий выдержал установленный экзамен на чин прапорщика запаса армейской пехоты. Экзамен проводился в войсковой комиссии при штабе 129-го пехотного Бессарабского полка, а 29 июля в лагере при городе Киеве на реке Сырце был подписан аттестат о производстве Дзиковицкого в чин прапорщика. Однако нужно было ещё соблюсти некоторые формальности. В частности, был составлен 1 августа 1905 года послужной список, из которого следовало, что Иван Константинович Дзиковицкий к этому времени был женат на Надежде Леонтьевне, в девичестве Чеботарёвой. Затем, 2 августа 1905 года, Иван Константинович Дзиковицкий дал подписку о том, что ни к каким тайным обществам он не принадлежит.

В августе правительство подписало мирный договор с Японией и опубликовало манифест о создании в России представительного выборного органа – Государственной думы. Манифест некоторых обрадовал, но наиболее радикально настроенных революционеров лишь раззадорил на ещё большие буйства, укрепив их во мнении о слабости власти. В то же время и монархисты, не видя решительных шагов правительства по наведению в стране порядка, стали организовывать так называемые чёрные сотни – “Союз русского народа” и “Союз Михаила Архангела”, – которые поставили перед собой цель противодействия революции и защиту самодержавия. Но деятельность этих организаций также, как и деятельность правительства, была не в силах враз покончить с революцией.

Осень стала новым этапом в развитии революционного кризиса.

2 сентября 1905 года всё ещё не получивший офицерского чина фельдфебель Иван Константинович Дзиковицкий был командирован вместе с полком в Баку, куда прибыл 10 сентября “для содействия гражданским властям”.

В начале октября по инициативе большевиков началась забастовка на Московско-Казанской железной дороге. 8 октября забастовка охватила уже весь Московский железнодорожный узел, кроме Николаевской железной дороги, соединявшей Москву с Петербургом, на которую были введены войска. В последующие дни стачка стала общегородской, перекинулась в Петербург, а затем переросла во всероссийскую под лозунгами “Долой самодержавие!” и “Да здравствует всенародное восстание!”.

10 октября в Киеве прекратили работу около тысячи рабочих и служащих станции Киев-II. 11 октября к забастовке присоединились все железнодорожники Киевского узла. В этот же день устроили политический митинг служащие Управления Юго-Западных железных дорог.

Несмотря на предупреждения, под давлением партийных вождей 17 октября Николай II подписал манифест о намерении даровать гражданские и политические права и свободы всем подданным империи, включая евреев, и об отмене для евреев “черты оседлости” – ограничений по месту проживания.

Только 19 октября 1905 года, после долгого хождения документов по различным инстанциям, Иван Константинович Дзиковицкий был, наконец, произведён в прапорщики с переводом в 132-й пехотный Бендерский полк. Его мечта об офицерском чине воплотилась в реальность.

В это время в охваченной беспорядками России на защиту порядка выступили чёрные сотни. Поскольку же среди революционеров очень большой процент составляли евреи, основной удар черносотенцев пришёлся по ним. М. Касвинов писал: «Волна побоищ и разграблений прокатилась по Одессе, Киеву, Екатеринославу, Елизаветграду, Бердичеву и другим южным городам. В Белостоке, Житомире и других областях запада империи произошли польские погромы, направленные против интеллигенции. Чёрная сотня только за 10 дней октября 1905 года (с 18 по 29 число) учинила еврейские погромы в 660 городах и местечках, в некоторых по два-три раза подряд».140

18 ноября в Киеве произошло вооружённое выступление солдат-сапёров, которое, однако, в тот же день было подавлено. В это неспокойное время Иван Францевич и Анастасия Ивановна Дзиковицкие ожидали нового пополнения в семействе. Иван Францевич старался держаться в стороне от политических бурь и потрясений, аккуратно продолжая исполнять свои служебные обязанности, но общее нервозное ожидание чего-то нового, непривычного, какая-то лихорадочность рабочих и служащих на железной дороге вселяли в него чувства беспокойства о будущем семьи и службы. Но представители фамилии из других домов, будучи военными, участвовали, очевидно в мероприятиях по разгрому революционеров.

20 ноября 1905 года капитан Владимир-Альбин Дзиковицкий был награждён орденом Святого Станислава 2-й степени, что позволяет предположить о его действиях в кризисное для Российской империи время.

7 декабря под призывом “Да здравствует беспощадная борьба с преступным царским правительством!” в Москве началась новая всеобщая политическая забастовка, переросшая к 10 декабря в вооружённое восстание. И хотя оно происходило только в одном городе, поддержка его в той или иной мере имела место практически по всей стране. Так, 12 декабря рабочие многих предприятий Киева, среди которых были, в частности, Главные железнодорожные мастерские, начали забастовку, которая прекратилась уже только после поражения восстания. В разгар этих событий, 15 декабря, появилась на свет третья дочь в семье Ивана Францевича и Анастасии Дзиковицких – Евгения. Произошло это на станции Мотовиловка, где в это время служил Иван Францевич и жила его семья.

К 18 декабря с восстанием в Москве правительству удалось справиться, а 22 декабря прекратилась общегородская забастовка в Киеве. Медленно и неуверенно революция шла на убыль и так же постепенно приходила в себя государственная власть.

С 12 января по 18 апреля 1906 года прапорщик Иван Константинович Дзиковицкий командирован в Харьков в 122-й пехотный запасной батальон для обучения молодых солдат, назначенных на укомплектование его, 132-го пехотного Бендерского полка.

В конце апреля 1906 года была созвана I Государственная дума. Партийные лидеры-евреи, проникшие в Думу на созданной ими революционной волне, озаботились, прежде всего, правами своего народа. По этому поводу известный публицист М.О. Меньшиков написал следующее: «В Государственной думе затевается хуже, чем государственная измена, затевается национальное предательство – разрешение целому иностранному народу сделать нашествие на Россию, занять не военным, а коммерческим и юридическим насилием нашу территорию, наши богатства, всякую власть в обществе. Под скромным именем еврейского равноправия отстаивающие его русские идиоты в самом деле обрекают Россию на все ужасы завоевания. Вы, невежды в еврейском вопросе, вы, политические идиоты, посмотрите воочию, что делается уже в захваченных евреями христианских странах, которые опаршивлены еврейским вселением. Вы готовите нашествие крайне преступного народа, составлявшего в течение четырёх тысяч лет гнойную язву на теле всякой страны, где этот паразит селится.

Франция, где всего сто тысяч евреев – агонизирует, чувствуя, что насквозь проедена еврейством.

Бездарные польские короли назвали в Польшу паразитское племя и за несколько поколений польские жиды развратили рыцарскую знать. Теперь развращённая, расслабленная Польша охвачена тем воспалением, которое всюду вносят с собой паразиты.

“Жиды погубят Россию!” – горестно пророчествовал Ф. Достоевский, но мы, наказанные Богом глухотой и каким-то ослеплением, не слышим и не видим подкрадывающейся гибели!».180

Влияние евреев в России в это время было столь значительным, что они этого не считали нужным даже скрывать. «Никогда ещё, – писал еврей Ландау, – не были столь значительны результаты, никогда ещё не было столь сильно общественное давление в пользу еврейского дела, как в 1905 – 1906 годах!».180

29 апреля 1906 года прапорщик Иван Константинович Дзиковицкий был командирован с Бендерским полком в город Кутаис, где также происходили антиправительственные волнения.

В июле 1906 года ввиду явной антигосударственной деятельности I Государственной думы Указом императора она была распущена. Группа депутатов I Государственной думы, состоявшая в основном из кадетов и трудовиков, 9 – 10 июля обратилась к населению с так называемым “Выборгским воззванием”, в котором, в знак протеста против разгона Думы, содержался призыв прекратить уплату налогов и сорвать набор рекрутов в армию. Правительство приступило к более решительным действиям по окончательному преодолению кризиса и подвергло подписантов “аресту и преданию суду”.

В августе 1906 года были введены военно-полевые суды, призванные более быстро и действенно решить ту массу революционных дел, на которую обычным судам потребовались бы месяцы работы. В декабре 1906 года депутаты распущенной Думы, подписавшие “Выборгское воззвание”, были по суду приговорены к тюремному заключению.

В начале 1907 года состоялись выборы во II Государственную думу, однако участие в выборах ряда радикальных партий, ранее бойкотировавших выборы в I Думу, привело к тому, что II Дума оказалась составленной в значительной части из числа антиправительственно настроенных депутатов. Монархист Шульгин писал: «Вторая Государственная дума, как известно, была Думой “народного гнева” и “невежества”, – антинациональная, антимонархическая, словом, – революционная. Она так живо вспоминалась мне теперь! – говорил он, имея ввиду 1917 год. – Ведь все эти гнусные лица, которые залили Таврический дворец, – я их видел когда-то... не их именно, но такие же. Это именно было тогда, когда 1907 год выбросил на кресла Таврического дворца самых махровых представителей “демократической России”.

Нас было сравнительно немного тогда – членов Государственной думы умеренных воззрений. Отбор был сделан в первый же день “провокационным” с нашей стороны способом. Когда Голубев читал указ об открытии Думы, при словах “по указу Его Императорского Величества” – все “порядочные” люди встали. Все “мерзавцы” остались сидеть. “Порядочных” оказалось, кажется, 101».138

Высочайшим приказом 24 января 1907 года Владимир-Альбин Альбинович Дзиковицкий был произведён в подполковники с увольнением от службы с правом ношения мундира и с пенсией в общем размере 831 рубль 60 копеек в год. Во время увольнения штаб-квартира полка находилась в городе Ковель Волынской губернии. После выхода в отставку Владимир-Альбин Дзиковицкий переехал жить в родительский дом в Киеве.

Правительство, продолжая наводить в стране порядок, выдвинуло против социал-демократической фракции Думы обвинение в подготовке вооружённого переворота. Так как согласно закона депутаты были неприкосновенны и их нельзя было арестовать без согласия самой Думы, правительство предложило депутатам вывести социал-демократов из своего состава. Но, поскольку Дума затянула с решением, правительство 3 июня 1907 года распустило её. Социал-демократическая фракция была арестована, а избирательный закон изменён в целях недопущения в органы власти заведомо антигосударственных партий и союзов, ведущих работу на подрыв России. С этого же года начальником Бердичевского отделения жандармско-полицейского управления железных дорог был поставлен подполковник С.Ф. Шебанов. Можно считать, что с этого времени революция в стране была окончательно побеждена и вновь наступил период относительной стабильности и порядка.

В начале июля Дзиковицкие всей семьёй ездили в Киев. Очевидно, Ивану Францевичу необходимо было прибыть в Управление Юго-Западных дорог по служебным вопросам, а заодно он взял с собой семью. Все вместе они сходили в фотоателье на Фундуклеевской улице, где сделали общий снимок. Младшая дочь Евгения во время съёмки с плачем потребовала себе куклу, которую подарила тётя Александра Титова из Одессы средней дочери Клаве. Так этот маленький семейный эпизод оказался увековеченным на снимке, а на его обороте проставлена дата – 15 июля 1907 года – и место их тогдашнего жительства: Мотовиловка.

Вскоре семья Дзиковицких вновь переезжает, теперь на станцию Попельня, а Анастасия Ивановна вновь ждёт ребёнка. Девочек своих Иван Францевич любил, но очень хотел иметь и продолжателя рода – мальчика. Рождения четвёртого ребёнка Дзиковицкие ожидали уже в спокойной обстановке. Хотя кое-где в Киевской губернии ещё случались какие-то волнения, всё это было уже только отголоском прошедшей революционной бури. Будущее, казалось, вновь обрело целостность и определённость. Так, А. Богданович 17 сентября 1907 года переписала в свой дневник сообщение, присланное ей: «В Москве всё тихо, спокойно. К выборам в Думу ровно никакого интереса. Даже предвыборных собраний кадеты не устраивают. Попробовали устроить одно: председатель позволил себе оскорбительные выражения по адресу чина полиции, за что тот собрание закрыл, а я оратора, для примера, посадил на три месяца. Революционеры собирались недавно на съезд, на котором тоже признали, что в Москве дела обстоят очень плохо, но, к сожалению, считают, что в Петербурге – хорошо, а в Черниговской, Харьковской и Киевской губ[ерниях] – очень хорошо, а в остальных – посредственно. Главным образом мне приходится теперь бороться с простым политическим хулиганством, так всё измельчало в революционном лагере».136

1 октября 1907 года Приказом по 33-й пехотной дивизии прапорщик Иван Константинович Дзиковицкий оставлен на службе как “полезный и отвечающий офицерскому званию”.107

16 октября 1907 года на станции Попельня в семье Ивана Францевича и Анастасии Дзиковицких появился четвёртый ребёнок. Каково было узнать Ивану Францевичу, ожидавшему сына, что родилась опять девочка?! Назвали её Александрой.

Чтобы лучше почувствовать дух того времени, дух той эпохи, можно ознакомиться с сообщениями о событиях, которые удостоились того, чтобы в течение одного месяца, с конца октября 1907 года по старому стилю, быть помещёнными в русских газетах. Вот некоторые из них, наиболее рельефно, на мой взгляд, отражающие тогдашнюю жизнь и то, как её видели и ощущали в семье Ивана Францевича Дзиковицкого.

– 20 октября 1907 года на Кавказе в городе Тифлисе в 4 часа дня на Ольгинской улице выстрелом в висок убит городовой. Нападения и грабежи принимают эпидемический характер. Полицейская хроника ежедневно отмечает пять – шесть вооружённых грабежей в городе.

– 21 октября из Одессы передавали: «Бесчинства евреев в университете усиливаются. Во время экзаменов по анатомии студент-еврей Шор, недовольный полученной неудовлетворительной отметкой, бросил в профессора Батуева чернильницей. Профессор, облитый чернилами, принуждён был прекратить экзамен». В тот же день в Ивангороде на призывном пункте арестованы два молодых человека, раздававшие новобранцам прокламации, призывающие уклоняться от службы. Тогда же сообщалось и о прошедшем в Америке Конгрессе аэронавтов: «На состоявшемся в Нью-Йорке съезде аэронавтов обсуждались технические успехи, достигнутые в области аэронавтики. По общему мнению, успехов, достигнутых в этой области, ещё не достаточно для того, чтобы применить воздушный шар к полярным исследованиям».

– 24 октября читающей публике было преподнесено такое неслыханное в то время событие из светской жизни: «Богатейшая невеста мира, обладательница 100 миллионов долларов мисс Гледи Вандербильд выходит замуж за венгерского графа Владислава Сечени. Помолвка уже состоялась. Но ей предшествовали крупные затруднения. Дело в том, что наследница знаменитого миллиардера поставила категорическим условием своего согласия на брак обязательный доступ ко двору. Между тем, по обычаю австрийского двора, ко двору имеют доступ лишь лица, которые насчитывают в своём роду не менее 16 предков “благородной” крови, а “основатель дома” Вандербильдов умер всего 30 лет назад, да и он был всего лишь “владельцем маленького парусного судна”. Как добился граф Сечени согласия австрийского императора – неизвестно. Но помолвка состоялась, значит, условие принято».

– 28 октября газеты порадовали своих читателей, интересующихся наукой и исследованиями других планет: «Известный исследователь Марса, профессор Слипперс, возвратившись из путешествия в Анды, где продолжительное время занимался наблюдением на обсерватории Лоуэлля, заявляет, что сделанные им открытия подтверждают вполне теорию Лоуэлля о существовании на Марсе разумных существ. Привезённые Слипперсом фотографические снимки подтверждают образование новых, двойных каналов, которых до настоящего времени на Марсе не наблюдалось. Благодаря новейшим наблюдениям возникает надежда ближе разрешить интересующую всех гипотезу о существовании на Марсе разумных существ».

– 30 октября появилось приглашение к спортсменам из России поучаствовать в Олимпийских играх: «Международный олимпийский комитет доводит до сведения, что в течение лета 1908 года в Лондоне будет проходить IV олимпиада. В виду того, что желательно бы было, чтобы в предстоящих состязаниях приняли участие русские спортсмэны, комитет просит сообщить, не найдётся ли среди Санкт-Петербургских спортивных обществ лиц, могущих принять участие в следующих спортивных состязаниях».

– 31 октября появилось газетное сообщение, касающееся интересов фабрикантов и заводчиков: «На 1912 год Япония предполагает устроить в Токио всемирную промышленную выставку. Германия уже согласилась принять в ней участие, Франция, Англия, Мексика, Канада и Новая Зеландия дали благоприятные ответы. Председатель комитета выставки барон Клонек просит содействия иностранной печати для популяризации выставки за границей».

– 1 ноября газета “Русь” коснулась живо волновавшего в то время российское общество “еврейского вопроса”: «Вопреки сообщениям газет, никакого законопроекта по еврейскому вопросу в министерстве внутренних дел не вырабатывалось и не вырабатывается. Поводом возникновению слухов, по-видимому, послужил обсуждаемый в министерстве вопрос о расширении черты оседлости. По этому вопросу велась переписка с некоторыми губернаторами, однако определённого решения пока не намечается». В тот же день сообщалось, что некий «легковой извозчик с биржи “Горки”, ярославский мещанин Пётр Топорков, привлечён к ответственности по 29 статье Уложения о наказаниях за неимением на пролётке номера и хромую лошадь. На вид Топоркову 13 – 14 лет».

– 3 ноября о телеграфных сообщениях из Севастополя в газетах писалось: «Вчера на кладбище сыскной полицией обнаружен большой склад бомб. В пещере лежали сложенные в два ряда 18 шарообразных бомб вполне снаряжённых, начинённых сухим пироксилином. При разряжании бомбы взрывались с необычайной силой. По подозрению задержаны двое мужчин и одна женщина, у которых найдены оболочки бомб». А из Парижа в тот же день пришла такая телеграмма: «Сантос-Дюмон произвёл утром на открытой площади ряд пробных полётов на вновь им изобретённом аэроплане. Опыты увенчались успехом. Аппарат пролетал на высоте шести метров и производил впечатление летающей птицы».

– 4 ноября из Киева пришло сообщение: «Вчера в лукьяновской тюрьме на почве возникших между политическими заключёнными и тюремной администрацией недоразумений произошли беспорядки. Вызванные к месту происшествия войска стреляли, никого не ранив». В тот же день из Санкт-Петербурга пришла такая новость: «На набережной реки Фонтанки между Измайловским и Обуховским мостами, за последнее время в течение дня снуёт масса маклаков – скупщиков готового платья и других вещей. Нередко доводится видеть в праздник, как подгулявшие рабочие и мастеровые спускают за бесценок в погоне на “выпивку” этим маклакам свои пиджаки, пальто, сапоги, часы, самовары и так далее. Ничуть не стесняясь прохожих, тут же на набережной у перил часто происходит “сменка”, то есть разувание и раздевание. На эту постыдную куплю и продажу не мешало бы обратить внимание».

– 5 ноября из Одессы сообщали: «На Чёрном море третий день свирепствует ужасный шторм, жертвами которого сделались несколько пароходов и парусных судов, частью совершенно погибших, частью потерпевших значительные аварии. Из Одессы вследствие шторма, сопровождавшегося снежной метелью, не отошли пароходы в Крым, на Кавказ и в Болгарию». Тогда же из Лондона сообщали следующее: «По сведениям одной из газет из Токио, на Формозе взбунтовалась рота китайских солдат, находящихся на японской службе, убила 63 японца, полицейских чинов, частных лиц, в том числе несколько женщин и детей, и бежала на необитаемую часть острова». На собрании петербургских и московских старообрядцев, происходившем 5 ноября, постановлено было бывшего доцента санкт-петербургской духовной академии архимандрита Михаила (Семёнова), перешедшего в раскол и назначенного старообрядческим епископом, не признавать в виду того, что предки его были иудейского вероисповедания.

– 6 ноября из города Сочи Черноморской губернии писали: «Немцы-колонисты принялись за посадку цветной и кочанной капусты, которая поспеет к концу марта или началу апреля и отправится в Москву. Тем же занимаются и эстонцы у Адлера. Если бы была железная дорога, здесь несомненно развилось бы огородничество в колоссальных размерах и Россия получала бы свежие продукты тогда, когда на севере ещё не подумывают даже готовить грядки». Того же 6 ноября начальник городской тюрьмы в Ростове-на-Дону Закржевский приговорён судом к заключению на 10 дней на гауптвахту за удар по щеке, нанесённый политическому арестанту.

– 7 ноября сообщалось: «Успех военных аэропланов заставил техников подумать о способах обороны от новых и страшных врагов. Первый шаг в этом направлении уже сделан в Германии. Здесь сооружён блиндированный тройной бронёй автомобиль. Он снабжен 4-цилиндровым двигателем в 60 лошадиных сил, дающим скорость в 45 километров в час. Его вооружение состоит из скорострельной пушки 5-сантиметрового калибра, которая делает по 24 выстрела в минуту под углом 70 градусов. Автомобиль снабжён запасом снарядов для 102 выстрелов; на нём помещаются проводник-техник и трое служащих. О действии автомобиля судить ещё рано за отсутствием опытов. Но несомненно, что разрушительная сила его достаточна велика, и всё дело лишь в том, чтобы “поймать” на прицел зазевавшийся воздушный корабль, гибель которого в этом случае почти неминуема». Также 7 ноября из Тирасполя сообщили, что в селе Глинном крестьяне, приняв проходившего заводского рабочего за “анархиста”, подвергли его жестоким истязаниям. Рабочий притворился мёртвым, и это спасло его от смерти. Впоследствии крестьяне сознались своей ошибке.

– 9 ноября из Одессы сообщали, что, по сведениям статистического бюро, население этого города за последние три года уменьшилось приблизительно на сто тысяч. Теперь в Одессе населения около 400 тысяч вместо недавнего полумиллиона. Уменьшение, главным образом, коснулось еврейского населения, эмигрирующего из пределов России. В тот же день 9 ноября из Лондона сообщали, что первые после англо-бурской войны парламентские выборы в Оранжевой республике дали подавляющее большинство бурам. Теперь можно сказать наверняка, что известный герой бурской войны генерал Девет будет членом вновь формируемого кабинета. Таким образом, в Южной Африке без пролития крови восстановлено фактически то же положение, что было до войны.

– 10 ноября в “Биржевых Ведомостях” было опубликовано “Сенатское разъяснение”, по которому машинистам-евреям, состоящим на железнодорожной службе, было разрешено право повсеместного жительства в Российской империи.

– 13 ноября в Севастополе военно-морской суд приговорил к каторжным работам на 12 лет матроса Кузьму Семердина за кражу двух пулемётов и четырёх винтовок с миноносца «Зоркий» с целью усиления средств революционеров.

– 14 ноября социал-демократическая фракция в Думе вполне сорганизовалась. Избран комитет из пяти лиц (четыре меньшевика и один большевик) для руководства деятельностью фракции. В тот же день в Бердичевском уезде Киевской губернии раскрыта шайка разбойников с учительницей сельской школы во главе, переодевавшейся для грабежей в мужской костюм. Пятеро арестовано; учительница скрылась.

– 15 ноября, в 3 часа ночи, в Москве по Садовой-Самотёчной улице мчался извозчик, седоки которого во всё горло распевали революционные песни. Городовой 1 участка Сретенской части Родионов извозчика остановил, а седоков, назвавшихся дворянином Сергеем Охтерлоне, московским цеховым Александром Ильиным и дворянином Василием Королёвым, задержал и отправил в участок. Задержанные за пение революционных песен привлекаются к законной ответственности.

– В зале Преображенской читальни Санкт-Петербурга лидер Союза русского народа доктор Дубровин устроил вечером 16 ноября собрание. На нём присутствовало до 500 человек. В своей речи Дубровин поносил третью “крамольную” Думу, доказывая, что она гораздо более крамольна, чем первые две. Кроме того, он осыпал градом ругательств «полужида  Гучкова, сына жидовки с харьковской площади, оказавшегося в Думе гораздо хуже, опаснее и безчестнее Милюкова». Собрание дикими криками поддерживало своего черносотенного “батьку”.

– 17 ноября газета “Русь” сообщала: «Продовольственным отделом при министерстве внутренних дел вновь получены тревожные сведения о надвигающемся голоде в Бессарабии, в Белоруссии, в Могилёвской и Минской губерниях. Для выяснения степени нужды туда будут командированы чиновники». В тот же день под рубрикой “факты и слухи” в русской печати появилось такое сообщение: «Новое открытие гениального Люмьера – цветная фотография, стала достоянием не только профессионалов-фотографов, но и любителей. Последние, чтобы содействовать развитию этой новой отрасли светописи, объединились в общество, которое предполагает устроить ряд лекций и выставку фотографических снимков в красках».

20 ноября того же года А. Богданович записала: «Была у митрополита киевского Флавиана. Про киевские студенческие беспорядки он сказал, что пошумят и опять успокоятся. Когда я вернулась домой, застала у нас П.М. Лазарева, который, услышав от меня мнение Флавиана по этому вопросу, сказал, что и Сухомлинов того же мнения».136 И действительно, революционный порыв уже настолько выдохся, что наступило долгожданное умиротворение. Во главе правительства встал талантливый государственный деятель П.А. Столыпин, заявивший с думской трибуны революционерам: “Вам нужны великие потрясения, а нам – великая Россия”. Он твёрдой рукой вёл государственный корабль и потому несколько раз подвергся попыткам покушения на его жизнь со стороны революционных террористов.

Начальное обучение детей по закону было бесплатным, а с 1908 года даже обязательным и потому старшая дочь в семье Дзиковицких – Зинаида – уже начала посещать школу.

25 января 1909 года прапорщик Иван Константинович Дзиковицкий, после трёх с лишним лет отсутствия на территории Киевского военного округа, выступил вместе с полком из Кутаиса на постоянные квартиры в город Киев, куда и прибыл 2 февраля.

До 1910 года страна жила в условиях стабильности, порядка и крепкой власти. Новое оживление революционного бурления началось лишь в конце 1910 года, когда опять стало расти количество стачек и демонстраций.

Однако не только революционерами определялась тогдашняя жизнь. Обычные люди сталкивались с более приближёнными к ним событиями. Например, в 1911 году жители Киева пережили заурядное событие, которое удостоилось быть отмеченным даже в газетах: «Вчера в 9 часов вечера на Крещатике среди многочисленной гуляющей публики вдруг появилась женщина в необычном одеянии. “Шароварщица” – крикнул кто-то. Послышались свистки, началась давка – всем хотелось взглянуть на бедную даму, которую прижали к стенке. Толпа увеличивалась. Была вызвана полиция. Под охраной роты солдат преследуемой удалось выбраться из плена и избежать расправы».

7 мая 1911 года прапорщик 131-го пехотного Тираспольского полка Иван Константинович Дзиковицкий написал прошение в Минское губернское дворянское депутатское собрание, в котором просил выдать ему список лиц, вошедших в родословные таблицы рода Дзиковицких. При этом он отмечал, что его дед Яков должен также значиться в этих списках и потому он, Иван Константинович, также хотел бы быть приписанным к дворянскому сословию как законный наследник своих предков. Видимо, ему пришлось пережить горькое разочарование, когда он узнал, что Дзиковицкие по его линии были исключены из состава благородного сословия как раз той государственной властью, которой он так ревностно служил.

В 1911 год Антоний-Амвросий Альбинович Дзиковицкий продолжал быть вольнопрактикующим врачом в Киеве.

Постепенно нарастала и политическая нестабильность. В 1911 году резко возросло количество забастовок, а в сентябре, во время посещения Киева императором Николаем II, в театре произошло новое покушение на жизнь Столыпина. На сей раз оно удалось. Россия потеряла человека, способного избавить её от ужасов революционных кровопролитий и сделать величайшей державой. Чёрные сотни с трудом удалось удержать от немедленных расправ с евреями в Киеве (убийца Столыпина Богров был евреем), но волна погромов, как и в 1905 году, прокатилась по многим другим городам Украины.

23 ноября 1911 года теперь уже подпоручик 131-го Тираспольского полка Иван Константинович Дзиковицкий пишет командиру о своём желании перейти в гражданский чин и получить должность полкового казначея. Вскоре, уже 11 декабря того же года в Киеве это ходатайство было подписано и подпоручик Иван Константинович Дзиковицкий, как прослуживший менее 3 лет в этом чине, стал губернским секретарём (XII класс) с 22 декабря 1911 года. К этому времени в семье Ивана Константиновича и Надежды Леонтьевны Дзиковицких детей всё ещё не было.

Во время нового оживления революционной активности Иван Францевич Дзиковицкий вместе с семьёй жил на узловой станции Казатин. Теперь его служба отличалась от прежней и он дежурил в будочке, расположенной на перроне. В его обязанности входило соблюдение расписания движения поездов и, поскольку он должен был безотлучно в течение смены находиться на своём посту в смотрительской будке, старшие дочери, помогавшие маме в ведении домашнего хозяйства, носили ему на станцию обеды в узелках. В Казатине, наконец, родился 23 января 1912 года долгожданный сын – Геннадий. Получилось так, что ко времени его крещения в Казатин приехал по служебным делам начальник Управления Юго-Западных железных дорог, который, получив приглашение участвовать в церемонии крещения, согласился стать крёстным отцом мальчика. Конечно, то, что он выступил в подобной роли, говорило, что начальство относилось к Ивану Францевичу с уважением.

Однако, несмотря на такое отношение, Иван Францевич уже подумывал об оставлении службы по железнодорожному ведомству. Особенно упорно настаивала на этом Анастасия Ивановна, уставшая переезжать с места на место и мечтавшая о постоянном жилище.

Будущий белогвардейский полководец А.И. Деникин об этом времени писал: «Ещё с 1908 года, после аннексии Боснии и Герцеговины, шли в Австро-Венгрии полным ходом приготовления к войне против Сербии и естественной её покровительницы России. Военная партия из немецких и мадьярских кругов нашей соседки словом, пером и делом работала над созданием в стране враждебного России настроения, в особенности подогревая и провоцируя вожделения поляков и украинцев. Воззвания, призывающие “в предстоящем столкновении стать на сторону Австро-Венгрии”, наводняли, правда без видимого успеха, наши приграничные губернии, особенно Волынскую и Подольскую.

Словом, соседняя “дружественная” страна явно бряцала оружием, а мы, повторяя свою ошибку периода перед японской войной, молчали».142

Продолжая претворять в жизнь столыпинский план создания в России крупного слоя самодостаточных земельных собственников, царское правительство систематически стремилось увеличить площадь крестьянского землевладения. Министр земледелия Кривошеин, беседуя с приехавшим в Москву немецким профессором Зеерингом, возглавлявшим специальную комиссию, которой было поручено ознакомиться с результатами Столыпинской крестьянской реформы, сообщил: «России необходимы 30 лет спокойствия, чтобы сделаться наиболее богатой и процветающей страной во всём мире».

Но как раз в этом спокойствии судьба отказала Российской империи. «Летом 1912 года Австрия пододвинула 6 корпусов к границам Сербии и 3 корпуса мобилизовала в пограничной с Россией Галиции. Напряжение росло и был момент, когда мой полк получил секретное распоряжение, согласно программе первого дня мобилизации, выслать отряды для занятия и охраны важнейших пунктов Юго-Западной железной дороги в направлении на Львов. Там они простояли в полной боевой готовности несколько недель».142

Видимо, это окончательно заставило решиться Ивана Дзиковицкого на оставление службы. Идя навстречу желанию жены, он уволился летом 1912 года со службы в Казатине, а спустя некоторое время перевёз семью в уездный город Бердичев.

В 1912 году Антоний-Амвросий Альбинович Дзиковицкий отмечен в качестве земского врача в городе Хорол Полтавской губернии.

 

 

*  *  *

 

ГЛАВА III

 

НАКАНУНЕ БЕДСТВИЙ

(1913 – 1917 годы)

 

Отзвенели лета трели,

Глуше стали голоса.

Рощи жёлтые редели,

Холодели небеса.

В.А. Ильин. Осенью.

 

Этот год вошёл в историю России как последний год мирного развития страны, успешно развивавшейся и процветающей. В дальнейшем при оценке хозяйственной ситуации за точку отсчёта, за уровень, по которому определялось развитие или упадок экономики, обычно брался именно 1913-й год.

И именно тогда Иван Францевич принял решение об оставлении прежней службы.

Крупнейший после Киева город губернии, находившийся недалеко от родных мест Ивана и Анастасии Дзиковицких – Бердичев – был избран для нового поселения. Наряду со своим политическим значением крупного уездного центра, Бердичев был развитым экономическим городом. Здесь находилось множество промышленных и продовольственных складов, лавок и магазинов. Имелись механический завод “Прогресс”, кожевенные заводы Бурко, Шленкера, обувная фабрика Левковского, мебельные фабрики “Войцехов-Вена” и Межеричера, сахарный завод Корнилова и даже станция дирижаблей. Здесь проходили ярмарки, которые когда-то были даже более знамениты, чем ярмарки в Лейпциге. Был в городе свой художественный театр, в котором иногда выступали артисты большой величины. Горожане гордились тем, что в 1850 году здесь в костёле святой Барбары венчался с графиней Ганской великий французский писатель Оноре де Бальзак. О благополучии города говорил хотя бы тот факт, что большинство его населения составляли евреи, которые, как известно, избегают тех мест, на которых лежит печать запустения и упадка, как случилось с этим городом сегодня.

Городским головой Бердичева был отставной генерал-майор граф Антоний Николаевич Швиндт, который ещё в 1899 году в чине полковника командовал расквартированным в городе 4-м кадровым обозным батальоном. При прекращении в городе беспорядков во время революции 1905 – 1907 годов он отличился своей твёрдостью и решительностью.

В доме почти напротив городского головы проживал коллежский советник Алексей Иванович Барабаш, с 1 октября 1913 года назначенный председателем Бердичевского съезда мировых судей.

Ричард-Генрих Владимирович-Альбинович Дзиковицкий обучался в это время в Киевском Политехническом университете, где в 1913 году на него, как студента, в полиции заводилось “дело”. В то время ему было 29 лет.

В это время большую известность в мире получил английский писатель-фантаст Герберт Уэллс, произведения которого переводились на многие языки мира, включая русский. Интересно то, что Уэллс вместе с соотечественником философом и математиком Бертраном Расселом впервые сформулировали идею создания Сверхбомбы огромной разрушительной силы. Оба идеолога, состоявшие в масонской ложе, провозгласили и цель её создания. В 1913 году Уэллс публично призвал к созданию супербомбы с “гуманной”, как он говорил, целью: принудить нации отказаться от своей независимости и передать власть Мировому правительству! Слава Богу, что до реального воплощения этих идей в жизнь прошёл ещё не один десяток лет, так как в противном случае неизвестно, как сложилась бы судьба миллионов людей.

Младший брат бывшего фельдфебеля, затем прапорщика, подпоручика, Ивана Константиновича Дзиковицкого, перешедшего в 1911 году в гражданскую службу с чином губернского секретаря, Борис Константинович получил воспитание в Нижегородском графа Аракчеева кадетском корпусе и 31 августа 1913 года вступил в воинскую службу в Константиновское артиллерийское училище юнкером рядового звания на правах вольноопределяющегося 1-го разряда.

По приезде в Бердичев Иван Францевич и Анастасия Дзиковицкие вместе с детьми остановились на квартире у Петра Григорьевича Савиовского, который находился в каких-то отношениях с ними и проживал довольно далеко от центра города – за рекой и костёлом, в доме № 3 по улице Большая Юридика. Этот Савиовский состоял на службе в ведомстве Барабаша в качестве судебного пристава и, очевидно, именно он поспособствовал Ивану Францевичу в устройстве его дальнейшей судьбы. Видимо, благодаря такой протекции Иван Дзиковицкий был представлен председателю съезда мировых судей и смог получить какую-то небольшую должность в судебном аппарате, которая доставила ему небольшое, но постоянное жалованье. У Савиовских семья Дзиковицких прожила недолго. Вскоре она переселилась в более просторное жильё в двухэтажном кирпичном домике на “аристократической” Пушкинской улице, который принадлежал бездетной семье Барабаша. Сам коллежский советник вместе с женой Марией Ивановной занимал верхний этаж, а нижний и различные пристройки постоянно сдавались в наём. За исключением небольшой комнатки с отдельным входом, которую снимала одинокая старуха-еврейка, Дзиковицкие заняли остальные помещения нижнего этажа, условившись платить за всё скромную плату в 6 рублей в месяц.

Между хозяевами и новыми жильцами установились очень дружеские отношения и вскоре Барабаши не только отказались получать с Дзиковицких какую бы то ни было плату, но даже, видя их стеснённость в деньгах, сами старались помочь им хоть чем-нибудь. Так, Мария Ивановна взяла себе за правило каждый август, перед началом учебного года, спускаться к Дзиковицким и приносить свой подарок – золотую монету на учебники и форму для учившихся старших дочерей. Правда, эта же Мария Ивановна разводила во дворе дома цветы, которые она очень любила, и часто ругалась на детей, которые в своих играх иногда забегали на клумбы и портили их.

В Бердичеве были две частные женские гимназии, обучение в которых было весьма недёшево. Лучшей из них считалась гимназия Ольги Калистратовны Копронович, в которой, в частности, учились дочери городского головы Татьяна и Зинаида, племянница Барабашей Вера Сафронова, а также девочки из многих других известных в городе семей. Кроме своих судебных обязанностей Алексей Иванович Барабаш исполнял ещё общественную работу – являлся попечителем педагогического совета в указанной гимназии, а его жена, как и жена графа Швиндта Евгения Михайловна, состояла в этом совете одним из членов. Поэтому неудивительно, что старшие дети Дзиковицких стали учиться в этой же гимназии, а поскольку для преуспевающих учениц существовало освобождение от платы за учёбу, Зинаида и Клавдия, относившиеся именно к таковым, были освобождены от оплаты занятий, и деньги Дзиковицкие вносили только за третью дочь – Евгению.

Арифметику, чистописание и географию преподавал суровый, строгий педагог А.А. Пасечник, которого уважали, но боялись все ученицы. Пасечник легко приходил в негодование по поводу нерадивых, но часто ставил в пример другим Клавдию Дзиковицкую, считая её способной ученицей и называя её “паинькой”. Сестра начальницы гимназии – Полина Калистратовна Копронович – была классной дамой в младших классах и контролировала в них учёбу и поведение девочек.

Во дворе дома Барабашей находился флигель госпожи Олишкевич, которая так же, как Барабаши, сдавала помещения под жильё. У неё в это время проживали две учительницы из гимназии Копронович – классная дама Вера Николаевна и преподавательница немецкого языка Каролина Владимировна Рунге.

Осев в Бердичеве, Иван Францевич вошёл в новую для него среду знакомств. Однако, отличаясь не слишком большой общительностью и большой привязанностью к семейному очагу, почти все его связи так или иначе были связаны со службой. Среди новых знакомых были Андрей и Кирилл Михеевичи Карбовские, служившие при мировом съезде, судебные приставы И.В. Галицкий, П.В. Лисовенко, А.И. Назаренко, В.И. Жмур, Д.Д. Андриевский, мировые судьи Залозный, Меленевский, Мамелюк, Власьев, Совицкий, почётный судья граф Игнатьев и другие из числа судейских. Кроме того, городской голова, являясь частым гостем Барабашей, также состоял в знакомстве с Иваном Францевичем, хотя отношения между ними оставались только вежливо-официальными, такими же, как, к примеру, с председателем земской управы Кузнецовым или уездным предводителем дворянства Уваровым.

А вообще, гости редко появлялись у Дзиковицких и почти всегда это были либо родственники, либо сослуживцы. В частности, в семейных преданиях сохранилось упоминание о дружеских отношениях семьи Ивана Францевича с некими Чеботарёвыми. А ведь именно такую фамилию носила до замужества жена титулярного советника Ивана Константиновича Дзиковицкого. Судя же по интересу бывшего фельдфебеля и подпоручика к своей родословной, вполне можно допустить, что оба Ивана Дзиковицкие каким-то образом познакомились друг с другом, и, проживая в пределах одной губернии, могли иногда поддерживать какие-то отношения.

В начале века в России бурно расцветали наука, культура и искусство. Появились всемирно известные учёные – Мечников, Павлов, Мичурин, исследователи и путешественники, актёры, художники. Имена Репина, Серова, Врубеля, Васнецова вошли в список мировой классики живописи, а такие писатели, как Л.Н. Толстой, А.П. Чехов, В.Г. Короленко, Д.Н. Мамин-Сибиряк, А.И. Куприн вошли практически в каждый грамотный дом тогдашней России. Выход каждого нового произведения получал широкий резонанс и рождал многочисленные домашние споры о его достоинствах и недостатках. Можно сказать, что общество как бы негласно накладывало обязанность на каждого своего члена быть в курсе культурной жизни России, без этого человек практически исключал себя из той среды, которая претендовала на название культурной и образованной части общества. Иван Францевич вёл жизнь скромную, тихую и кропотливую, как и большинство мелких уездных служащих, хотя и старался соответствовать требованиям, о которых говорилось выше. Он не курил, не был любителем спиртного, довольно много, когда позволяла служба, читал. В основном, правда, газеты. Иногда, при хорошем настроении, наигрывал на дрымбе – маленьком струнном инструменте – и напевал какие-то религиозные песни. Изредка он посещал театр и регулярно вместе с женой и дочерьми ходил в церковь. Анастасия Ивановна занималась воспитанием детей, часто устраивала чтения вслух и дети слушали тогда рассказы Чехова, Мамина-Сибиряка, Пушкина. Для взрослых выписывался популярный журнал “Нива”, для детей – “Светлячок” и, специально для Ивана Францевича, газета “Южная копейка”. Под видом выпуска домашней стенгазеты Анастасия Ивановна организовала что-то вроде литературной игры. Она сама и все старшие дети должны были сочинять рассказики, стихи и подписываться “цветочными псевдонимами” – Ромашка, Василёк, Колокольчик. Каждый новый выпуск стенгазеты становился заметным событием в семье. Каждый, в том числе и отец, давал свою оценку газете и называл наиболее понравившуюся ему публикацию.

Однако в доме книги не скапливались и единственной настольной была двухтомная книга по медицине доктора Бильца, которая была необходима как из-за всевозможных заболеваний то одного, то другого ребёнка, так и из-за постоянных недомоганий самой Анастасии Ивановны.

Здесь же, в городе, проживали братья Ивана Францевича – Леонид и Антон, которые завели небольшие столярную и сапожную мастерские, дававшие им средства для содержания своих семей. Младший брат Павел, неженатый, также перебрался в уездный центр и работал на одном из заводов.

Часто семья Ивана Францевича, и почти каждый год на праздник Петра и Павла, что после Пасхи, взяв телегу, ехали в Махновку, к своим по тёте Марианне католическим родственникам мещанам Ливерским. В местечко приезжали почти к самой обедне и вместе с ними и Чайковскими шли в католический костёл. Здесь в костёле с 1913 года служил ксёндзом 25-летний уроженец Плотской губернии Юзеф Станиславович Карпинский. После обедни все вместе встречали праздник в большом доме Ливерских. В семье Ливерских было 11 человек детей, из которых только одна девочка и, вместе с ними и детьми Чайковских, дети Ивана Францевича, пока взрослые отмечали праздник в своём кругу, резвились на природе в огромном саду Ливерских, примыкавшем к их дому. Дети, повторяя за своими родителями, обращаясь к Ивану Францевичу, называли его на польский манер – “дядя Ян”.

 

 

*  *  *

 

С наступлением лета 1914 года стабильность нового образа жизни семьи Ивана Францевича и Анастасии Дзиковицких подошла к концу. 7 июня этого года родился последний ребёнок – дочь Мария.

5 июля 1914 года юнкер Константиновского артиллерийского училища Борис Константинович Дзиковицкий был произведён в унтер-офицерское звание.

А вскоре после этого началась война с Германией. Германской гросс-адмирал Альфред фон Тирпиц впоследствии вспоминал о ведшихся перед ней тайных переговорах: «...Когда я выразил в этом сомнение (то есть в том, что Англия не вступит в Первую Мировую войну и будет держать нейтралитет – А.Д.), кайзер возразил: “Я имею слово короля, и мне этого достаточно”. Так-то и удалось старому пиратскому государству – Англии опять вызвать резню в Европе...». И русский, и германский императоры были людьми чести, они верили на слово... 1 августа (19 июля по старому стилю) германский посол в России граф Пурталес вручил русскому министру иностранных дел Сазонову ноту с объявлением войны. Интересно, что в окружении императора Вильгельма II на начавшуюся войну смотрели как на попытку возрождения в новое время средневековой немецкой государственности –  “Священной Римской империи германской нации”, созданной когда-то императором Карлом Великим.

В России на следующий день после объявления войны толпы народа выплеснулись на улицы и организовались в манифестации с заявлениями в преданности российскому престолу. Петербург, как город, звучащий по-немецки, был переименован в Петроград. Дворцовую площадь столицы переполнили демонстранты, среди которых было немало студентов. Стихийные волнения привели к разгрому немецкого посольства и множества немецких фирм. На улицах кричали “ура” и пели “Марсельезу”, как самую известную песню союзника России – Франции.

Конечно, разговоры против монархии, за республиканскую форму правления в России велись давно, ещё со времён декабристов. Однако после начала войны значительная часть политических партий (за исключением большевиков и социалистов-трудовиков) объявила мораторий на оппозицию и выразила свою готовность оказывать всемерную поддержку действиям царского правительства.  

В Бердичеве, как и по всей России, также прошла патриотическая демонстрация, участие в которой принял и Иван Францевич, взявший с собой сына. Казалось, ещё никогда не было так сильно единение императора и всего народа, как в эти дни начала войны. 22 июля духовенство в Киеве во главе с митрополитом Флавианом, отслужив в Софийском соборе литургию о победе русского оружия, организовало многотысячную манифестацию в поддержку правительства. 8 октября, когда газеты опубликовали утверждённое царём положение Совета министров о лишении отсрочек от мобилизации учащихся высших учебных заведений, в Киеве два дня ликующие студенты манифестировали по улицам города, за что были удостоены поздравления от самого Николая II.

Но никто не мог тогда представить, началом каких испытаний и бедствий станет для России эта война. В неё быстро вступили: на стороне Германии – Австро-Венгрия, затем Турция, а на стороне противоположной оказались Англия, Франция и Россия, ещё до войны составившие союз, известный под названием Антанта. В дальнейшем в военное противоборство включались всё новые и новые страны и потому эта война осталась в истории как Первая мировая.

В Списках медицинских работников за 1914 год Антоний-Амвросий Альбинович Дзиковицкий числится земским врачом в уездном городе Сквира Киевской губернии.

«Когда первые санитарные поезда стали прибывать с ранеными в тыл страны, настроение в народе резко упало. В церквах служились панихиды по новопреставленным убиённым воинам, и списки имён людей, павших смертью храбрых, запестрели в печати. Спасая Францию, в Восточной Пруссии погибла армия генерала Самсонова. Сам генерал, не желая попасть в плен, покончил свою жизнь, застрелившись из револьвера».140

Юнкер Борис Константинович Дзиковицкий (из неизвестного дома), в связи с начавшейся войной с Германией, был произведён (то есть выпущен. – А.Д.) из артиллерийского училища по ускоренному выпуску. 1 декабря 1914 года Высочайшим приказом Борис Константинович Дзиковицкий произведён в подпоручики с зачислением по полевой лёгкой артиллерии, а 5 декабря он отправился к месту службы.

Несмотря на ряд неудач, в целом военная кампания 1914 года закончилась в пользу Антанты. К концу этого года стал очевидным провал германских расчётов на молниеносную войну “до осеннего листопада”. Начиналась длительная война на истощение. А между тем экономика воюющих стран, их хозяйство, не были подготовлены к ведению войны в новых условиях. Военная промышленность не успевала возмещать потери техники и удовлетворять новые возросшие потребности.

Особенно тяжёлым оказалось положение русской армии. Израсходованное оружие и боеприпасы почти не возмещались, а в результате активных наступательных действий в Пруссии и Карпатах лучшая, обученная и дисциплинированная казармой часть русской армии оказалась значительно выбитой. В ряде её частей оставалась лишь половина прежнего личного состава. Учитывая бедственное положение России, германское командование приняло план переноса основных военных операций на восток – против неё, поставив себе цель разгромить Россию в кампании 1915 года и вывести её из войны.

3 января 1915 года в газетах было распространено сообщение о том, что «Очередной призыв к исполнению воинской повинности произвести в 1915 году повсеместно с пятнадцатого января по пятнадцатое февраля».144 Последним успехом русской армии весной 1915 года стала капитуляция окружённой австро-венгерской крепости Перемышль, когда были захвачены 900 орудий противника и попали в русский плен 120 тысяч солдат Габсбургской монархии.

Готовясь к продолжению военных действий, военное министерство России разместило в Великобритании заказ на 5 миллионов снарядов, 1 миллион винтовок, патроны и прочее. Заказ должен был быть отгружен уже в марте 1915 года, но так и оказался невыполненным этим союзником. В значительной мере именно поэтому в русской армии вскоре разразился жесточайший кризис боеприпасов и вооружения.

Окончив курс в Киевском 1-м Коммерческом училище, где он получил среднее образование, 28 февраля 1915 года Казимир Владимирович-Альбинович Дзиковицкий (из дома Костюковичей) вступил добровольцем в военную службу, начав её в 13 роте 27-го пехотного запасного батальона.

Вскоре после этого началось крупнейшее немецкое наступление, когда из 268 дивизий германского блока против России было задействовано 120 дивизий и чуть не вся тяжёлая артиллерия. 19 апреля 1915 года. Радко Дмитриеву, в то время командующему 3-й армией, пришлось принять на себя главный удар мощного тарана генерала Макензена, возглавлявшего 11-ю германскую армию, переброшенную по приказу начальника германского генерального штаба Фалькенгайна с западноевропейского театра военных действий. Силы были неравны.

В телеграмме от 22 апреля 1915 года главнокомандующему Юго-Западным фронтом генералу Н.И. Иванову Радко Дмитриев докладывал: «У противника почти исключительно тяжёлая артиллерия. Наша лёгкая бессильна. Назначаемые запасы мортирных снарядов не удовлетворяют и дневной потребности. Крайне необходима экстренная подача полевых мортирных...».

Кроме того, немцы впервые в этом сражении применили мощные миномёты, которых у нас не было. В то время, как австро-германская артиллерия к началу операции имела в запасе по 1200 снарядов на каждое лёгкое орудие, дневной расход боеприпасов в нашей армии для гаубичной батареи был установлен в 10 выстрелов, то есть 1 – 2 выстрела в день на орудие!

С апреля 1915 года начальником Киевского отделения жандармско-полицейского управления железных дорог стал С.Ф. Шебанов, до того занимавший должность начальника Бердичевского отделения того же ведомства.

1 мая 1915 года Казимир Владимирович-Альбинович Дзиковицкий был командирован из своей части на учёбу и зачислен юнкером в Константиновское (1-е Киевское Великого Князя Константина Константиновича) училище.

Отставной подполковник Владимир-Альбин Дзиковицкий умер 3 мая 1915 года в возрасте 57 лет и 4 мая похоронен на Киевском римско-католическом кладбище. Последнее место жительства отставного подполковника Владимира-Альбина Альбиновича Дзиковицкого и всей его семьи было то же, что и у его родителей – город Киев, улица Большая Дорогожицкая, дом 1.

Как и следовало ожидать, в сражении у Горлицы противнику удалось прорвать фронт. Стойкость русских солдат не смогла возместить нехватку боеприпасов, скудость средств связи и транспорта, слабость службы разведки, просчёты командования. При абсолютном превосходстве врага в тяжёлой артиллерии и жесточайшем снарядном голоде у русских, немцы, устилая путь трупами, неумолимо ползли на восток. Техническое превосходство врага подавляло. 9 июня пал Львов.

Немецкие войска, наступая, сеяли ужас и разрушения, систематически нарушая законы и обычаи войны. Пытки и убийства пленных в руках немцев и австрийцев были не исключением, а правилом. В первые же недели войны немцы стали применять разрывные пули дум-дум, ранее запрещённые Гаагской конвенцией. Мирные города беспощадно обстреливались из тяжёлых орудий. И неудивительно потому, что дороги, ведущие в тыл, были запружены мирными беженцами, устрашёнными чинимыми немцами зверствами.

На волне паники и разочарований в стране широко развилась шпиономания, чему, возможно, способствовали большевики и близкие к ним революционеры, заявившие устами проживавшего в Швейцарии Ленина о своём отношении к войне: “чем хуже, тем лучше”. Так, 11 июня 1915 года со всероссийским скандалом был отстранён от должности военный министр Сухомлинов, обвинённый в том, что под его покровительством и вокруг него свился шпионский клубок. Злые языки утверждали также, что императрица, по происхождению немка, передаёт немцам все русские военные секреты, а многие русские офицеры, носившие от предков немецкие фамилии, прямо действуют в пользу врага. Но, как говорится, когда вору надо скрыться, он сам кричит: “хватайте вора!”. История не подтвердила существовавших слухов, зато установила, что сами большевики за свою подрывную деятельность получали золотом из германской казны.

Примеров же героизма как на фронте, так и в тылу, Россия, как всегда при внешней войне, дала немало. Многие богатые, знатные и влиятельные люди поставили своим долгом уход за ранеными и увечными, жертвовали огромные суммы на присмотр за ними и лечение. Сам Николай II ходил по госпиталям, подбадривая и раздавая награды раненым. Сестра императрицы настолько всецело посвятила себя служению добру и поддержке несчастных, что признана была церковью впоследствии Святой великомученицей.

 

 

*  *  *

 

В Бердичеве также был открыт огромный госпиталь. Нехватка обслуживающего персонала с лихвой восполнялась добровольными помощниками со всего города, приходившими в своё свободное время помогать медсёстрам в их тяжёлой работе. Не были исключением и девочки в семье Дзиковицких. Зина и Клава, как старшие из них, постоянно были заняты в госпитале, где помогали медсестре Александре Харлампиевне Игнатенко, с которой они очень сдружились, несмотря на разницу в возрасте. У также добровольно ставшей медсестрой Александры Харлампиевны одна из сестёр была замужем за генералом Линевичем, который находился на Юго-Западном фронте и впоследствии принимал участие в Брусиловском прорыве. Дома же девочки и многие взрослые горожанки “щипали корпию”, то есть изготавливали материал для раненых, напоминавший позднейшую вату. В гимназиях временами силами учениц организовывались благотворительные вечера, спектакли, средства от которых также шли на госпитали.

От дома, где жили Барабаши и Дзиковицкие, до гимназии Копронович ходьбы было минут сорок, но когда в гимназии проходили благотворительные спектакли, Алексей Иванович брал извозчичью пролётку, приглашал в неё принаряженных по данному случаю Зинаиду и Клавдию Дзиковицких, и вёз их с собой на просмотр. После его окончания все они, также на извозчике, возвращались домой, довольные как катанием, так и зрелищем.

Но вообще, жизнь в условиях войны заметно ухудшилась. Цены на продукты постоянно росли. В позднейшей советской литературе отмечалось: «Во время империалистической войны жизнь трудового населения стала ещё тяжелее. Поскольку Бердичев находился в прифронтовой зоне, тут дислоцировались воинские части, лазареты, штабы. В перенаселённом до крайности городе ещё больше ухудшились жилищные условия, подорожали продукты питания». К тому же требовались средства на лекарства для детей и временами хворавшей Анастасии Ивановне. Начались беспорядки и внутри России. Работа железнодорожного транспорта стала ухудшаться.

23 июня 1915 года вступил в военную службу молодым солдатом один из сыновей Ливерских – Болеслав. Ему в это время оставалось ещё четыре месяца до 20-летнего возраста, что говорит о егодобровольном решении пойти в армию. В послужном списке Болеслава Антоновича было отмечено, что он происходит из мещан Киевской губернии, римско-католического вероисповедания, и что он выдержал испытание на звание аптекарского ученика.

В это сложное и для страны, и для семьи Дзиковицких время, умер один из сослуживцев Ивана Францевича, судебный пристав Галицкий. Официальное сообщение, появившееся в “Киевских губернских ведомостях”, гласило: «Приказами председателя Бердичевского съезда мировых судей, состоявшимся 25 июня 1915 года – исключён из числа лиц, служащих по Бердичевскому съезду мировых судей судебный пристав Иван Васильевич Галицкий, за смертью его, последовавшей 24 июня 1915 года.

3 июля 1915 года – назначен исполняющим должность судебного пристава при Бердичевском съезде мировых судей мещанин Иван Францевич Дзиковицкий, поручив ему исполнение решений по 13 и 14 участкам Бердичевского округа».145

Что это значило? В плане деловом на судебных приставах лежала масса обязанностей, требовавших кропотливого, постоянного и аккуратного отношения к службе. В обязанности входило: вручение тяжущимся повесток и бумаг, исполнение судебных решений и действий, поручаемых председателем суда или судьёй, охрана наследства, передача и отсылка по принадлежности денег и иных ценностей, кроме того, письменное ведение документации по всем этим делам и отчётность по ним. То есть, на такую хлопотную работу был способен только человек, действительно трудолюбивый и ответственный.

Далее. Должность судебного пристава могли занимать только лица, удостоверенные в “благонадёжной нравственности”, что подразумевало как лояльность, так и морально-нравственные качества кандидата.

Ну и, конечно, денежное содержание приставов было гораздо выше, чем у рядовых работников судебного аппарата.

В целях экономии Анастасия Ивановна также в меру своих возможностей старалась сократить расходы семьи. Она постоянно брала у кого-то из знакомых швейную машинку и, достигнув определённого мастерства, обшивала всех детей и себя, изготавливая красивые и прочные, при этом недорогие платья, юбки, кофточки и так далее. За этим занятием она проводила столько времени, что младшие детишки даже иногда сердились на неё, так как не могли понять, почему это мама так мало играет с ними.

Всё это, вместе взятое, несомненно, позволило семье легче переносить условия военной дефицитности и подорожания, но новая должность Ивана Францевича предусматривала его отъезд к месту службы в местечко Погребище, что находилось на юго-востоке уезда, верстах в 60 от Бердичева.

 

*  *  *

 

Упорно сопротивляясь, русская армия в течение июня – июля оставила Галицию. В этих боях один из старших сыновей Ливерских – Янусь – когда-то учившийся на ксёндза, но из-за любви отказавшийся от духовной карьеры и поступивший вольноопределяющимся, то есть добровольцем, в армию, был убит.

Летом 1915 года верховное главнокомандование решило призвать ратников ополчения 2-го разряда для пополнения корпусов, обескровленных в галицийских боях. (В это время значение разрядов изменилось и теперь 1-й разряд давался лицам со средним образованием, 2-й – не имевшим такового). Задолго до официального объявления об этом слухи о призыве уже стали достоянием общественности. Однако теперь, в условиях продолжающегося германского наступления, паники в русских прифронтовых местностях и официальной подготовки к эвакуации правительственных учреждений из опасной полосы, желающих идти на фронт значительно поубавилось. Кроме того, как общегосударственная проблема, встал вопрос о дезертирстве и уклонении от службы.

Поскольку австрийский главнокомандующий генерал Конрад предпринял крупное наступление на Луцк – Ровно, а русские войска были крайне ослаблены, по всему Киевскому военному округу предприняли новую экстренную мобилизацию ратников. Ополченческие дружины, ни разу не бывавшие в боях, кидались против сильного противника и, неся огромные потери, легко отбрасывались австрийцами со своего пути.

Наиболее тяжёлым был август. Противник предпринимал крупные атаки, поддерживаемые тяжёлой артиллерией, а русские корпуса были вынуждены “отмалчиваться”, отвечая преимущественно штыковыми контратаками. В этот месяц русская армия потеряла почти 600 тысяч солдат и офицеров.

В 1915 году, во время наступления германских войск на Северном и Северо-западном фронтах, 4-й Сибирский казачий полк, куда прибыл потомок известного декабриста А.Б. Анненков, происходивший из дворян Волынской губернии, вёл тяжелые бои против немцев в Белоруссии в окружении и потерпел поражение от превосходящих сил противника. После гибели всех старших офицеров Анненков собрал в кулак остатки полка и вывел их к Гродно, где присоединил их к другим отступающим частям русской армии. В районе Пинских болот из-за тяжёлых для наступления условий местности, Анненкову удалось остановить врага. Анненков предложил создать для борьбы в подобных условиях партизанские добровольческие отряды, небольшие по численности, но хорошо вооружённые и маневренные. Он направил рапорт на имя начальника Сибирской казачьей дивизии с просьбой содействовать их созданию и стал командиром одного из них. Вскоре отряд Анненкова начал удивительные по своей смелости и результатам налёты на отдельные немецкие части и тыловые подразделения. Вскоре Анненков становится командиром всех сибирских партизанских отрядов. Немецкое командование устраивало спецоперации по уничтожению партизан, постоянно увеличивая сумму денежной премии за голову Анненкова, но так и не добилось ни его поимки, ни ликвидации.

13 августа 1915 года Иван Францевич писал из Погребищ домой: «Здравствуйте, мои дорогие мама и детки! Дорогая Настинька, твою открытку получил. Я ждал от тебя известий с большим нетерпением, меня почему-то беспокоили разные тревожные мысли, я думал, что ты мне напишешь целый лист, но я знаю, что ты, моя хлопотунья, вечно занята своими птенцами и другими хлопотами и не имеешь возможности много расписывать, но и за эти несколько строк целую твои ручки – они меня успокоили.

У нас говорят, что 15 августа будет объявлена мобилизация ратников ополчения 1 разряда за два года (по годам рождения. – А.Д.). На этот раз был бы пошёл и я, но теперь надо благодарить Бога, он меня от этого избавил. Я ещё не знаю, как мне быть, являться ли в Воинское присутствие или Съезд сам сообщит, что я состою на должности, которая освобождает меня от призыва. Я вместе с сим написал рапорт в Съезд и просил сообщить Воинскому присутствию.

Детям Зине, Клаве и Жене желаю в добрый час с Божьей помощью начинать ученье. Пусть помолятся Богу и идут в училище, я шлю им своё благословение и прошу их стараться и слушаться своих наставников в школе. По возможности, в свободные от уроков часы, помогать маме. За хорошие успехи всегда постараюсь их наградить чем смогу.

Я не знаю, как у тебя дела относительно прислуги, привезут наши или нет. Если нет, то я привезу.

Отец, сообщи мне сейчас же открыткой, оно тебе теперь будет о чём нужно (далее – непонятное предложение. – А.Д.).

Шурочку, Геничку и Марусю целую и желаю как Вас всех, так и их видеть скорее в добром здравии и прошу их слушаться мамусю и не баловаться, а я за это привезу гостинцы. Крепко целую мамусю и деток и желаю как можно скорее видеть. Ваш Ваня».146

Из этого письма можно сделать вывод о том, что старый уже отец Ивана Францевича в это время приехал в Бердичев и, видимо, ввиду возможной эвакуации должен был уезжать вместе с семьёй сына. Потому Иван Францевич и спрашивал, что необходимо Францишку Яновичу приобрести на случай переезда вглубь России.

Перед лицом военной катастрофы ряд оппозиционных партий в России решил пойти на единение с правительством ради спасения родины. То явление, которое было в западных парламентах в Первую мировую войну, то есть объединение враждовавших в мирное время партий, случилось и в империи. 10 июля 1915 года был создан Главный по снабжению армии комитет Всероссийских Земского и Городского союзов, так называемый Земгор. Под названием Прогрессивный блок 22 августа 1915 года объединилось шесть фракций Государственной думы с тремя фракциями Государственного совета. Земгор явился одной из опор Прогрессивного блока. Его представители входили в состав Особых совещаний.

Это было, конечно, большим шагом к спасению России, но мгновенного результата он дать не мог. А пока из прифронтовой полосы продолжали течь густые толпы беженцев. Кроме стихийно возникавших слухов, панику увеличивали какие-то непонятные заявления властей о предстоящей эвакуации. Издавались какие-то приказы об определении мест эвакуации для различных государственных учреждений. В частности, для лиц, служащих по Бердичевскому съезду мировых судей, таким местом был определён уездный город Борисоглебск в Тамбовской губернии и было приказано всем служащим приготовить семьи для отъезда по первому же указанию начальства.

В бердичевском доме Дзиковицких все вещи были собраны, упакованы и расставлены так, чтобы их погрузка заняла возможно меньшее время. Анастасия Ивановна с детьми почти в буквальном смысле слова “сидели на чемоданах”.

А.И. Деникин писал: «В конце августа я получил от ген. Брусилова приказание идти спешно в местечко Клевань, находившееся между Луцком и Ровно, в 20 вёрст от нас, где находился штаб 8 армии. Приведя дивизию форсированным маршем в Клевань к ночи, я застал там полный хаос. Со стороны Луцка наступали австрийцы, тесня наши ополченческие дружины и спешенную кавалерию, никакого фронта по существу уже не было, и путь на Ровно был открыт».142

Дабы хоть как-то успокоить население и попытаться ослабить напор беженцев на полуразрушенный железнодорожный транспорт, власти издали в конце августа объявление для жителей Киевского военного округа: «Во избежание различных толкований подтверждается, что при эвакуации принудительное выселение обязательно только для здоровых, годных к военной службе мужчин в возрасте от 17 до 45 лет. Мужчины в возрасте свыше 45 лет, женщины и дети, по желанию, могут оставаться на местах».148 Однако подобные заявления мало помогали. О размерах повального осеннего бегства свидетельствует хотя бы тот факт, что даже в удалённом от Бердичева и от фронта Киеве и даже значительно позже этого бегства, «в момент переписи 12 – 14 февраля 1916 года город едва лишь вышел из состояния паники, вызванной эвакуацией осенью 1915 года. Совершенно отсутствовали высшие учебные заведения, большинство средних и, надо полагать, большая часть населения, выехавшего в момент паники, не успела вернуться».149

Важнейшим итогом военной деятельности императора Николая II была реорганизация ставки, в результате чего ускорился процесс замены неудовлетворительных или же просто переутомлённых начальников талантливой молодёжью, проявившей свои способности на войне. Вместо маловлиятельного “Морского управления” в оперативном отделе Ставки был создан “Морской Штаб Верховного главнокомандующего”, во главе которого стал адмирал Русин.

В конце августа – начале сентября Иван Францевич, будучи крайне обеспокоенным тем, что вот-вот будет объявлена официальная эвакуация, приехал в Бердичев, чтобы находиться в это время рядом с семьёй.

1 сентября 1915 года по окончании 4-месячного ускоренного курса по 1-му разряду Казимир Владимирович Дзиковицкий (из дома Костюковичей) произведён в прапорщики с зачислением по армейской пехоте.

Преобразования, произведённые Николаем II в высших структурах военного управления, положительно сказались на фронтах. Иван Францевич Дзиковицкий, находясь в Бердичеве, безрезультатно прождал начало эвакуации: 2 – 3 сентября противник  был разбит и уже 3 сентября русские войска стали наступать на Луцк, а 5 числа “Железная дивизия” Деникина начала атаковывать предместья этого города. Получив такие успокаивающие и радостные известия, Иван Дзиковицкий вновь отправился к месту своей службы.

По приезде в Погребище он уже 10 сентября пишет домой: «Дорогая Настинька! Спешу уведомить тебя, что я доехал благополучно. Из Бердичева выехал санитарным поездом. В Казатин приехал в 5 ч[асов] 45 м[инут], поезд на Умань уже ушёл, почему я отправился к Ассаулюкам и там ожидал до ночного поезда, который идёт на Умань в 11 ч[асов] 30 м[инут] ночи, и с ним доехал дальше.

Я не знаю, как сейчас будет, мне кажется, пока что вещи можно распаковать, в особенности самовар и машину (швейную. – А.Д.), без которых тебе приходится терпеть большое неудобство, жаль, что я об этом не подумал, когда был у Вас.

Постарайся, дорогая, за время вставить окна. Сделай так, как я тебе говорил. Заставь ту женщину, которая будет стирать бельё, а если нет, то можно специально нанять. Даже, может быть, согласится сделать это стекольщик, который будет вставлять стёкла. Только попроси, чтобы сейчас же дали рамы в наш сарай. Ещё прошу тебя: купи для себя тёплые перчатки и ещё что тебе нужно из тёплого, чтобы ты не мёрзла, а то ты такая у меня мерзлячка, что вечно ёжишься, почему я хочу, чтобы ты не чувствовала холода, а для этого не жалей денег и купи себе всё, что нужно.

Я не знаю как ты устроишься с дровами. Если бы тебе пришлось видеть того субъекта, о котором я говорил, то он, наверное, продал бы дрова хотя те, которые у них останутся, а то можно очутиться без дров.

Напиши мне подробно, что ты узнала и что у Вас слышно нового. Мне бы сейчас хотелось приехать к Вам и самому помочь во всём разобраться.

Мне кажется, что я Вас уже давно не видел. Пиши маме, чтобы она приехала, побудет у тебя несколько дней, а ты приедешь ко мне посмотреть моё житьё.

Я думаю, Марусю уже можно отнять [от груди]».150

 

 

*  *  *

 

Вдова подполковника Владимира-Альбиновича Дзиковицкого умерла через 4 месяца и 9 дней после смерти мужа – 12 сентября 1915 года. 14 сентября 1915 году, после смерти матери, старший сын Ричард-Генрих Владимирович-Альбинович Дзиковицкий стал опекуном над имуществом своего малолетнего брата Болеслава и несовершеннолетних сестёр Марии и Елены. Болеслав при этом обучался в частной мужской гимназии господина Веревского в Киеве на средства Ричарда-Генриха. Жили они в доме, оставшемся от родителей.

18 сентября 1915 года новоиспечённый пехотный прапорщик Казимир Владимирович Дзиковицкий был зачислен в списки 139-го пехотного запасного батальона, а 24 сентября – отправлен в Действующую армию.

10 октября 1915 года прапорщик Казимир Владимирович Дзиковицкий прибыл на службу в 3-й Сибирский стрелковый полк.

24 ноября 1915 года прапорщик Казимир Владимирович Дзиковицкий был назначен начальником 3-го взвода гренадер и в тот же день командирован с командой нижних чинов в 53 человека в 1-ю роту 1-го Сибирского сапёрного батальона для изучения бомбомётного дела сроком на 5 дней.

Несмотря на пятимесячное отступление и гигантские жертвы русской армии, немецкий таран не смог пробить фронт. Мощь германских дивизий была подорвана мужественным сопротивлением и наступательный накал австро-германцев выдохся, Германия и Австрия понесли тяжёлые потери. К концу лета под немецкой оккупацией оказалась вся так называемая русская Польша. Но цель разбить и вывести Россию из войны оказалась недостижимой. Потеряв пространство, сопротивляющаяся армия не дала окружить себя и сохранила живую силу. Она сумела закрепиться на оборонительном рубеже Двинск – Пинск – Тарнополь – Черновицы; здесь и заглохло австро-германское наступление. На Кавказском фронте русскими войсками была разгромлена турецкая группа войск в Лазистане, взят Трапезунд, превращённый в опорный пункт для дальнейших операций.

Благодаря же перенесению центра тяжести военных действий в 1915 году на русский фронт Франция и Англия получили передышку и смогли за это время накопить силы и средства для продолжения войны. К началу 1916 года они уже имели перевес над Германией в 75 – 80 дивизий. В 1915 году большая часть Царства Польского была занята войсками Германии и Австро-Венгрии.

К началу 1916 года в Берлине и Вене окончательно осознали невозможность военной победы и начали поиск политических комбинаций с целью заключения почётного мира или, по крайней мере, изменения военно-политической ситуации в свою пользу.

Как утверждали в дальнейшем большевистские историки, гораздо хуже обстояли дела и с экономической, и с политической точки зрения в России. Хотя развернувшаяся с 1915 года военная мобилизация промышленности несколько улучшила снабжение армии, но, в результате неподготовленности русской экономики к столь длительной и напряжённой войне, «очень скоро на работе военных предприятий стал сказываться общий кризис всего хозяйства России. Развал транспорта, недостаток сырья, топлива, рабочей силы принимали всё более грозные размеры. Острый кризис транспорта привёл к перебоям в снабжении армии и городов продовольствием».151 «Пути были забиты вагонами. Товарные поезда с провизией и медикаментами простаивали на запасных путях. Не хватало рабочей силы для подвижного состава».24 Из-за массовых мобилизаций в армию в сельском хозяйстве России стала остро ощущаться нехватка рабочих рук и лошадей. Всё это указывало на вероятность общегосударственного кризиса. Лидер большевиков В.И. Ульянов (Ленин) вещал из-за границы: «Поражения расшатали весь старый правительственный механизм и весь старый порядок, озлобили против него все классы населения, ожесточили армию». Депутат Думы, член Прогрессивного блока Милюков вторил ему: «Подъём прошёл. Неудачи сделали своё дело. В особенности повлияла причина отступления. И против власти неумелой, не поднявшейся на высоту задачи, сильнейшее раздражение».

Согласно другим исследованиям, дела в воюющей России вовсе не были так уж плохи. Правительство предпринимало срочные усилия к укреплению положения в стране, старалось обеспечить армию и укрепить её боеспособность к предстоящим в 1916 году сражениям. Согласно приводимым такими исследователями фактам, в 1916 году положение с боеприпасами и вооружением в русской армии выправилось, причём не за счёт иностранных заказов, а путём мобилизации отечественных ресурсов. И войска перешли в наступление, которое уже зимой начал Кавказский фронт.

Но уже с 1915 года шла раскачка тыла. С одной стороны её вели поддерживаемые союзниками либералы, решившие, что победа должна стать “победой не царя, а демократии”, а с другой – поддерживаемые военными противниками большевики и сепаратисты. Облегчало эту деятельность обычное расслоение: на фронт стремились патриоты, а в тылу оседали шкурники. Облегчала её и крайняя мягкость царской власти: Россия оставалась единственной воюющей страной, сохранявшей мирный тыл и ничем не ограниченные “демократические свободы”. Дума могла выплёскивать всякие сплетни и грязные подозрения со своих трибун на всю страну, газеты могли печатать всё, что оплатят заказчики статей, а рабочие – бастовать по любому поводу. Опасаясь раздражать Запад, хотя там были введены всевозможные военные ограничения, Николай II воздерживался от жёстких мер наведения порядка и шёл на всевозможные либеральные уступки “общественности”. Заговорщики были известны, но против них и их деятельности ничего не предпринималось.226

 

 

*  *  *

 

С наступлением холодов Анастасия Ивановна стала всё чаще хворать, хотя и продолжала работать на швейной машине.

Как-то раз бердичевский инспектор по просвещению господин Портнов, от решения которого зависело назначение денежной помощи ученицам в случае стеснённого материального положения семьи, проводил проверку домашних условий этих учениц. Мария Ивановна Барабаш, узнав об этом заранее, спустилась на этаж Дзиковицких, поспешив достать из сундучка корпию, и усадила Зинаиду и Клавдию выдёргивать из неё нити и пёрышки. Портнов, придя с проверкой, был рад убедиться тому, что девочки в домашних условиях остаются такими же занятыми и трудолюбивыми, как на занятиях в гимназии.

Чем ближе был Новый год, тем хуже становилось Анастасии Ивановне. Несколько раз пришлось вызывать врача. Доктор Вурвар, добрейший старичок-еврей, как казалось детям, хотя ему было всего 37 лет, живший на Греческой улице, считался большим специалистом в своём деле и чуть ли не самым известным во всём Бердичеве. Согласно “Российскому медицинскому списку”, Вурвар Моисей Михайлович, по званию лекарь, а по специализации – по хирургии и женским болезням, ранее был вольнопрактикующим врачом в Москве, но затем, очевидно по мобилизации, оказался в Бердичеве. Именно он и наблюдал за течением болезни жены Ивана Францевича.

В первый же день наступившего 1916 года Иван Францевич написал домой письмо: «Дорогая  Настинька! Спешу поздравить тебя и детей с Новым годом  и пожелать Вам счастья и здоровья на многие лета. Очень сожалею, что лично не могу поздравить Вас, моих дорогих птичек, с годом, я это сделаю на Крещение и прошу Бога, чтобы он помог Вам к этому времени быть здоровыми.

Я собирался на Новый год в Казатин, но, кажется, что буду сидеть дома и работать – надо переписать дела на 1916 год.

В Погребище был 30 декабря Алексей Иванович [Барабаш], ночевал у судьи, а на другой день уехал в 11 часов утра, обещал скоро быть для ревизии.

Я приеду 5 числа вечером, привезу тебе закуски – погребищенских колбас и, если удастся купить, масла.

Хлопочи относительно прислуги, чтобы тебе можно было отдохнуть. Не слышно ли чего от наших из Волчинца? Моё горло поправилось, кашель тоже почти совсем прошёл.

Я забыл тебе сказать: для того, чтобы не иметь разных недоразумений с машинкой, попробуй купить свою. Я думаю, можно купить подержанную у того самого, что мы купили лампу, да и новая, я думаю, не много дороже прежних цен, во всяком случае, попытайся узнать.

Бог даст, будем здоровы, через несколько дней увидимся. Прошу Геню поменьше баловаться и слушать во всём мамусю».152

29 января 1916 года прапорщик Казимир Владимирович Дзиковицкий – младший офицер 5-й роты 3-го Сибирского стрелкового полка.

Приехав в Бердичев перед Крещением, Иван Францевич в конце января вновь отправился на службу в Погребище, но за время пребывания дома он убедился лишний раз, что со здоровьем жены творится неладное. Из Погребищ он сразу пишет письмо: «Дорогая Настинька! Ещё нет и недели, как я виделся с Вами, а мне уже стало скучно, как бы чего-то не хватает и при этом я беспокоюсь за тебя, не знаю, как ты себя сейчас чувствуешь и прошло ли то, о чём говорила.

Если будешь видеться с нашими, поговори относительно часов; пусть мама возьмёт 15 руб., а остальное пусть будет как подарок в день Ангела, и даже можно дать 20 руб. – пусть привезёт, и дай ей денег сколько у тебя найдётся свободных, а остальные я привезу на Масляну. Попроси их приехать к нам 21 февраля, или 20, потому что поехать к ним нам не удастся, не будет времени.

Нового у меня ничего, всё по-старому. Писем ни от кого не получал. Получила ли ты мою открытку? По получении сего письма напиши мне, что слышно у Вас нового, а главное – о своём здоровье, за которое я больше всего беспокоюсь.

Нанимала ли кого уже рубить дрова, если нет, то поспеши нанять. У Алексея Ивановича, мне говорили дети, сейчас живёт какая-то женщина в той квартире, где жила Машка, так что, я думаю, её можешь пригласить стирать бельё, о чём ты с нею сейчас же переговори.

Как дети, хотя сколько-нибудь стараются делать так, чтобы не волновать мамусю? Я думаю, Геничка уже теперь будет хороший мальчик, не будет ссориться с сестрёнками и во всём будет слушать мамусю и не будет её раздражать своими проказами, за что я всем привезу гостинца (этот абзац, и ему подобные в других письмах, говорит о том, что при написании письма Иван Францевич заранее учитывал, что детям захочется что-то услышать от отца и он фактически делал специальную приписку в расчёте на зачитывание его послания детям. – А.Д.).

Крепко целую мамусю и всех деток. Ваш Ваня».153

4 февраля исполнялась 16-я годовщина свадьбы Ивана Францевича и Анастасии Ивановны. Судя по всему, после отъезда мужа в конце января Анастасии Ивановне опять стало нехорошо и, думая о своём состоянии, о будущем детей, о совместно прожитой с мужем жизни, она написала ему грустное письмо.

Иван Францевич поспешил тут же ответить и постарался успокоить жену: «Милая дорогая Настинька! Только что посылал на почту и послал тебе письмо. И мне принесли, после отправки тебе письма, письмо от тебя, которое сильно меня взволновало и наполнило душу тёплыми чувствами, высказать которые я могу только лично.

4 числа я целый день был в дороге и даже забыл об этом важном для нас дне. Высказанные тобой, моя дорогая, в письме чувства меня сильно растрогали. Поверь, моя дорогая, что я никогда не могу даже допустить мысли, которая бы хотя одно твоё слово могла опровергнуть и в этом отношении всегда спокоен. Одно лишь меня беспокоит – твоё слабенькое здоровье, которое, прошу тебя, моя дорогая, сохранять всеми силами для нас и для наших малышей.

Относительно меня можешь быть покойна – изменений во мне никогда и никаких быть не может. Да что об этом говорить в письме, всего того, что чувствуешь, не передашь. Приеду, тогда побеседуем обо всём.

Сон твой важный, но, поверь, моя милая, что какое он имеет значение, отгадать не могу. Постарайся помолиться этой иконе и дать на свечи. Можно сказать священнику. Матерь Божия – наша заступница и она нас не оставит своим покровительством.

Клавдя пишет, что не получили от меня письмо. Я по приезде сейчас же послал открытку.

Пиши относительно твоего здоровья, жду с нетерпением. Целую крепко тебя и детей. Ваня».154

В этом же письме добавлена приписка, свидетельствующая об улучшении военного положения России: «Вчера у нас получено радостное известие о взятии нашими войсками большой турецкой крепости Эрзерум».

27 февраля 1916 года Казимир Владимирович Дзиковицкий отправился на станцию Сеславино в распоряжение начальника тылового распределительного пункта из лечебных заведений, где находился вследствие болезни.

29 февраля 1916 года прапорщик Казимир Владимирович Дзиковицкий вновь переведён на службу в 3-й Сибирский стрелковый полк.

Приближалась весна 1916 года, но, несмотря на все молитвы и усилия доктора Вурвара, состояние здоровья Анастасии Ивановны становилось всё хуже. Часто по много дней она лежала в отдельной затенённой шторами комнате, находясь в полузабытьи. Детей старались держать подальше от больной, чтобы не допускать шума с их стороны. Медсестра Александра Харлампиевна, сильно сдружившаяся со старшей дочерью Зинаидой, приходила в дом и чуть не сутками добровольно дежурила у постели больной, стремясь предупредить её малейшие желания. Доктор Вурвар, регулярно навещавший Анастасию Ивановну, выходя от неё, с грустной ласковостью смотрел на младших детишек и всегда старался как-то приласкать, пожалеть их. В доме постоянно присутствовало ощущение беды.

Мать Анастасии Ивановны, приезжавшая специально, чтобы присмотреть за детьми во время болезни дочери, не могла, однако, нормально справляться с таким поручением.

Спустя некоторое время от долгого постельного режима произошло новое ухудшение состояния. Как предположил доктор, произошёл отёк лёгкого, обостривший полученное прежде воспаление лёгких. Единственное, сказал он, что можно предпринять – это отвезти Анастасию Ивановну в Киев, где ей могли бы провести настоящее обследование и установить при помощи лабораторных анализов истинную причину болезни.

Дождавшись, когда Анастасия Ивановна находилась в состоянии кратковременного относительного улучшения здоровья, её повезли в Киев. Проведённые обследования дали однозначный ответ: туберкулёз. К сожалению, радикальных методов его лечения тогда не было и болезнь можно было лишь растянуть, ведя здоровый образ жизни, хорошо питаясь и проводя много времени на солнце и чистом воздухе. Младшим детям были непонятны все эти тревоги взрослых, но старшие вполне осознали трагизм положения.

Иван Францевич твёрдо решил с наступлением тепла и солнца везти жену к себе в Погребище, где на свежем деревенском воздухе и свежих крестьянских продуктах ей хоть на какое-то время должно стать лучше. А пока ей было предписано строго соблюдать необходимый режим, рекомендованный доктором.

В это время, когда всё внимание семьи было приковано к больной, жизнь вокруг продолжалась своим чередом, и события военные были в ней главными.

 

 

*  *  *

В марте 1916 года командующим Юго-Западного фронта был назначен генерал Брусилов, который выехал принимать должность в штаб фронта в Бердичев. Вскоре по его настоянию было принято решение готовиться к наступлению, хотя к нему были самые скверные предзнаменования, прежде всего – глубокий надлом духа в среде высшего командования русской армии. Так, предшественник Брусилова на его новом посту генерал Иванов на аудиенции у императора заявил, что попытка наступать приведёт лишь к разгрому и захвату врагом Правобережной Украины и Киева.

Однако мнение Брусилова было одобрено Николаем II, и на интендантских складах в Бердичеве началось накопление продовольствия и вооружения для войск. Весь государственный и военный аппарат Киевского военного округа был задействован в активной подготовке намечавшегося весеннего наступления.

По представлению Брусилова, в числе отмеченных и награждённых высоких должностных лиц округа за помощь в подготовке и снабжении войск фронта, упоминается и бердичевский градоначальник: «Объявлена 25-го апреля 1916 года Высочайшая благодарность Бердичевскому городскому голове, отставному генерал-майору Антонию Швиндту».155

 Согласно одному из документов, Казимир Владимирович-Альбинович Дзиковицкий прибыл в состав 491 пехотного Варнавинского полка на турецкий театр военных действий 20 мая и с этого дня участвовал в делах против Турции по 19 сентября.

Утром 22 мая началось наступление грандиозное наступление русских войск на западном фронте. Вопреки всем предсказаниям, произошло неслыханное в истории войны, ставшей уже позиционной и которая начала было считаться войной, на которой просто невозможны активные действия. Русская атака удалась почти на всём протяжении Юго-Западного фронта. Волны русской пехоты захлестнули вражеские траншеи и покатились дальше. Австро-венгерские войска в течение всего нескольких дней были разгромлены и беспорядочно отступали, потеряв только пленными более 400 тысяч человек.

Последствия прорыва были громадными. На полях сражений вновь появилась победоносная русская армия. По земле, где тягостным маем 1915 года пятились озлобленные и измученные русские солдаты, в мае 1916 года шли боевые полки Брусилова!

Силы Австро-Венгрии были разбиты, и на выручку пришлось бросить не только германские войска, чем достигалось облегчение на западе, но и болгарские и турецкие войска, сняв последние с обороны Босфора. Это было особенно на руку русской стратегии. Ах, если бы в тылу было нормально! В конечном итоге Россия была пробита именно с тыла...

Эффект этого наступления был испорчен тем, что Гвардия была неразумно брошена штабом генерала Брусилова в болотистый бассейн реки Стоход и понесла ненужные потери. Можно задуматься: не было ли это сделано кем-то нарочно?

Этой же весной пришло облегчение и радость в семью Ивана и Анастасии Дзиковицких. То ли от прописанного ей правильного режима, то ли от запахов наступающего лета, а может от того и другого вместе, в болезни Анастасии Ивановны, казалось, наступил перелом в лучшую сторону. Она вновь захлопотала по дому, появился румянец, а дети вместе с ней радовались, что скоро они все вместе поедут в деревню к отцу на всё лето.

Перед отъездом Анастасия Ивановна зашла проститься с доктором Вурваром. При встрече с ней врач, как он сам потом говорил, даже не сразу признал её, настолько она изменилась и хорошо, даже цветуще, выглядела, будучи одета, к тому же, в красивое летнее белое платье и такую же панаму.

Вместе с Анастасией Ивановной в Погребище поехала Витольда Яновна Карбовская, родственница тех Карбовских, что были сослуживцами Ивана Францевича (по упоминанию “Киевских губернских ведомостей” за начало 1916 года «Высочайшим приказом по гражданскому ведомству от 28-го декабря 1915 г. за № 93 произведён за выслугу лет... из коллежских секретарей в титулярные советники: секретарь при Бердичевском съезде мировых судей Карбовский...»). Она была специально приглашена, чтобы освободить Анастасию Ивановну от забот по присмотру за домом. Витольда Яновна гуляла и играла с детьми, ухаживала, обстирывала и обшивала их. Пленный чех, работавший в одном из соседних хозяйств, ежедневно приносил в дом свежие молоко, масло, яйца.

4 июня 1916 года в журнале “Нива” была опубликована статья, в которой приводились слова депутата Государственной думы Велихова: «Если в прошлом году наши неудачи происходили главным образом от недостатка снарядов, то нельзя не опасаться, что нынешняя кампания будет протекать под знаком недостатка продуктов питания. В прошлом году нечем было стрелять, а в этом году в крупных центрах нечего будет есть».156

Летом Иван Францевич, у которого окончился обязательный испытательный срок по должности судебного пристава, был окончательно утверждён в ней. «Приказом председателя съезда мировых судей Бердичевского округа, состоявшемся 5 июля 1916 года. Утверждён в должности судебного пристава исправляющий должность судебного пристава при Бердичевском съезде мировых судей по 13 и 14 участкам Иван Францевич Дзиковицкий с 5 июля 1916 года».178

Жили здесь Дзиковицкие не в самом Погребище, а недалеко от него, верстах в двух, на станции Ржевусской, родовом поместье графов Ржевусских (Жевусских). Поначалу они остановились у одной зажиточной хозяйки-солдатки, но затем сняли большой старинный дом с садом, в котором дети с удовольствием играли целые дни напролёт.

Тех, кого можно было отнести к интеллигенции, здесь было 8 – 9 человек, с которыми как Иван Францевич, так и Анастасия Ивановна, в основном и общались.

Так проходило последнее лето их совместной жизни, когда они ещё могли вместе радоваться и продолжали надеяться, вопреки всему, на что-то хорошее...

Иногда замечаешь, как беды и несчастья человека как будто копируют беды и несчастья целого общества. Так и в этом случае: благополучие семьи подтачивалось изнутри болезнью Анастасии Ивановны, а благополучие и внешние успехи Российской империи – болезнью её тыла. И жить им обоим оставалось почти одинаковое время.

Увидев вероятность русской победы, Румыния вступила в войну против Германии, не будучи к этой войне готовой. Это дало германскому генеральному штабу новую возможность: быстро и решительно разгромить румынскую армию и двинуть “железные фланги” фельдмаршала Макензена в стратегический обход левого фланга русских. Но вскоре они были остановлены силами вновь созданного румынского фронта. Большинство этих сил и их снабжение были переброшены по Чёрному морю Транспортной флотилией флота. И, как при Трапезунде, обошлось без потерь. Чёрное море стало, как говорят моряки, “русским озером”.

15 июля 1916 года Высочайшим приказом Казимир Владимирович Дзиковицкий был произведён в подпоручики, но до самого Дзиковицкого известие об этом ещё долго не дойдёт, и он продолжал носить погоны прапорщика.

31 июля 1916 года Высочайшим приказом прапорщик Казимир Владимирович Дзиковицкий был официально переведён в 491-й пехотный Варнавинский полк на Кавказ, хотя фактически туда прибыл и был внесён в списки прикомандированных уже 23 марта 1916 года.

28 августа 1916 года Казимир Владимирович Дзиковицкий назначен начальником бомбомётной команды.

К концу лета положение с продовольствием в России обострилось настолько, что стало уже угрожать существованию государства. «С осени 1916 года, в связи с острым дефицитом продовольствия, не только шестнадцатимиллионная армия, но и тыловое население стало переводиться на государственное снабжение. Тогда же появились и “хвосты”, многочасовые – порой на всю ночь – очереди за хлебом и другими продуктами. Тогда же начались и “продовольственные беспорядки” – разгром лавок и тому подобное».157

Тяжёлое положение в стране отразилось и на семье Ивана Францевича Дзиковицкого, которому уже не хватало денег для полноценного питания детей и больной Анастасии Ивановны. Правда, положение несколько спасал местный священник отец Иаков (Лебедович), бывший другом семьи Дзиковицких. Время от времени он из тех приношений, что ему несли прихожане, отправлял к дому Дзиковицких телегу с продуктовыми гостинцами.

К 1 сентября, когда в гимназии начинались занятия, старшие дочери Ивана Францевича Дзиковицкого уехали из Погребищ в Бердичев, где впервые в жизни им пришлось жить самостоятельно, квартируя у знакомых, в том числе у отца Иоанна (Карпинского), который преподавал в их гимназии Закон Божий.

2 сентября 1916 года в бою севернее деревни Эссели всё ещё прапорщик Казимир Владимирович Дзиковицкий был ранен осколком гранаты – касательная рана правой лопатки. Ему было прописано лечение: смазывание иодной настойкой и повязка.

11 октября 1916 года “за отличия в делах против неприятеля” приказом по Кавказской армии Казимир Дзиковицкий был пожалован орденом Святого Станислава 3-й степени с мечами и бантом.

17 октября в киевском римско-католическом приходском костёле Св. Александра Казимир Владимирович Дзиковицкий обвенчался с Мариею Студзинской, с которой был знаком ещё во время своего жительства в Киеве. В метрической выписи о бракосочетании было сказано: «1916 года октября 17 дня в Киевском Римско-Католическом Костёле Св. Александра ксёндз каноник Антони Олендзкий Законоучитель благословил брак на основании циркуляра г[осподина] Управляющего Луцко-Житомирской римско-католической Епархией от 2-го июля 1915 года за № 1490 на время войны. Прапорщика 491 пехотного Варнавинского полка Казимира Дзиковицкого, холостого, лет 24, с дочерью дворянина Мариею Студзинскою, девицею двадцати одного года, обоих его костёла прихожан, римско-католического исповедания... Владимира и Казимиры (урождённой Мольской) Дзиковицких, законных супругов сына, с Александра и Еуфемии (урождённой Шиманской) Студзинских, законных супругов дочерью, браком сочетал...».106

Примерно в октябре Анастасии Ивановне Дзиковицкой опять стало плохо и она слегла в постель. Поскольку здесь не было приличных условий для лечения, пришлось везти её в Бердичев, где к ней вновь зачастил доктор Вурвар. Опять приходила сидеть с больной Александра Харлампиевна, но теперь уже надежд на поправку не было. Болезнь достигла уже последней стадии, которую из-за частого кашля с кровью называли тогда чахоткой. Была проделана операция по вливанию физиологического раствора в надежде продлить жизнь, но, видимо, она была сделана не достаточно стерильно, и в месте вливания, на груди, образовался нарыв.

Уже чувствуя приближение смерти, Анастасия Ивановна раздавала знакомым свои лучшие платья, которые ей уже не придётся носить. Часто, когда её взгляд останавливался на маленькой дочке Марусеньке, из её глаз молча катились слёзы...

По Спискам медицинских работников за 1916 год Антоний-Амвросий Альбинович Дзиковицкий продолжал находиться на должности земского врача в городе Сквира Киевской губернии.

29 октября 1916 года Казимир Владимирович Дзиковицкий приказом по Кавказской армии получил новую награду за боевые отличия – орденом Святой Анны 4-й степени с надписью “За храбрость”.

В качестве одной из предпринятых немцами мер для почётного заключения войны, причём второстепенной, стало провозглашение 5 ноября 1916 года самостоятельного Царства Польского. При этом был обойдён главный вопрос, интересовавший польскую верхушку, – границы.

10 ноября 1916 года подпоручик Казимир Владимирович Дзиковицкий был командирован в Петроград за получением бомбомётов.

В качестве органа управления оккупированными Германией польскими территориями в декабре 1916 года был создан Временный Государственный совет. В ответ на германское провозглашение польского Временного Государственного совета российское Министерство иностранных дел 12 декабря 1916 года вяло заявило, что Россия стремится к созданию “свободной Польши” из всех её трёх частей. Однако о границах её тоже ничего не было сказано. В декабре 1916 – январе 1917 года русским властям было не до Польши. Так, в дневнике Николая II за этот период много говорится о Распутине и ни слова о Польше.

Для того, чтобы как-то ослабить напряжённость в сельском хозяйстве в связи с нехваткой рабочих рук, стали использовать в хозяйствах работников из числа пленных солдат австро-венгерской армии. Так подошёл к концу этот тяжёлый год. 1917 год должен был стать победным. Противники России уже были на грани краха, у них начался голод, в армию призывали 17-ти и 45-тилетних. Россия же отнюдь не надорвалась. Учёт боевых потерь, который тогда вёлся очень скрупулёзно, согласно последней сводке от 13 февраля (по юлианскому стилю) 1917 года составил в русской армии убитыми и умершими от ран по всем фронтам – 598 764 офицера и нижних чинов. Для сравнения: в германской армии на тот же период погибло 1 050 000, во французской – 850 000 человек.

Кроме того, за годы войны Россия совершила гигантский промышленный рывок, валовый объём продукции в 1916 году составил 121,5% по сравнению с 1913 годом, производственный потенциал России с 1914 до начала 1917 года вырос на 40%. Возникло 3 тысячи новых заводов и фабрик. По выпуску орудий Россия в 1916 году обогнала Англию и Францию, он увеличился в 10 раз, выпуск снарядов – в 20 раз, винтовок – в 11 раз.

Никакой разрухой и не пахло. Наоборот, все современники отмечают, что сельская местность, несмотря на уход части мужчин, разбогатела. Армейские поставщики, снабженцы промышленных предприятий скупали по высоким ценам всё – кожу, сало, масло, зерно, скот, шерсть. Хорунжий Елисеев, ездивший на побывку, описывал, что казачьи станицы стали жить намного богаче, в хатах появилось много дорогих вещей – часы, швейные машинки, зеркала, казачки покупали нарядные “городские” платья.

Незадолго до кончины больную Анастасию Ивановну Дзиковицкую перевезли опять к мужу в Погребище, откуда ей уже не суждено было вернуться.

 

 

*  *  *

Накануне 1917 года практически все в Европе полагали, что он станет годом победы над Германией. Русско-французско-английской коалиции противостояла уже почти полностью обескровленная и истощённая Германия. Австро-Венгрия рассыпалась на составлявшие её народы. Бывший во время войны морским министром Великобритании У. Черчилль, располагавший как официальными, так и агентурными данными, категорически утверждал, что Россия стояла у самого порога победы. Даже один из двух вождей большевиков – В. Ульянов (Ленин) в декабре 1916 года в Швейцарии на съезде социал-демократов заявил, что хотя большевики и должны стремиться к революции в России, но необходимо сознавать, что эта цель при их жизни не может быть достигнута.

Но тыловая болезнь России, многократно усиленная путём денежных вливаний германского генштаба в наиболее революционные организации внутри страны, изменила естественный ход истории.

В начале 1917 года положение в стране осложнилось. В отличие от деревни, тяжело обстояло дело с продовольственным снабжением городов, население которых голодало. Назначенная министерством земледелия в конце 1916 года хлебная развёрстка провалилась. Правительство ввело хлебные карточки и объявило продовольственное дело основной задачей внутренней политики, но это нисколько не поправило положение. В январе 1917 года Департамент полиции сообщал: «Если население ещё не устраивает голодные бунты, то это не означает, что оно их не устроит в самом ближайшем будущем, озлобление растёт и конца его росту не видать». Охранное отделение докладывало, что «политический момент напоминает канун 1905 года».

Поскольку в результате кровопролитных сражений состав русской армии почти полностью сменился и она теперь состояла из вчерашнего тылового населения, болезнь тыла – недовольство и неверие в правительство, неумение и нежелание воевать, неготовность к тяжёлой окопной жизни и просто отсутствие дисциплины – перенеслась в действующую армию, начав свою разрушительную работу уже в среде самого армейского организма.

21 января 1917 года, успешно выполнив задание в Петрограде и получив бомбомёты, вернулся в свою часть на Кавказ подпоручик Казимир Владимирович Дзиковицкий.

На следующий день, 22 января 1917 года, в возрасте всего 32 лет в Киевской губернии в селе Погребище скончалась Анастасия Ивановна Дзиковицкая. Так завершилась земная жизнь любящей и любимой жены Ивана Францевича, на руках которого теперь осталось шестеро детей, которых отныне он один обязан был поставить на ноги. С согласия священника отца Иакова Анастасию Ивановну похоронили внутри церковной ограды местной церкви.

А 23 января на Кавказе вновь был отправлен в командировку подпоручик Казимир Владимирович Дзиковицкий. На этот раз – в город Батум за получением бомбомётов и снарядов к ним.

В конце января 1917 года столица России оказалась на грани голода, появились длинные очереди за хлебом. Хотя причина этого до сих пор остаётся не до конца выясненной, поскольку на подъездных путях стояли эшелоны с хлебом, которые в Петроград кто-то умышленно не пускал, явно стремясь вызвать взрыв народного возмущения.

В это время подпоручик Казимир Дзиковицкий завершал своё командировочное задание по доставке бомбомётов из Батума. Уже после загрузки судна, – транспорта № 61 “Святогор”, – в устье реки Чорох, которая впадает в Чёрное море вблизи Батума, произошло неожиданное несчастье. “Святогор” 2 февраля (15 февраля по новому стилю) 1917 года столкнулся с русским же эсминцем. Повреждённый эсминец на долгие годы оказался прикованным к причальной стенке завода в Севастополе, а судьба “Святогора” оказалась ещё плачевнее: в короткий срок он затонул.

Подпоручик Казимир Владимирович-Альбинович Дзиковицкий, находившийся на транспорте “Святогор”, как и большинство пассажиров на судне, погиб (скорее всего, утонул). Было ему тогда всего 24 с половиной года, а его жене – 23 (или 21). Детей завести они не успели.

Один из влиятельнейших заговорщиков против монархии – депутат Государственной думы Милюков – оставил письмо, объясняющее причины свершения так называемой “Февральской революции” именно тогда, накануне победоносного завершения войны с Германией. Он писал: «Ждать больше мы не могли, ибо знали, что в конце апреля или в начале мая наша армия должна была перейти в наступление, результаты коего сразу в корне прекратили бы всякие намёки на недовольство и вызвали бы в стране взрыв патриотизма и ликования…».210

26 февраля в Петрограде «на улицах было совершенно спокойно, но очень пусто. И было это спокойствие неприятно, ибо мы отлично знали, отчего стали трамваи, отчего нет извозчиков. Вот уже три дня в Петрограде не стало хлеба».138

27 февраля толпы народа залили помещения Государственной думы, правительство просто исчезло, распалось. Дума стала как бы новым органом власти. «В эту же ночь, если не ошибаюсь, одну из комнат занял “Исполком Совдепа”. Это дикое в то время название обозначало: “Исполнительный комитет Совета солдатских и рабочих депутатов”».138

 

*  *  *

 

ГЛАВА IV

 

ВТОРАЯ РУССКАЯ СМУТА

(1917 – 1920 годы)

 

Кажется, никогда этого и не было: ни

 славной армии, ни чудесных солдат,

ни офицеров-героев, ни милой, беспечной,

уютной, доброй русской жизни.

А.И. Куприн                   

 

Собственно, никакой “революции” в 1917 году не было.  События в Петрограде в  феврале-марте 1917 года – это никакая не революция, а банальный государственный переворот, точнее военный переворот, осуществлённый высшими военными чинами по указке с Запада.  (Наверное, эти события положили начало всем “цветным революциям” в мире – красным, оранжевым, розовым, зелёным и серо-буро-малиновым. Когда кто-то умело провоцирует и направляет то, что обычно демагоги называют “стихией народа”). Во всей этой “революции” было что-то опереточное: великие князья царствующего дома Романовых бодро маршировали во главе революционных колонн и присягали Думе и её Временному правительству. 

Разложению армии и падению дисциплины в немалой степени способствовал печально известный приказ Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, образованного лишь 27 февраля,  за №1 от 1 марта 1917 года “О демократизации армии”. Согласно ему в воинских частях и на судах военного флота избирались комитеты из выборных представителей нижних чинов с подчинением Совету рабочих и солдатских депутатов “во всех своих политических выступлениях”. Отменялось “вставание  во фронт и обязательное отдание чести вне службы” и “титулование офицеров”. Всё оружие отныне должно было находиться под контролем ротных и батальонных комитетов и “ни в коем случае” не выдаваться офицерам “даже по их требованиям”.

В ночь на 3 марта 1917 года под давлением своих генералов император Николай II подписал Манифест об отречении от Престола. Временный комитет Государственной думы по соглашению с Петроградским Советом сформировал Временное правительство.

Русский царь никак не был вправе отрекаться от престола! Его же венчали перед Богом на царство с Россией, а это всё равно, что разводиться с венчанной по православному обряду женой. Наверное, всё произошло оттого, что в последних русских царях славянской крови не набралось бы и одной сотой части, всё больше немецкая да датская. Николай II поступил так, будто  заведовал какой-то мелкой конторой – написал заявление об уходе и уволился. А поведение его брата Михаила – совершенно необъяснимо! Будто ему предложили не трон, а командование новым эскадроном!

Те, кто уничтожал монархию в России в 1917 году, думали, что у них всё под контролем. Думали так: вот уйдёт прогерманская семья Романовых, склоняющаяся к сепаратному миру, к власти придёт проанглийское (масонское) Временное правительство князя Львова, полностью подконтрольное Антанте, и всё будет нормально. Но после отречения Николая и Михаила Романовых рвануло так, что Россия до сих пор не может очухаться от потрясения.

Контроль над армией был практически утрачен. В результате начавшейся целенаправленной кампании офицеры как армии, так и флота, обвинённые в буржуазности и приверженности к старому строю, ежедневно подвергались оскорблениям, избиениям и порой мученической смерти. 3 марта 1917 года был убит командир 2-й бригады линкоров адмирал А.К. Небольсин, а 4 марта – командующий Балтийским флотом вице-адмирал А.И. Непенин. Один только Балтийский флот потерял убитыми 120 офицеров. Бунты на кораблях, падение дисциплины, дезертирство стали в те дни обычным явлением.

«Когда до Бердичева дошло известие о свержении самодержавия, повсеместно происходили митинги, собрания. Люди поздравляли один другого, срывали вывески с царским гербом, разрушили памятник Александру II. Однако власть перешла в руки так называемого гражданского комитета – органа Временного правительства. 9 марта 1917 года в городе прошла демонстрация с участием войск гарнизона. В тот же день создан также Совет рабочих и солдатских депутатов».147 Весь тыл стал сплошной площадкой для митингов, речей и критики государства. Лишь фронт не дрогнул и стальной стеной стоял против врага.

Капитан Б.П. Дудоров, организатор авиации на Балтике, ставший впоследствии контр-адмиралом, в письме А.В. Колчаку от 10 марта 1917 года сообщал о событиях, происходивших в Кронштадте: «Там убито свыше 100 офицеров… На площади перед собором, говорят, стояли ящики, в которые сваливались тела, и рассказывают, что когда один ящик оказался не полон, кто-то крикнул: “Здесь ещё для двоих место есть, ловите кого-нибудь”. Поймали какого-то проходившего прапорщика и тут же, убив, бросили в ящик. Офицеры все арестованы».

Одним из первых среди крупных военачальников присягнул Временному правительству генерал Брусилов. 11 марта присягу принимали войска, расположенные в Бердичеве. На площади в каре выстроились части, их окружала огромная толпа народа. Над головами колыхались красные флаги с надписями: “Да здравствует Государственная дума и народ!”, “Боже, храни народ и армию!”. В 10 часов утра в автомобиле приехал Брусилов. Когда окончилась официальная часть, солдаты и горожане окружили прославленного генерала, подняли его на руки и понесли впереди процессии к зданию штаба.

Но война, несмотря на переворот, ещё продолжалась. Тайные переговоры Австро-Венгрии с Францией, Англией и Италией велись весь март семнадцатого. Россию о них никто не информировал, что само по себе было предательством. Но, видимо, теперь с ней перестали считаться и воспринимать как силу.

Судя по всему, Иван Францевич находился в это время в Бердичеве и принимал участие в этих мероприятиях. Старые судебные органы были сохранены Временным правительством, и потому он вскоре вновь отбыл в Погребище.

Здесь известие о столичных событиях также пришло «в начале марта 1917 года. В конце марта в местечко приехал депутат Петроградского Совета солдатских депутатов В.А. Присяжнюк с поручением помочь организации Советов крестьянских депутатов на местах».159 Это был человек, о котором открыто говорили, что он дезертировал с фронта.

Февральская революция кардинально изменила ситуацию с так называемым “польским вопросом”. Уже 14 (27) марта 1917 года Петроградский совет декларировал право наций на самоопределение. Это решение спровоцировало взрыв сепаратистских настроений по всей империи.

17 (30) марта 1917 года Временное правительство России заявило о необходимости создания независимого польского государства, находящегося с ней в военном союзе, но планировало сделать это не ранее окончания войны и по решению Учредительного собрания.

6 апреля 1917 года польский Временный Государственный совет заявил, что одобряет декларацию русского Временного правительства, но принадлежность территорий между Польшей и Россией должна решаться совместно в Варшаве и Петрограде, а не односторонне Учредительным собранием.

После Февраля продовольственный кризис продолжал обостряться. «В связи с ростом массового движения крестьян, которые требовали решения аграрного вопроса, а во многих случаях самочинно захватывали помещичьи земли, в апреле 1917 года Временное правительство сделало попытку утихомирить крестьян путём создания в стране разветвлённой системы земельных комитетов. Их главная задача заключалась в сборе материала для подготовки законопроекта по земельному вопросу, который предполагалось вынести на рассмотрение Учредительного собрания».160 В этот ряд мер входил и выпуск продовольственных карточек. После постановления Временного правительства от 29 апреля 1917 года они были введены повсеместно. «Временное правительство в мае 1917 года создало широкую сеть продовольственных органов на местах – губернские, уездные, городские и волостные продовольственные комитеты»160, в одном из которых – в бердичевском – стал сотрудничать и Иван Дзиковицкий. Должность его исполнялась на общественных началах и за свою работу в уездном продовольственном комитете (упродкоме) он ничего не получал.

Находясь часто на выездах и встречаясь со многими людьми, Дзиковицкий, случалось, обращал на себя внимание женщин. 42-летний вдовец выглядел неплохо, и его общественное положение также могло показаться тогда далеко не худшим. Некоторые из женщин появлялись в его доме в качестве гостий, рассматривая в перспективе возможность замужества. Однако ощутимый привесок в лице 6-х детей, начинавших, к тому же, в присутствии гостий вести себя совершенно неуправляемо, не создавал, естественно, благоприятных условий для венчания.

Как-то Иван Францевич познакомился с довольно ещё молодой и привлекательной вдовой-помещицей, и та приезжала к Дзиковицкому даже не один, а два или три раза. Но, несмотря на приказания и уговоры Ивана Францевича и усилия этой женщины найти общий язык с детьми, из планов так ничего и не вышло.

После её последнего отъезда Иван Францевич высказал детям в сердцах, что он старался найти хорошую и добрую женщину, которая смогла бы заменить им мать, но они не захотели понять, что ему тяжело нести на своих плечах домашние заботы и одновременно работать и содержать всех. Но, как часто это бывает у детей, они понимали только одно – что у них была своя родная мама, а эта женщина для них чужой человек.

После неудач с планами устройства семейной жизни по-новому, единственной женщиной, имевшей постоянный свободный вход в дом Дзиковицких, оставалась молодая учительница Неонила Макарьевна Сисецкая, которая, будучи лет на 20 или более, моложе Ивана Францевича, была, тем не менее, влюблена в него. Видимо, это о её родственнике в “Киевских губернских ведомостях” за 1916 год упоминалось: «Назначен временно исполняющим обязанности секретаря при мировом судье 7 участка Бердичевского судебно-мирового округа с 1 марта 1916 года сын гражданина Георгий Георгиевич Сисецкий». Она занималась по школьной программе с младшими детьми – Геннадием и Марией – и была, будучи сама одинокой, добрым другом всей семьи, включая детей.

 

 

*  *  *

 

В мае 1917 года в Киеве была образована Центральная рада Украины во главе с президентом Грушевским.

В тяжёлых внутриполитических условиях, постоянно обостряемых подрывной деятельностью большевистской партии под руководством Троцкого и Ленина их более мелких сторонников и временных союзников из других партий, Россия оставалась в состоянии войны с Германией. В то время, как под влиянием революционной пропаганды происходило моральное разложение русской армии, Временное правительство решило сделать ставку на формирование отдельных частей, подбираемых по национальному признаку. 20 мая 1917 года сын родственников Ливерских прапорщик Болеслав Антонович был отправлен к новому месту службы в запасной полк Польской бригады, где уже 7 июня его произвели в подпоручики с зачислением по армейской пехоте. В русле такой политики в июне 1917 года в Петрограде собрался Общероссийский съезд военнослужащих-поляков, на котором было одобрено решение о создании на территории России автономных польских вооружённых сил. За формированием польских корпусов должен был наблюдать созданный съездом Главный польский войсковой комитет.

Во исполнение договора с союзниками Временное правительство приняло решение о наступлении по всему германскому фронту, которое наметило на 18 июня 1917 года. Но большевики не только разгласили планы правительства, но и развернули в полуразложившейся армии агитацию за невыполнение данного приказа. В результате только на одном Западном фронте из 15 дивизий, получивших приказ о наступлении, 10 не вышли даже на исходные позиции. Генерал Брусилов, ставший к этому времени Верховным главнокомандующим, в донесении военному министру писал: “В некоторых полках открыто заявляют, что для них кроме Ленина нет других авторитетов”. И только на Юго-Западном фронте 8-я армия под командованием генерала Л.Г. Корнилова смогла провести успешное наступление в Галиции, приведшее к почти 30-километровому прорыву фронта. Это произошло благодаря укреплению Корниловым воинской дисциплины. Корнилов, несмотря на жёсткие меры, в том числе введение смертной казни, своей простотой, личной храбростью и решительностью сумел завоевать популярность среди подчинённых ему офицеров и солдат.

Последний атаман Всевеликого войска Донского генерал-лейтенант А.П. Богаевский говорил впоследствии о правлении Временного правительства так: «Благодаря сентиментальности господ Керенских и К , своевременно не расстрелявших Ленина и всю сволочь, которую немцы преподнесли нам в запечатанном вагоне, погибла Россия, пролилися реки крови и напрасно погибли десятки миллионов людей, замученных большевиками и погибших от голода. А ведь что стоило тому же Керенскому послать в своё время только одну роту надёжных солдат к дворцу Кшесинской и тут же, на Троицкой площади, на том самом месте, где двести лет тому назад грозный Пётр вешал изменников и казнокрадов, подвесить бы всю эту тёплую компанию, которая совершенно безнаказанно, открыто призывала солдат к измене».

Неудача наступления обошлась русской армии в 60 тысяч новых жертв и, в свою очередь, ускорила нарастание всеобщего хаоса, развала, кризиса. Из состава Временного правительства вышли кадеты, а большевики и анархисты уже всерьёз решали вопрос военного переворота и захвата власти. Лишь колебания в среде руководства большевиков спасли тогда Россию, ибо отменённый в самое последнее время переворот вылился в антиправительственную демонстрацию 4 июля, сопровождавшуюся в Петрограде погромами и грабежами винных лавок и магазинов.

Толпы демонстрантов были разогнаны войсками, и, в частности, Киевский Совет рабочих депутатов, в котором большевики не преобладали, в тот же день одобрил действия правительства. 7 июля был издан приказ об аресте Ленина, но тот скрылся. На короткое время положение власти укрепилось, но, в условиях продолжающего нарастать хозяйственного и, в первую очередь, продовольственного развала, такое состояние не могло быть длительным.

Возбуждённые самогоном “революционные” толпы погребищенских поселян, учинив погромы в местечке, отправились и на станцию Ржевусскую, дабы покарать здешних “угнетателей трудового народа”. Под их “справедливый гнев” попали начальник почты Молодыко, страховой агент Мелетицкий и тому подобные “осколки рухнувшей тирании”. Всего 8 человек. Все они были выволочены из своих домов, страшно избиты и увезены в Погребище, где, очевидно, их судьбу решил Присяжнюк.

Иван Дзиковицкий, на своё счастье, в это время находился в отъезде, а дети, которые в то время ещё не везде начали отвечать за “вину” родителей, находились на попечении дяди Павла.

После происшедшего Ивану Францевичу уже нельзя было появляться в своём доме, ибо это грозило ему смертью. Перепоручив заботы о детях брату Павлу, он выехал в Бердичев. А в его дом почти каждый день продолжали наведываться вооружённые “революционеры” и интересоваться отсутствующим хозяином. Когда они были навеселе, шутили: “Снега-то, вон какие хорошие нынче. Вот хозяин, видать, и катается всё. Никак домой не соберётся”.

29 – 31 октября в Киеве вспыхнуло восстание, организованное большевиками, в результате которого силы штаба Киевского военного округа потерпели поражение и вышли из города. Вопрос о посылке войск Юго-Западного фронта в Петроград против большевиков по этой причине был снят окончательно.

Пользуясь развалом Российской империи, в Киеве группа политиков-украинцев во главе с Михаилом Грушевским, объединившихся в общественную организацию “Центральная рада”, ранее уже признанную Временным правительством в качестве местной власти на Украине, 7 ноября издала универсал, провозгласивший создание независимой Украинской народной республики (УНР) в составе России, а себя – высшим органом власти на Украине. В ответ на это на следующий же день Киевский большевистский ВРК предписал войскам киевского гарнизона до 12 ноября избрать себе новых командиров частей и подчиняться только ВРК. Генеральный секретарь по военным делам Центральной рады С. Петлюра издал встречный приказ о неподчинении ВРК, но некоторые части всё же решили ему, ВРК, подчиняться. Вскоре на Украине появилось два государства со столицами в Киеве и Харькове. Естественно, что и харьковское правительство (советское), и киевское (националистическое) именно себя считали единственными легитимными представителями народа, а конкурентов – проходимцами и авантюристами. Так на Украине появилось новое размежевание.

Архиепископ Евлогий свидетельствовал о первых результатах большевистской революции в Москве: «Рядами стоят открытые гробы… Весь храм заставлен ими, только в середине проход. А в гробах покоятся, – словно срезанные цветы, – молодые, красивые, только что расцветшие жизни: юнкера, студенты… У дорогих останков толпятся матери, сёстры, невесты… Много венков, много цветов… Невиданная, трагическая картина… Похороны были в ужасную погоду. Ветер, мокрый снег, слякоть… Все прилегающие к церкви улицы были забиты народом. Это были народные похороны».

18 – 24 ноября в Бердичеве состоялся съезд большевистских делегатов Юго-Западного фронта, который одобрил начало мирных переговоров большевиков с немцами и вновь создал ВРК фронта, объявленный ими высшей властью и подчинявшийся лишь ленинскому Совету Народных Комиссаров и назначенному последним Верховному главнокомандующему.

Ранее вяло формировавшиеся польские корпуса теперь, в условиях угрозы полной дестабилизации обстановки, получили новый импульс. Главным инспектором польских вооружённых сил на Украине был назначен прежний командир 29-го корпуса российской армии генерал Е. Хеннинг-Михаэлис.

Хаос революции пришёл и на земли донских казаков. Писатель Н.З. Колосников рассказывал о ноябре 1917 года так: «Утром 27-го поезд подошёл к Ростову, захваченному большевиками. Большевики начали обстрел подошедшего поезда. Батальон быстро выгрузился, построился и пошёл в одну из тех знаменитых атак, о которых ещё и сейчас вспоминают советские историки.

Идя без оружия во весь рост, не сгибаясь, юнкерский батальон вышиб красных из Балабановской рощи. В этом бою почти полностью погиб взвод капитана Донского, состоявший из кадетов Одесского и Орловского корпусов. Найденные трупы мальчиков были изрешечёны пулевыми и штыковыми ударами».

В ночь на 30 ноября в Киеве национальные “украинизированные” части (так называемые “сичевики”) Центральной рады разоружили те большевистски настроенные части гарнизона, которые стояли на стороне ВРК. Солдат погрузили в товарные вагоны и отправили за пределы Украины. В Бердичеве войска Центральной рады выступили в ночь со 2-го на 3-е декабря, арестовали членов ВРК фронта, а затем закрыли большевистскую газету. Но Рада, не имея достаточно войск, на местах далеко не везде смогла установить свои органы управления. В том же Погребище власть по-прежнему находилась в руках земельного комитета, который в декабре, несмотря на запрет Рады, издал постановление о проведении ленинского декрета о земле и начал изымать землю у её владельцев.

Иван Францевич написал брату письмо с просьбой привезти детей из клокочущего Погребища к нему в Бердичев.

Наступили уже сильные морозы. Нерегулярные поезда, грязные, с выбитыми окнами, доставили через какое-то время окоченевших и оголодавших девочек и сына в город. Здесь Иван Дзиковицкий уже подыскал жильё в доме, примыкавшем к забору железнодорожной станции у развилки Белопольской улицы. Павел передал брату все те вещи и ценности, которые ещё оставались в семье и которые он смог доставить из Погребища.

Гражданская война в России ещё не началась и в защиту гибнущей страны всюду вставала в первых рядах молодёжь – юнкера, кадеты, гимназисты и студенты. После ростовских боёв тела погибших хоронили под Новочеркасском. Генерал Алексеев произнёс над свежими могилами речь: «Я поставил бы им памятник – разорённое орлиное гнездо и в нём трупы птенцов. На памятнике написал бы: “Орлята умерли, защищая родное гнездо. Где же были орлы?”».

Такая же картина наблюдалась везде, в том числе и в Сибири. И.И. Серебренников в своих воспоминаниях писал об Иркутске в декабре 1917 года: «Гражданское население города участия в войне не принимало, если не считать организованных большевиками из рабочих отрядов красноармейцев. Юнкера дрались одиноко, поддержанные лишь небольшим отрядом иркутских казаков. Добровольцы из числа горожан на их стороне насчитывались единицами».

В то же время на востоке Украины, в Харькове, где утвердились большевики, 10 – 12 декабря был собран съезд Советов, провозгласивший Украину Республикой Советов, избран орган высшей власти – ЦИК Советов Украины и правительство. Центральная рада объявлялась вне закона и была начата подготовка к борьбе с ней. Главным инициатором этой борьбы были, разумеется, большевики.

14 декабря 1917 года в плане формирования польских корпусов Украина была поделена на два района: южный, где должны были формироваться части 2-го корпуса, и северный – 3-го корпуса. Формирование 1-го корпуса происходило в основном на территории Белоруссии, в том числе за счёт пополнений, которые прибывали с Украины. На ту же середину декабря офицерский состав 1-го корпуса превышал штаты на 10%, а вместе с тем численность солдат была удовлетворена лишь немногим более, чем на четверть. Видимо, такое же положение было и в двух других корпусах.

В то же время Франции из поляков, проживавших за границей, была создана “польская армия”, командующим которой в скором времени, в начале 1918 года, станет генерал Ю. Галлер.

28 декабря большевики в Киеве обсуждали срок начала восстания против Рады и посланцы из Харькова советовали начать его тогда, когда к городу подойдут советские большевистские войска, начавшие своё продвижение к Киеву. В начале  января 1918 года в Киеве на вече студентов и гимназистов, созванном по инициативе студентов-галичан, было принято решение приступить к созданию студенческого Куреня сечевых стрельцов. К формированию под угрозой “бойкота и исключения из украинской студенческой семьи” должны были приступить все студенты-украинцы. Руководство Центральной рады охотно  поддержало это решение. Студентов перевели в Константиновское военное училище, где их должны были обучить военному делу.

Центральной раде удалось прознать про планы большевиков и, пытаясь предотвратить назревающие события, 5 января 1918 года гайдамацкие курени провели внезапные обыски на некоторых заводах города и вывезли оттуда оружие, заготовленное красногвардейцами. 11 января Центральная рада провозгласила независимость (“самостийность”) Украинского государства от России.

Однако большевики не отказались от своих планов. Всюду в Киеве шла агитация, митинги, подготовка. 15 января на общегородском митинге было принято решение начать восстание немедленно. В ночь на 16 января оно началось. Центром восстания стал завод “Арсенал”. Одновременно из Харькова на помощь восставшим выступили советские войска под командованием эсера Михаила Муравьева.

Во время восстания практически все полки, бывшие в Киеве, объявили нейтралитет и отказались подчиняться Центральной раде. Оказалось, что защищать Центральную раду собираются только студенты и “галичане” – сформированный из австрийских военнопленных-галичан Галицко-Буковинский курень сечевых стрельцов, и потому восстание растянулось на несколько дней. Лишь к вечеру 20 января Центральная рада получила поддержку – в Киев вошли отступавшие под натиском большевистских войск части галичан под командованием Симона Петлюры и сразу же вступили в бои против повстанцев. Руководил карательной операцией Петлюра, а непосредственным исполнителем был  гражданин Австро-Венгерской империи Евгений Коновалец. К вечеру 21 января мятеж был подавлен.

В это же время шли мирные переговоры между немцами и большевиками в Брест-Литовске. Украину представляла делегация Центральной рады. Посланная в спешном порядке советская украинская делегация от Харьковского правительства немцами не была признана в качестве законной и потому договор от украинской стороны 27 января подписала делегация Центральной рады. При заключении договора Центральная рада обратилась к Германии с просьбой защитить её от большевиков.

А навстречу советским войскам 29 января из Киева послали студентов. Молодёжь довезли до станции Круты, где и выгрузили, приказав держать оборону.

30 января к станции Круты подошли красногвардейцы.  В то время, когда юноши попытались выполнить свою задачу, их начальство осталось в поезде и устроило попойку в вагонах. Весь бой длился несколько часов. Большевики без труда разбили отряд молодёжи и погнали его к станции. Увидев опасность, находившиеся в поезде поспешили убраться подальше, не оставшись ни минуты, чтобы захватить с собой бегущих студентов...

В результате Центральная рада отступила в направлении Волыни, и уже 30 января руководящие органы Советской Украины из Харькова поспешили переехать в Киев.

Несмотря на договор Центральной рады с Германией, украинские советские войска продолжали наступательные действия. 15 февраля они взяли Бердичев и на другой день восстановили здесь Совет рабочих и солдатских депутатов, которому была передана власть в городе.

Жильё, которое занимали тогда Дзиковицкие, состояло из двух комнат. И хотя семья была большая и жили они тесно, одну из этих комнат постоянно занимали бойцы той партии или группировки, которая в данное время взяла власть в городе. Перед приходом большевиков в этой “гостевой” комнате стояли на постое гайдамаки. Теперь же, когда в Бердичев вошли красные и взяли под жильё ту же комнату, кто-то из них обнаружил на одной из полок забытую их предшественниками горсть винтовочных патронов. Этого чуть не оказалось достаточным, чтобы расстрелять “буржуя” Дзиковицкого. Не долго мешкая, Ивана Францевича вывели во двор его же дома и, поставив возле забора, приготовились стрелять.

Только поднявшийся по всему дому крик и плач до смерти напуганных детей, а также их мольбы и ползание на коленях возле ног революционеров, поколебали их первоначальную решимость немедленно расправиться с “врагом трудового народа”. Отложив на время исполнение своего приговора, они пообещали вскоре разобраться с этим и вынести-таки суровое возмездие. Однако, к счастью, удержать город большевики смогли лишь на несколько дней.

19 февраля германские войска совместно с отрядами Центральной рады начали наступательные операции в направлении Киева. Одно из трёх направлений продвижения проходило по линии Луцк – Бердичев – Фастов – Пост-Волынский. Советскую оборону под Бердичевом возглавлял выбранный в январе “командующим Юго-Западного фронта” левый эсер В.С. Киквидзе, под командой которого находилось 1,5 тысячи солдат, среди которых насчитывалось всего около 800 фронтовиков, подчинявшихся ВРК фронта.

Немцы и гайдамаки наступали четырьмя эшелонами и одним бронепоездом. 22 февраля «внезапной контратакой воины смели гайдамацкий отряд, который потерял в этом бою 100 человек ранеными и убитыми, орудие, 14 пулемётов. Три дня, вводя в бой всё новые и новые силы, германское командование так и не могло сломить сопротивление отряда В.С. Киквидзе».163 Остатки его были вытеснены из города лишь 25 февраля. Совет рабочих и солдатских депутатов прекратил существование.

Но вообще, «оккупация юга России германскими и австрийскими войсками проходила тихо, спокойно и чрезвычайно быстро. Германские части сохраняли образцовый порядок и вызвали своей дисциплиной всеобщий восторг местного населения. Не слышно было никаких жалоб на немецкую жестокость; напротив, порицали излишнюю мягкость немцев по отношению к большевикам, густо притаившимся среди мирного селянства Малороссии. Красные большевистские орды без оглядки убегали от немцев, срывая впопыхах с городов и сёл, под угрозой расстрелов, денежные контрибуции, грабя по пути что попало и зачастую бросая награбленное за неимением времени и возможности его увезти. На железнодорожных станциях, например между Киевом и Ромоданом, забрали телефонные и телеграфные аппараты, столы, стулья, часы, даже ручки от окон и дверей; кое-где они жгли поездные составы. Немцы повсеместно приветствовались как желанные спасители и хранители порядка».63

В июле 1917 года началось формирование польских корпусов на территории Белоруссии и Украины, однако поначалу шло довольно вяло. В июле 1917 года по примеру соседней Украины была образована Центральная рада белорусских организаций.

В июле – августе резко возросло число крестьянских выступлений. «Волнения на почве недостатка хлеба, сопровождавшиеся, как правило, разгромом складов и лавок, были зафиксированы в Московской, Орловской, Казанской, Киевской губерниях».157 Так, 31 июля в Бердичевскую уездную комиссию сообщалось, что «крестьяне села Красовки и деревни Чехи самовольно рубят церковный лес и продают».161 Начальник снабжения Юго-Западного фронта генерал Эльснер 1 августа сообщал начальнику штаба фронта генералу Маркову: «Председатель Бердичевской уездной продовольственной управы обращался ко мне за назначением в уезд казачьей сотни для прекращения многих насилий со стороны крестьян над владельцами при уборке урожая, равно для осуществления обязательных постановлений главнокомандующего и приказа министра продовольствия в отношении успешного сбора хлебов.

Так как вследствие недостатка казачьих частей в моём распоряжении я выделить в Бердичев особой части не могу, прошу предоставить для временных командировок в уезд по ходатайствам председателя Бердичевской продуправы одну из находящихся при штабе фронта казачьих сотен 49-го Донского полка».161

При таком положении дел в стране, видя бессилие правительства и его неспособность остановить катастрофу, в среде части офицерства всё более популярными становились идеи установления в России твёрдого военно-административного управления. Заговор по противодействию большевикам и анархистам стал созревать в конце июля – начале августа и возглавил его известный герой войны и участник Брусиловского прорыва, назначенный с 19 июля Верховным главнокомандующим генерал Л.Г. Корнилов.

Центром заговора стала его ставка в Могилёве, а опорные пункты возникли во многих городах и районах и, в частности, главнейшим из них стал штаб Юго-Западного фронта в Бердичеве. Здесь его возглавил также ветеран Брусиловского прорыва генерал А.И. Деникин. Государственное совещание, проходившее в Москве 13 – 15 августа 1917 года, стало звёздным часом Корнилова: везде, где он появлялся, его встречали цветами и овациями. Верховный главнокомандующий говорил о необходимости восстановления и сохранения сильной армии, ибо без неё “нет свободной России, нет спасения родины”. Он заявил о необходимости поднять престиж офицеров, ограничить деятельность комитетов и тем более их вмешательство в вопросы оперативного характера. В лихорадящей России носились слухи о намеченном на конец августа большевистско-анархистском перевороте, и главной задачей заговора было недопущение такого поворота событий.

18 августа за отличия в боях против неприятеля племянник Ивана Францевича – приближавшийся к своему 22-летию подпоручик Болеслав Антонович Ливерский – приказом по 11-й армии был награждён орденом святого Станислава 3-й степени с мечами и бантом.

21 августа бердичевский уездный комиссар Мамелюк сообщил губернскому комиссару: «В Погребище в ярмарочный день произошли волнения на почве дороговизны товаров. Погром предотвращён. Послана временная военная охрана. Сейчас спокойно. Прошу о скорейшей высылке в моё распоряжение воинской части. Землевладельцы в напряжённом состоянии».161

Однако, несмотря на то, что уездный комиссар посчитал погром предотвращённым, ночью в Погребище загорелась мельница и расположенные рядом хлебные амбары. Дзиковицкие, жившие в отдалении от местечка, в вечерней темноте слышали звон колокола в Погребище и видели зарево огромного пожара, опалявшего чёрное ночное небо.

Местный земельный комитет, как и другие комитеты в стране призванный, среди прочего, способствовать разрешению конфликтов мирным путём, часто занимал прямо противоположную позицию, обостряя ситуацию, а то и провоцируя крестьян и бедноту на беспорядки и бесчинства. Ни для кого не было слишком большой тайной, кто был главным подстрекателем. После указанного выше события на встрече с крестьянами Иван Дзиковицкий открыто заявил, что подбивает на беззаконные поступки никто иной, как Присяжнюк.

В условиях пропагандистской истерии большевиков и прочих революционеров, использовавших любую демагогию в целях привлечения на свою сторону неграмотного и запутавшегося люда, не гнушавшихся откровенным попранием государственных интересов России ради собственной выгоды и захвата власти, не приходится удивляться тому, что большинство офицерства, да и других патриотически настроенных кругов, воспринимало деятельность большевиков как “удар в спину”. Корнилов, наиболее полно воплотивший в своём выступлении настроения офицерства, накануне его писал одному из своих ближайших сподвижников, генералу А.С. Лукомскому: «Как вам известно, все донесения нашей контрразведки сходятся на том, что новое выступление большевиков произойдёт в Петрограде в конце этого месяца. По опыту 20 апреля и 3 – 4 июля я убеждён, что слизняки, сидящие в составе Временного правительства, будут смещены, а если чудом Временное правительство останется у власти, то при благоприятном участии таких господ, как Черновы, главари большевиков и Совет рабочих и солдатских депутатов останутся безнаказанными. Пора немецких ставленников и шпионов во главе с Лениным повесить, а Совет рабочих и солдатских депутатов разогнать, да разогнать так, чтобы он нигде и не собрался. Вы правы, конный корпус я передвигаю главным образом для того, чтобы к концу августа подтянуть его к Петрограду, и если выступление большевиков состоится, то расправиться с предателями родины как следует».141

Западные союзники России в это время проводили собственную политику, мало заботясь о внутрироссийских делах. Англия и Франция не хотели отдать формирование польской государственности на откуп Германии и Австро-Венгрии, и в августе 1917 года в Париже был создан Польский национальный комитет. В комитете преобладающим влиянием пользовалась основная партия польской буржуазии – “национальные демократы” (эндеки) и её лидеры – Р. Дмовский, Ст. Грабский и близкий им И. Падеревский. Правительства Франции, Англии, Италии и США признали комитет “официальной политической организацией”.

В России же в связи с ожидавшимся большевистско-анархистским мятежом премьер-министр А.Ф. Керенский согласился с мнением Верховного главнокомандующего о необходимости направить в столицу верные воинские части, которые смогут поддержать порядок в городе. В результате недопонимания и, вероятно, из-за боязни дальнейшего роста популярности Корнилова, премьер Керенский после очередных переговоров с генералом направил ему 27 августа телеграмму об отрешении от должности Верховного главнокомандующего. Корнилов, посчитав, что восстание большевиков уже началось и на Керенского оказывают давление, отказался повиноваться и призвал войска к восстанию против Временного правительства. 27 августа им был подписан приказ о продвижении к Петрограду 3-го конного корпуса генерала Крымова и Туземной (Дикой) дивизии в составе шести полков.

Командование Юго-Западного фронта сразу же объявило о поддержке Корнилова. Однако даже здесь, в Бердичеве, где разложение армии было ещё не столь повальным, как на других фронтах, агитаторы левых партий возбудили большинство солдат и по городу покатилась волна митингов, на которых требовалось арестовать в штабе фронта всех сторонников Корнилова во главе с командующим фронтом Деникиным.

Исполком Юго-Западного фронта одобрил резолюцию солдатских митингов с требованием военно-полевого суда над заговорщиками и образовал военно-революционный комитет (ВРК). Товарищ председателя «Колчинский пытался помешать аресту заговорщиков, он требовал оставить их на своих постах “под контролем ВРК”, мотивируя это необходимостью “поддержания оперативной работы штаба”. Однако уже 29 августа были арестованы генералы Деникин, Марков и Орлов в Бердичеве, в Житомире – начальник снабжения фронта генерал Эльснер, в штабах армий – все четыре командарма».162

Запрещённые после беспорядков 3 – 4 июля отряды красной гвардии были вновь, при благожелательном попустительстве правительства Керенского, возрождены и вооружены. Они стали вполне реальной силой при бессильном Временном правительстве, поскольку состояли из бывших безработных, уголовников и дезертиров, которых настоящие рабочие откровенно боялись. Красногвардейцы числились при заводах и фабриках, но не работали там, а лишь получали повышенную в сравнении с другими заработную плату. К тому же все лидеры большевиков, арестованные после беспорядков 3 – 4 июля, были теперь выпущены на свободу и вновь стали готовиться к свержению правительства и захвату власти.

Корпусу генерала Крымова, развалившемуся под “ударами агитаторов”, не хватило сил на взятие Петрограда. К 30 августа его продвижение остановилось, а сам командир застрелился, дабы избежать позора невыполнения приказа. 31 августа было официально объявлено о провале заговора. Члены Временного правительства подали в отставку, у власти оказалась директория под председательством Керенского, провозгласившего 1 сентября 1917 года установление в России республиканской формы правления, и страна ускоренными темпами стала катиться к большевизации и новым потрясениям.

Так, в сводке управления по делам милиции от 7 сентября говорилось: «Крестьяне села Безыменного Бердичевского уезда, удалив из прихода священника Плотницкого, захватили засеянное им поле, сено и продали сад. Власти бездействуют».161 И это бездействие уже стало нормой по всей стране.

Чувствуя свою возросшую силу, большевики и поддерживавшие их меньшевики-интернационалисты провели 10 – 12 сентября в Бердичеве конференцию войсковых организаций РСДРП, на которой порвали свои связи с меньшевиками, и создали так называемое Временное бюро войсковых организаций Юго-Западного фронта. 23 – 27 сентября в Бердичеве была собрана 2-ая конференция, по решениям которой в воинских частях стали создаваться ВРК частей, которые заявляли о взятии в свои руки власти и командования. Это было последним этапом перед окончательным развалом армии.

В Варшаве 12 сентября 1917 года вместо Временного Государственного совета был создан Регентский совет, он подтвердил позицию своего предшественника о решении вопроса российско-польских границ совместно обеими сторонами, хотя на тот момент все эти заявления были лишь простой декларацией, так как территория Польши всё ещё была занята германскими и австро-венгерскими войсками.

Согласно прошению, поданному 29 сентября 1917 года Марией Александровной, молодой вдовой погибшего подпоручика Казимира Владимировича Дзиковицкого, ей была назначена пенсия, которую ей, видимо, так и не пришлось получать из-за вскоре случившихся в России событий.

С октября 1917 года Центральная рада белорусских организаций стала называться Большой радой.

В то время, как в окопах против немцев сидели офицеры, медики и телефонисты, все остальные солдаты проводили время за их спинами на непрерывных митингах, на которых шла постоянная агитация за расправу с этими офицерами. «Ситуация была одинаковой на всех фронтах. Начальник штаба Юго-Западного фронта Н.Н. Стогов (20 октября 1917 года): “Отношение к офицерам, за исключением немногих частей, враждебное и подозрительное. Они постоянно подвергаются унижениям и оскорблениям, причём терпеливое перенесение обид офицерами и жертвы самолюбием ещё больше раздражают солдат. Постоянно слышатся угрозы убийством, отмечены попытки избиения офицеров”».141

Единственной реальной силой, находившейся в это время в Петрограде, способной сплотить людей и противостоять надвигающемуся антигосударственному мятежу, был Союз казачьих войск во главе с атаманом Дутовым. На 24 октября, в День Казанской Божьей Матери, казаки решили провести праздничный Крестный ход. А поскольку все они были при оружии и многочисленны, празднование должно было превратиться в грозную демонстрацию государственно настроенных сил России, способную предотвратить кризис. Троцкий, игравший в это время более важную роль в партии большевиков, был на грани паники. Однако на помощь разрушителям государства опять пришёл Керенский, запретивший своим приказом проводить намеченный Крестный ход. Зато большевики создали параллельные Временному правительству органы власти – Военно-революционный комитет (ВРК) – которые, вопреки здравому смыслу, Керенский приказал не арестовывать.

24 октября в Смольном заседали большевики, решавшие вопрос о начале переворота. Руководил совещанием Троцкий, распорядившийся не пускать в здание Ленина, который упорно проводил линию на немедленное начало восстания. Тем не менее, Ленин отправил в Смольный записку, в которой сообщал, что независимо от решения Совета, верные ему войска уже начали наступление и вскоре будут в Петрограде. Троцкий испугался и был вынужден согласиться на все требования, выдвигавшиеся Лениным. Что же за войска были за спиной Ленина? Это были немецкие и австро-венгерские военнопленные, с весны 1917 года содержавшиеся на территории Финляндии и получавшие помощь и инструкции из германского Генерального штаба. Вся же Финляндия к осени 1917 года фактически находилась под властью большевистских советов. В октябре в Финляндию прибыл сторожевой корабль “Ястреб”, гружённый немецким стрелковым оружием, переданным в руки военнопленных, которым оно было хорошо знакомо. Именно надеясь на отряды освобождённых из плена немцев и на финских большевиков, Ленин двинулся на русскую столицу. Троцкий, подчиняясь силе оружия, был вынужден уступить первую роль в руководстве большевиков Ленину, который и стал с этих пор символом и главой дальнейшего революционного разгула.

25 октября в Петрограде был совершён большевистский переворот и арестовано Временное правительство. По плану немецкого Генерального штаба большевики должны были продержаться у власти год. Этого немцам казалось достаточно для достижения своих целей. Командование Юго-Западного фронта русской армии намеревалось отправить в Петроград часть своих войск с целью ликвидации мятежа, однако противодействие двух бердичевских советов – солдатского и рабочего, а также ВРК фронта, задержало выполнение этого решения.

Депутат Государственной думы П.Н. Милюков свидетельствовал о кровавых событиях в Петрограде: «С 7 – 8 часов утра началась осада Владимирского военного училища… Юнкера и женский ударный батальон отстреливались до 2 часов и потом сдались. С той и с другой стороны были убитые и раненые… В стенах училища пробиты бреши; двери и окна пробиты и разворочены… С момента сдачи толпа вооружённых зверей с диким рёвом ворвалась в училище и учинила кровавое побоище. Многие были заколоты штыками, заколоты безоружные!».

Падение Временного правительства ликвидировало даже ту слабосильную законность, что ещё в какой-то мере сохранялась на местах. Теперь уже некому и нечем было противопоставить захлестнувшей всю страну волне анархии, бесчинств и самосудов.

1 марта сичевые стрелки и гайдамаки вошли в Киев. 2 марта в город вошли немцы, а 7 марта возвратилась Центральная рада. Избавившись от угрозы большевиков, она, тем не менее, не смогла закрепиться у власти. Дело в том, что, по условиям Брест-Литовского договора, за оказанную ей военную помощь Рада должна была поставить из голодной Украины в ещё более голодную Германию 60 миллионов пудов хлеба. Сил же выполнить эти обязательства, да и, видимо, возможностей, у неё не было. Как бы ни хотелось выполнить обещания в отношении немцев, Рада не могла не видеть бедственного положения населения. И действительно, все, кто ранее находился на жаловании, теперь, не имея работы, просто бедствовали. В особенно тяжёлом положении находились те, кому приходилось ещё кого-то содержать, как, например, Ивану Дзиковицкому. Все старые накопления обесценились. К 1 января 1918 года стоимость рубля по сравнению с довоенным уровнем упала в 23,3 раза.

Единственное, что ещё спасало семью от голодной смерти, так это то, что Иван Францевич ещё мог пока кое-что доставать из продуктов, выменивая их в соседних деревнях на оставшиеся от жены драгоценности, её и свои вещи и одежду. Но такой источник существования был, естественно, не бесконечен.

Заключив Брест-Литовский договор, германское командование перебросило высвободившиеся 92 дивизии с Восточного фронта на Западный и решило разгромить англичан и французов в том же месяце, не дожидаясь полного сосредоточения американских войск в Европе. Самым грозным для Антанты был удар немцев в Пикардии 8 – 21 марта, когда оборона англичан была прорвана и создалась критическая ситуация. Англичане уже готовились к эвакуации в Англию, а французское правительство готовилось к переезду в Бордо. Только переброшенные крупные резервы Антанты спасли положение.

После крушения российской государственности в 1917 – 1918 годах на политическую арену вышли народы, ранее не имевшие своего государства. Это относится, в том числе, к прибалтийским племенам и народностям. Именно тогда всплыло и историческое слово “Литва”. Это название было взято балтским народом летувисов (литовцев), состоявшим из племён аукштайтов и жмуди – бывшим национальным меньшинством в Великом княжестве Литовском. Маленькая часть прежней территории Литовского княжества вновь стала именоваться Литвой, но язык новой Литвы был теперь не литвинский (то есть “белорусский”), а летувисский, который никогда не был государственным. Ещё в конце XIX и в начале ХХ века жители территории созданной теперь восточной Литвы часто назывались жемайтами, а литовский язык – жемайтским. 229

Созданная Литовская республика включила в себя лишь две небольшие области былого Великого княжества Литовского: Жемайтию и Аукштайтию. А ведь даже самый знаменитый и почитаемый великий князь литовский – Витовт – четырежды отдавал Жемайтию Тевтонскому ордену! Эта территория хотя и была для него важной, но всё-таки разменной монетой в политической борьбе того времени.

Заключение Брест-Литовского договора сказалось и на положении польских корпусов на Украине. После перехода линии фронта 2-м польским легионом под командованием Ю. Галлера численность польских корпусов возросла. Активная засылка на Украину эмиссаров “Польской войсковой организации” привела к резкому усилению сторонников Юзефа Пилсудского в местных вооружённых формированиях поляков. Однако в апреле 1918 года основные силы 3-го корпуса потерпели тяжёлое поражение от повстанцев около Немирова. Остатки корпуса сдались австро-венгерским частям и были интернированы. 2-й польский корпус был отведён к Днепру. Командование задержало его на Правобережье, рассчитывая, что немцы позволят польскому корпусу объединиться с корпусом Довбор-Мусницкого для участия в общих операциях против большевиков.

Не решаясь потерять остатки популярности у населения, Центральная рада затягивала выполнение обязательств перед немцами. Образовался замкнутый круг. Немцы были разочарованы в своих ожиданиях.

До сих пор не вполне ясно, как конспиративно подготавливался переворот, который должен был устранить эту “социалистическую” Раду и заменить её “сильной властью”. Ставка немцев была сделана на генерала П.П. Скоропадского, который был ранее лично близок к царю, а во время войны командовал дивизией и корпусом. С командующим германскими войсками на Украине Германом фон Эйхгорном Скоропадский нашёл общий язык и они оговорили дальнейшие действия. «К заговору затем был привлечён так называемый “Союз хлеборобов”, объединявший крупных земельных собственников. Переворот не потребовал длительной и тщательной подготовки, так как практически единственная опора Центральной рады – германское “Oberkommando” на Украине все свои симпатии целиком и полностью отдало переворотчикам.

На одно из заседаний созванного при покровительстве немцев съезда “Союза хлеборобов” в сопровождении группы офицеров явился Скоропадский. Тут же было объявлено о создании гетманского правительства и упразднении Центральной рады».164 Гетманом Украины провозглашался Скоропадский.

Произошло это 29 апреля и почти тут же новый глава Украины подписал с фельдмаршалом Эйхгорном соглашение о поставке Германии 60 миллионов пудов зерна в течение четырёх месяцев.

В начале мая немецкие подразделения окружили 2-й польский корпус на востоке от Канева. Попытки отдельных солдат организовать вооружённый отпор были парализованы командованием корпуса, понимавшим бессмысленность сопротивления. 11 мая 1918 года командование корпуса подписало в Миронивцах условия капитуляции. После этого часть офицерского состава осталась на Украине, часть перебралась в Польшу, а другие выехали на Дон и Кубань для продолжения борьбы с большевизмом.

Программа деятельности нового украинского правительства гетмана Скоропадского была одобрена на съезде тысячи представителей имущих слоёв населения 15 – 18 мая в Киеве. В ней, в частности, предусматривалось восстановление дореволюционного управления и государственного аппарата на Украине, возобновление деятельности городских дум и земских управ.

После провозглашения Украинской Народной Республики (УНР) южные районы Белоруссии вдоль Припяти оказались под её управлением. По циркуляру начальника Екатеринославского почтово-телеграфного округа № 20548/52 от 28 июня 1918 года были включены в состав Украинской державы ряд уездов сопредельных территорий с украинским населением. В циркуляре говорится: «Временно эти уезды подчиняются наокрам (начальникам округов. – А.Д.) в следующем порядке: …Речицкий, Пинский, Мозырский и Гомельский – киевскому наокру». Какие-либо специальные почтовые отделения на этих территориях украинскими властями не открывались. Просто все местные почтово-телеграфные конторы и почтовые отделения стали получать циркуляры Управления Киевского почтовою округа и руководствоваться ими в своей работе. Киевским начальством не делалось каких-либо различий между почтовыми учреждениями, например, Киевской или Минской губернии. На территории присоединённых уездов имели хождение почтовые марки УНР и бывшей царской России с надпечаткой украинского трезубца.

В письме одного из знакомых Дзиковицких по жизни в Бердичеве – Владимира Любинецкого – вспоминалось то время: «Мне в это время было около 16 лет. Вы жили у развилки Белопольской улицы в домике, который находился рядом с железнодорожной станцией узкоколейной железной дороги. Мы жили на Семёновской улице и нас разделяла тогда дубовая роща (остаток Семёновского леса), называвшаяся просто “Дубинкой”. Вдоль этой “Дубинки” со стороны Семёновской улицы росли вольские орехи, от кожуры которых руки становились тёмно-коричневыми.

В 1918 году моя мама сказала мне: “Возьми буханку хлеба и сходи вот туда, к Дзиковицким, они страшно голодают”. Я тогда пошёл к вам и впервые познакомился со всеми вами. Зина была самая старшая и исполняла для вас всех роль матери».165

Поскольку воссоздание управленческого аппарата на Украине потребовало привлечения грамотных людей, имевших прежний опыт работы, Иван Францевич смог вновь поступить на службу. Это был Бердичевский уездный продовольственный комитет (упродком), но теперь, в отличие от прошлого года, Дзиковицкий работал в нём за жалованье. Служба позволила как-то сводить концы с концами, хотя, конечно, это был далеко не прежний достаток. Но и такое положение продлилось недолго.

«Надо сказать, что Скоропадский проводил двойную политику. С одной стороны, выполняя волю тех, кто посадил его на “гетманство”, и уступая давлению украинских самостийников, он демонстрировал свой сепаратизм, а с другой – менее заметно, но всё же играл на руку великодержавным шовинистам, сторонникам монархического “восстановления” России».164 Шеф Скоропадского фельдмаршал Эйхгорн 30 июля 1918 года был убит в Киеве. Но то, что происходило тогда за пределами Украины, всё-таки было на какое-то время отгорожено немецкими штыками. А что же там, в России, происходило? Солженицын писал: «В те динамичные годы не ржавели в ножнах сабли войны, но и не пристывали к кобурам револьверы кары. Это позже придумали прятать расстрелы в ночах, в подвалах и стрелять в затылок. А в 1918 известный рязанский чекист Стельмах расстреливал днём, во дворе, и так, что ожидающие смертники могли наблюдать из тюремных окон.

Был официальный термин тогда: внесудебная расправа. Не потому, что не было ещё судов, а потому, что была ЧК».169

Решения в то горячее время – страшного 18-го года – принимались быстро и меняли судьбы людей на всю жизнь. В 1918 году жизнь в России не стоила стёртого пятака… Лишь на Украине сохранялось некое подобие законности и порядка. Это время здесь было периодом относительной стабильности и спокойствия в клокочущей от междоусобной резни и террора бывшей Российской империи. Немецкая армия надёжно защищала украинские земли от превращения их в поле битв, погромов и бессудных расстрелов.

Повсюду шла коренная ломка быта, векового уклада, прочно сложившейся жизни, гибли не только семьи, но вихрь всё нарастающей революции с корнем вырывал целые роды и племена. В круговерти переломных 1917 – 1918 годов во многих давно уже “обрусевших” семьях стала оживать полузабытая семейная память о своих иностранных корнях. Вполне уже русские люди с лёгкостью и быстротой становились вдруг украинцами, поляками, немцами и так далее, и выезжали туда, откуда когда-то в поисках лучшей доли прибыли их предки. Многие из бывших родственников, друзей и знакомых Ивана Францевича так и поступили, отправившись в возрождённую Вторую Речь Посполитую.

26 сентября 1918 года началось общее наступление англо-американо-французских войск на всём 420-километровом Западно-Европейском фронте. После прорыва войсками Антанты Салоникского фронта 29 сентября перемирие подписала Болгария. После поражения в Палестине 30 октября подписала Турция. После прорыва фронта итальянскими войсками перемирие 3 ноября подписала Австро-Венгрия.

После поражения и развала Австро-Венгрии остро встал вопрос о возвращении Польше отнятой у неё ещё в XVII веке Тешинской Силезии. С этим, однако, не согласилась новообразованная Чехословакия, которая заявила, что является преемницей Австрии, и, следовательно, область должна принадлежать ей по праву. Возник резкий кризис в польско-чехословацких отношениях. 5 ноября 1918 года оба местных совета – польский Народный совет Тешинского княжества, в который вошли Юзеф Лондзин, Тадеуш Регер и Ян Михейда, и чешский Народный выбор Силезии – поделили территорию области по этническому признаку, и договорились, что окончательное решение должны принять центральные органы власти. Согласно этому решению Польше отходили бельский и тешинский поветы, а также часть фриштецкого повета.

Затем в самой Германии вспыхнула революция, организованная местными коммунистами, и 9 ноября была свергнута монархия. Германское командование посчитало своё положение безнадёжным и 11 ноября Германия заключила с Антантой Компьенское перемирие. Немецкая армия, не потерпев поражения, на востоке находясь на завоёванной территории и чувствуя себя победительницей, получила неожиданный приказ об отступлении. В ноябре 1918 года немецкие части начали выход с занятых ими территорий бывшей Российской империи. 13 ноября большевики аннулировали Брестский мирный договор с Германией. В тот же день лидеры ряда национальных партий Украины создали новое руководство – Директорию, в которую вошли многие деятели прежней Центральной рады. В ноябре власть Директории была установлена в Бердичеве.

Советская Западная армия, в задачу которой входило установление контроля над Белоруссией, 17 ноября 1918 года двинулась вслед за отступающими немецкими частями. Поляки Литвы и Белоруссии создали организацию “Комитет защиты восточных окраин” (КЗВО) с боевыми подразделениями, сформированными из бывших солдат Польских корпусов, и обратились за помощью к польскому правительству. Указом польского правителя (“временного начальника государства”) Юзефа Пилсудского от 7 декабря 1918 года отряды КЗВО объявлялись составной частью Войска Польского под общим командованием генерала Владислава Вейтки. 10 декабря 1918 года Красная Армия вступила в Минск.

 

 

*  *  *

Семь с половиной месяцев продержался на Украине гетман Скоропадский, так и не осуществив свою мечту – организацию свидания и примирения в Киеве Вильгельма II с Николаем II.

Германия, охваченная смутой, признала себя побеждённой и согласилась на капитуляцию и позорный и разорительный для себя мир. Предательство её тыла и непобеждённость её армии стали в дальнейшем причиной того, что немцы, вскоре подавив своих коммунистов, не считали войну законченной и через полтора десятка лет допустили к власти партию Гитлера, решившего исправить итоги первого этапа немецкой борьбы с Антантой.

Основной целью руководства возрождённой Польши во главе с Юзефом Пилсудским было восстановление Польши в исторических границах Речи Посполитой 1772 года, с установлением контроля над Белоруссией, Украиной (включая Донбасс) и Литвой и геополитическим доминированием в Восточной Европе. Ю. Пилсудский: «Замкнутая в пределах границ времён шестнадцатого века, отрезанная от Чёрного и Балтийского морей, лишённая земельных и ископаемых богатств Юга и Юго-Востока, Россия могла бы легко перейти в состояние второсортной державы, неспособной серьёзно угрожать новообретённой независимости Польши. Польша же, как самое большое и сильное из новых государств, могла бы легко обеспечить себе сферу влияния, которая простиралась бы от Финляндии до Кавказских гор».

С советской стороны, в качестве программы-минимум рассматривалось установление контроля над западными губерниями бывшей Российской империи (Украиной и Белоруссией) и их советизация, в качестве программы-максимум – советизация Польши, за ней Германии и переход к мировой революции. Советское руководство считало войну против Польши частью борьбы против всей существовавшей на тот момент Версальской международной системы.

В 1919 году, после официального признания большевиками независимости от Советской России стран Прибалтики, литовцы потребовали “возврата” им старинных “литовских летописей”, вывезенных когда-то из архивов Великого княжества Литовского в Россию. Советское правительство с готовностью согласилось, но, чтобы определить, что из находившегося в его руках является литовским, а что белорусским, предложило критерий отбора: все документы на литовском языке будут немедленно возвращены. Литовцы с радостью согласились, но… Среди более чем пятисот томов метрики Великого княжества Литовского таких текстов не нашлось ни одного. Абсолютное большинство документов было написано на западном варианте старорусского языка (старобелорусском) и лишь небольшая часть – на старопольском и латыни.

 

 

*  *  *

 

14 декабря войска Директории вошли в Киев, и гетман Скоропадский покинул Украину вместе с уходящими немцами. К концу года новая украинская власть распространилась на большей части Украины. В отличие от Скоропадского Директория рассчитывала на союз с бывшими союзниками России – Антанту. Однако в планы большевиков не входила независимость этих земель от провозглашавшегося ими мирового революционного пожара.

19 декабря польское правительство дало приказ своим войскам занять город Вильно (Вильнюс). 21 декабря 1918 года в Вильно создаётся польская администрация – Временная комиссия управления округом Средней Литвы. 1 января 1919 года была провозглашена Белорусская ССР. В этот же день польские части взяли под контроль Вильно (Вильнюс).

Наступление украинских советских дивизий из “нейтральной зоны” привело к захвату ими 3 января 1919 года Харькова, затем Чернигова, Полтавы. 6 января 1919 был отбит у поляков частями РККА город Вильно.

В это время продолжалось нагнетание напряжённости между Чехословакией и Польшей. Прага решение о разделе Тешинской Силезии по национальному признаку не признала и потребовала ликвидации в Тешине всех польских воинских подразделений и институтов, чтобы ни в коем случае не допустить участия местных польских жителей в выборах в Сейм 26 января 1919 года. Началось сосредоточение польских войск в Тешине. Чехословацкие войска также прибывали из Европы и сосредотачивались на границе. Чтобы избежать военного конфликта, польское руководство предложило Чехословакии провести плебисцит в Тешине и по его результатам определить принадлежность области. Плебисцит был назначен на 26 января 1919 года. Однако, понимая, что результаты будут явно не в его пользу, поскольку польское население составляло абсолютное большинство, чехословацкое правительство заявило, что в любом случае плебисцит не признает, после чего направило Польше ультиматум с требованием вывести свои войска из Тешина. 23 января 1919 года, как только срок ультиматума истёк, чешские войска под командованием полковника Йозефа Снейдарка, в составе 16 тысяч человек при поддержке бронепоезда и артиллерии, перешли демаркационную линию и вторглись в Тешинскую Силезию.

В первый день чешские войска захватили Богумин и шахты Карвинского бассейна, которые обороняли только горняки и учащиеся польских школ. 24 января чехи заняли Карвин, Орлову, Сухую и Яблонкув. Польские войска на тот момент насчитывали только 3 тысячи человек под командованием командующего Тешинским военным округом бригадира Франтишека Латиника. На рассвете 26 января, в день выборов в Сейм, чехи внезапно продвинулись между Зебжидовцами и Малыми Кончицами и атаковали отряд капитана Цезары Халлера, насчитывающий всего 60 человек. Однако уже к 8.00 их атака была отбита подошедшей из Вадовиц на помощь Халлеру пехотной роты поручика Ковальского.

Около полудня чехи атаковали Стонаву и выбили оттуда вадовицкую роту. Получив подкрепление в Смолковицах, поляки попытались вернуть Стонаву. В наступлении на Стонаву вадовицкая рота была на три четверти уничтожена, после чего чехи зверски расправились с пленными. Более 300 человек были убиты.

Вскоре сюда прибыл подхорунжий Круликовский с отрядом спешившихся уланов, которые вернули всю утраченную территорию и отбросили чехов. Но на левом фланге сложилась тяжёлая ситуация. Чешские войска непрерывно атаковали в районе Сухой Горы, которую обороняли только 30 милиционеров поручика Павласа. Около 17 часов бригадир Латиник отдал приказ об отступлении за Вислу и оставлении Тешина. На следующий день чехи заняли Тешин и ещё несколько населённых пунктов. 28 – 30 января произошло ожесточённое столкновение польских и чешских войск в районе Скочова. После чего по инициативе чешской стороны наступило прекращение огня. 3 февраля было подписано польско-чехословацкое соглашение о перемирии и установлении демаркационной линии по кошицко-богуминской железной дороге. Под давлением Антанты Чехословакия согласилась, наконец, на проведение плебисцита.

4 февраля польские войска заняли Ковель, а 5 февраля украинские советские дивизии захватили Киев. Польша не могла оказать существенной помощи отрядам “Комитету защиты восточных окраин”, действовавшему в Белоруссии, поскольку часть польских войск втянулась в пограничный конфликт с Чехословакией и готовилась к возможному конфликту с Германией за Силезию, а в западных районах Польши ещё находились немецкие войска. Только после вмешательства Антанты 5 февраля был подписан договор о том, что немцы пропустят поляков на восток. 9 – 14 февраля 1919 года немецкие войска пропустили польские части на линию р. Неман (до Скиделя) - р. Зельвянка - р. Ружанка - Пружаны - Кобрин. В результате, 9 февраля польские войска уже вступили в Брест.

16 февраля власти Белорусской ССР предложили польскому правительству определить границы, но Варшава оставила это предложение без внимания. Вскоре к линии расположения поляков с другой стороны подошли части Западного фронта Красной Армии. Таким образом, образовался польско-советский фронт на территории Литвы и Белоруссии. Хотя к февралю 1919 года войско польское номинально насчитывало более 150 тысяч человек, поляки поначалу располагали в Белоруссии и на Украине очень незначительными силами – 12 батальонами пехоты, 12 кавалерийскими эскадронами и тремя артиллерийскими батареями – всего около 8 тысяч человек, остальные части размещались на границах с Германий и Чехословакией или находились в стадии формирования. Численность советской Западной армии оценивается в 45 тыс. человек, однако после занятия Белоруссии наиболее боеспособные части были переведены на другие направления, где положение РККА было крайне тяжелым.

19 февраля – польские войска вошли в оставленный немцами Белосток. В это же время двигающиеся на восток польские войска ликвидировали администрацию Украинской Народной республики на Холмщине, в Жабинке, Кобрине и Владимире-Волынском. В тот же день Западная армия большевиков, противостоящая полякам, была преобразована в Западный фронт под командованием Д. Надёжного.

Начинавшаяся советско-польская война происходила одновременно с интервенцией в Россию стран Антанты, активно поддерживавших Польшу с момента её воссоздания как независимого государства. В связи с этим, война Польши против России рассматривалась “великими державами” как часть борьбы против большевистского правительства.

Однако мнения стран Антанты относительно возможного усиления Польши в результате конфликта сильно расходились – США и Франция выступали за всемерную помощь правительству Пилсудского и принимали участие в создании польской армии, тогда как Великобритания склонялась к ограниченной помощи Польше, а затем – к политическому нейтралитету в этом конфликте.

Последние бои между Польшей и Чехословакией произошли 21 – 24 февраля. 25 февраля 1919 года польские войска вновь вошли в Тешин.

Вся Украина полыхала в огне гражданской войны. Несмотря на проводившиеся в Бердичеве облавы и погромы, «24 февраля 1919 года восставшие рабочие и крестьяне изгнали из города ставленников Директории, образовали Совет рабочих и крестьянских депутатов».166 С этого дня здесь «организовываются красные сотни. Повстанческие отряды нападают на сичевиков и разоружают их. Приказом Петлюры войска Директории отступают в обход Бердичева в Галицию».174

27 февраля большевики, после включения в состав Белорусской ССР Литвы, переименовали её в Литовско-Белорусскую ССР (республику Литбел).

Для подготовки наступления на восток польские войска в Белоруссии, получившие подкрепления, были разделены на три части: Полесской группой командовал генерал Антонии Листовский, Волынской группой – генерал Эдвард Рыдз-Смиглы, на линии Щитно-Скидель находилась Литовско-Белорусская дивизия генерала Вацлава Ивашкевича-Рудошанского. К югу от них находились подразделения генералов Юлиуша Руммеля и Тадеуша Розвадовского.

В конце февраля польские войска форсировали Неман и начали наступление в Белоруссии (с 3 февраля находившейся в федерации с РСФСР). 28 февраля подразделения генерала Ивашкевича атаковали советские войска по реке Щара и 1 марта заняли Слоним, а части Листовского 2 марта взяли Пинск. В ходе войны войска обеих сторон совершали казни гражданского населения и при этом польские войска проводили этнические чистки, объектом которых в основном были евреи. Так, после занятия польской армией Пинска польский комендант приказал расстрелять 40 евреев, собравшихся на молитву, которых приняли за собрание большевиков. Была расстреляна и часть персонала госпиталя. Руководство как РККА, так Войска Польского инициировало служебные расследования по результатам подобных акций и старалось их не допускать.

Задачей обеих наступающих польских групп было не допустить концентрации советских войск по линии Лида – Барановичи – Лунинец и подготовиться к занятию Гродно после вывода оттуда немецких войск. Вскоре Ивашкевича сменил Станислав Шептицкий.

На Украине «в конце февраля – начале марта 1919 года петлюровцы начали стягивать к Бердичеву значительные воинские силы и 7 марта захватили город.

9 марта к городу подошли войска 1-й Украинской советской дивизии. Командовал ею легендарный герой революции Н.А. Щорс. В результате ожесточённых боёв за город, в которых плечом к плечу со щорсовцами сражались красноармейцы Иваново-Вознесенского полка и два бронепоезда из Луганска, 19 марта 1919 года петлюровцы были разбиты и отброшены к Новоград-Волынску».166

Во время этих боёв, когда население города отсиживалось по домам, боясь выйти на улицу, были взорваны интендантские склады бывшего Юго-Западного фронта. Мощные взрывы потрясли город и разметали по огромной территории содержимое военных хранилищ. «Местное селянство, – вспоминал впоследствии один большевик, – в течение многих лет привыкло жить за счёт войска. Царская армия здесь заготовляла продукты для войск Юго-Западного фронта, она же бросила здесь всё имущество при стихийном оставлении фронта. Проходившие австрийцы тоже бросили свои обозы, гайдамаки оставили своё “майно”, и, таким образом, среди некоторой части населения выработался тип паразита, живущего наживой и ждущего безвластия, которое всегда существует при отходе одной из армий и при выдвижении другой».168 Разруха и голод (ведь Иван Францевич опять давно не имел работы и непонятно, как выживал) выработали такой же “тип паразита” и у Дзиковицких. Вместе с сотнями других жителей города Геннадий, Клава и другие дети ходили на развалины интендантских складов и собирали там в котелки землю, густо перемешанную с солью (всё другое большевики забрали сами). Дома землю эту заливали водой, соль растворялась, земля оседала на дно, а воду затем сливали и выпаривали, получая почти чистый продукт, который можно было обменять на что-нибудь съестное.

После установления в Бердичеве советской власти и создания ревкома началась «борьба с контрреволюционными элементами, саботажниками и спекулянтами».166 Давно уже свирепствовавший в большевистской России “красный террор” распространился теперь на Украину. В газете с показательным названием “Красный террор” ещё в ноябре 1918 года Лацис, один из тогдашних руководителей большевистских репрессий, писал: «Мы не ведём войны против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против Советов. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, – к какому классу он принадлежит, какого происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом – смысл и сущность красного террора».169 В страхе террора заключалась сила большевиков, но в нём же заключалась причина всеобщей ненависти к ним.

Лев Троцкий, второй после Ленина человек в партии большевиков, приехавший ревизовать Киев в апреле 1919 года, прямо приказал “перестрелять всех патриотов”, что и было сделано киевскими чекистами. «Летом 1919 года террор с особенной силой разгорелся на Украине, куда ещё в апреле был направлен М.И. Лацис с группой своих сотрудников, который и возглавил Всеукраинскую ЧК. 25 июля “Известия” сообщали, что “по всей Украине организованы комиссии красного террора”, которые предупреждают, что в ответ на репрессии Деникина “пролетариат произведёт организованное истребление буржуазии”. В воспоминаниях киевского очевидца это выглядело так: «К концу августа остались лишь чрезвычайки, в них пьяные комиссары с дьявольской жестокостью добивали по ночам несчастных мучеников. В сараях, конюшнях, по дворам чрезвычаек их убивали холодным оружием, железными вилами и бутылками от вина».141 Позже, оправдывая свои зверства, большевики утверждали, что апрель, май, июнь и июль 1919 года прошли на Украине под знаком повсеместной и нескончаемой войны с так называемыми “кулацкими бандами” – отрядами крестьян, подвергавшихся систематическому ограблению и изъятию “продуктовых излишков”. Большевик Затонский вспоминал: «Весна 1919 года. Петлюра разгромлен усилиями организованного пролетариата и примкнувшего к революции крестьянства. Нам чрезвычайно легко далась эта победа. Мы были вынесены стихией, притом стихией крестьянской, весьма сочувствовавшей большевизму, но весьма подозрительно, чтобы не сказать больше, относившейся к коммунизму. Он (крестьянин.- А.Д.) видел одно. Большевики говорят: “Бей помещика, бери его землю, вооружайся”... Коммунисты поют: “Давай для государства хлеб, подчиняйся дисциплине” (несколько позже: “Сдавай оружие”). И немудрено, что разворошённая сплошь, вооружённая и организованная на свой манер (отряды) стихия обернулась против нас с такой же почти силой, как только что поднималась против гетмана или неудачника Петлюры.

Как бы там ни было, весной 1919 года вся Украина клокотала и бурлила. То там, то сям вспыхивали крестьянские восстания, каждое село имело свой отряд, оборонявший стратегические подступы к своей деревенской республике, а подчас выступавший в поход против соседнего городка или местечка.

Наше положение было довольно сложное. Выручала лишь организованность партии, выручала неорганизованность крестьянской массы, да отчасти тот авторитет, который мы, как большевики, всё же имели в её глазах.

По существу, любой наш полк в то время мог поднять против нас восстание, и подчас не всегда было понятно, почему та или иная часть борется на нашей стороне, а не против нас».167

«Каждое взятие города в ходе Гражданской войны отмечалось не только ружейными дымками во дворе ЧК, но и бессонными заседаниями трибунала. И для того, чтобы эту пулю получить, не надо было непременно быть белым офицером, сенатором, помещиком, монахом, кадетом или эсером. Лишь белых мягких немозолистых рук в те годы было совершенно довольно для расстрельного приговора».169

Ничем не отличалась ситуация в Бердичеве. Были созданы ЧК и милиция, функции которых тесно переплетались, а во главе здешней уездной ЧК встал старый знакомый Дзиковицкого по Погребищам - Присяжнюк. Для Ивана Францевича это означало одно – расстрел.

Во время повальных арестов и взятия заложников из “класса эксплуататоров” среди прочих оказался Дзиковицкий. Он был помещён в городскую тюрьму, в сырое подвальное помещение, где по стенам ползали черви и мокрицы. Неонила Сисецкая, молодая учительница из Погребища, переехавшая в Бердичев, обивала пороги тюремного и милицейского начальства, пытаясь чем-нибудь помочь Ивану Францевичу, но её даже не допускали на свидание с ним.

Начальник бердичевской тюрьмы еврей Рахман ничуть не уступал своему рязанскому коллеге-соплеменнику. Он лично руководил расстрелами во дворе тюрьмы. Каждый день казнили по 10 заключённых. Иван Францевич ежедневно думал, что это его последний день.

«Как ни странно, но в те громовые годы так же ласково давались и брались взятки, как от веку на Руси, как довеку в Союзе. И даже и особенно неслись даяния в судебные органы. И, робеем добавить, – в ЧК. Красно переплетённые с золотым тиснением тома истории молчат, но старые люди, очевидцы, вспоминают, что в отличие от сталинского времени судьба арестованных политических в первые годы революции сильно зависела от взяток: их нестеснительно брали и по ним честно выпускали».169

Тюремщик Рахман также предлагал Дзиковицкому рассказать, где тот спрятал золото, накопленное во времена царизма, обещая взамен свободу. Но Дзиковицкому нечем было откупиться и надежды остаться в живых у него не было. Однако Рахман был уверен, что его заключённый обладает спрятанным сокровищем, и потому Дзиковицкий не был расстрелян в первые же дни. Рахман был уверен, что тот всё же сломается и откупится.

Дети же Ивана Францевича, узнав, где проживает Присяжнюк, каждый день ходили к его дому и, выстаивая на коленях под окнами, вымаливали пощаду для отца. Но всё было напрасно. И уже было принято решение о помещении детей в детский приют, передав заботу о них в “ласковые руки” советского государства. Лишь счастливое стечение обстоятельств спасло Ивана Францевича от смерти, а детей от приюта.

В Белоруссии 17 – 19 апреля поляки заняли Лиду, Новогрудок и Барановичи, и 19 апреля польская кавалерия вступила в Вильно. Через два дня туда прибыл Юзеф Пилсудский, который выступил с обращением к литовскому народу, в котором предлагал Литве вернуться к унии времён Речи Посполитой.

Между тем, польские войска под командованием Станислава Шептицкого продолжали двигаться на восток, получая подкрепления из Польши – 28 апреля поляки заняли город Гродно, оставленный немцами.

9 мая 1919 года командир 6-й дивизии советских украинских войск Н.А. Григорьев поднял в районе Елизаветграда и Александрии антибольшевистское восстание. Против него были направлены другие красные части. А поскольку ненависть к коммунистам и их карательным органам была повсеместной, произошло следующее.

Вспоминает Затонский: «Сообщают, что один из полков, снятый с петлюровско-польского фронта (номера сейчас не помню, восьмой, кажется), направленный против Григорьева, по дороге уже разгромил ЧК в Бердичеве, Казатине и Фастове и в данный момент в Фастове уже обсуждают вопрос, двинуться ли ему дальше на юг, через Белую Церковь, Бобринскую на Григорьева или завернуть раньше на Киев и разделаться там с “Чекой” и “коммунистами”».167

Именно тогда был освобождён из тюрьмы Иван Францевич, причём то, что солдаты этого полка постреляли в Бердичеве чекистов и пожгли их бумаги, позволило Дзиковицкому скрывать в дальнейшем от красных свой арест и продолжать жить в городе. Кроме того, помог ему не быть “раскрытым” некий родственник его бывших сослуживцев Франц Карбовский, занявший при советской власти какую-то должность, чуть ли не в той же ЧК. В семье Дзиковицких его потом долго с благодарностью помнили.

С мая по июль польские части пополнились 70-тысячной армией Юзефа Халлера (Галлера), созданной во Франции в основном из эмигрантов-добровольцев польского происхождения из Франции и США. Армия Ю. Халлера получила название “Голубой армии” из-за носимой ею французской формы голубого цвета.

Проводя линию на построение “счастливой жизни”, Бердичевский ревком провёл национализацию предприятий и учреждений, были образованы подчинённые большевикам профессиональные союзы, без членства в которых никто не мог получить работу и карточки на продукты и промышленные товары, была введена всеобщая воинская повинность. Периодически проводились облавы на уклоняющихся от чести служить в рядах красной армии.

В уезд регулярно высылались продотряды для изъятия у крестьян зерна и наказания недовольных новой властью. Так, 14 июня 1919 года в Бердичеве была создана комиссия по организации продовольственных отрядов, создан первый продотряд числом до 500 человек и «под руководством членов исполкомов и ответственнейших партийных работников» выехал в уезд. Попутная задача, поставленная перед ним – сбор оружия у крестьян. Одновременно под контроль поляков переходит Западная Украина – 25 июня 1919 совет министров иностранных дел Великобритании, Франции, США, Италии уполномочивает Польшу на оккупацию восточной Галиции до реки Збруч.

А на территории советской части Украины продолжалось насаждение военного коммунизма. 2 июля отмечалось: «Вторая неделя снабжения в Бердичевском уезде проходит с успехом. Сочувственное отношение бедноты, середняков, которые совместно с продовольственными отрядами борются с кулечеством и самогонщиками, против которых принимаются репрессивные меры».174

Тем временем наступление польских войск продолжалось – 4 июля был занят город Молодечно в Белоруссии, к 17 июля восточная Галиция была полностью занята польской армией, а администрация Западно-Украинской Народной республики (ЗУНР) ликвидирована.

Командующий советским Западным фронтом Дмитрий Надёжный 22 июля был снят с должности, на его место назначен Владимир Гиттис. Однако существенных подкреплений советские войска в Белоруссии не получили, поскольку все резервы советский генштаб направлял на южное направление против Добровольческой армии Антона Деникина, которая в июле начала наступление на Москву. 25 июля 1919 года под польский контроль перешёл город Слуцк.

Показательна хроника событий, отмеченных в Бердичевской уездной газете в двух номерах того времени, от 30 и 31 июля 1919 года: «В Казатине скопилось до 800 беженцев из разгромленных местечек уезда... Образована комиссия из представителей Упродкома и милиции для наблюдения за рынком... Отдел Трибунала XII Армии 21 июля сего года приговорил к расстрелу за вооружённое восстание в банде Соколовского против Советской власти граждан...».170 «В последние дни представителем местной военной власти устроены были облавы в разных частях города для поимки дезертиров. Арестованные дезертиры препровождены в комиссию по борьбе с дезертирством... В Юзефовской волости имевшие в некоторых районах беспорядки подавлены».171

Кроме того, что для получения работы было введено обязательное условие членства в профсоюзах, стать членом было очень непросто из-за того, что в условиях повальной безработицы специально проводилась политика на оставление всех бывших “буржуев” без средств к существованию. Так, «28 июля состоялось заседание правления союза служащих. Комиссии предложено строжайшим образом фильтровать новых членов, дабы в союз не проникли всякого рода спекулянты...».170

Поступить же на работу помимо биржи труда, которая напрямую подчинялась Отделу труда профессиональных союзов, было не только практически невозможно, но и уголовно преследовалось. Так, в той же газете сообщалось: «О тех учреждениях и предприятиях, где после контроля лица, принятые на службу помимо Биржи, остались на работе, будет доложено в ближайшем заседании правления для привлечения к судебной ответственности лиц, нарушивших декрет о правилах приёма и поступления на службу помимо Биржи труда».171

Можно представить, какие сложности пришлось преодолеть Ивану Францевичу для получения хоть какой-то работы! С огромным трудом, скрывая своё прошлое и наверняка используя какие-то старые знакомства, он сумел втиснуться в профсоюз Совторгслужащих и получил скромную должность помощника бухгалтера.

Мало того, что деньги к этому времени обесценились и на них почти нечего было купить, проводившаяся политика “военного коммунизма” предусматривала уничтожение вообще всякой торговой деятельности, а работающие в городах должны были вместо заработной платы получать пайки. «Военный коммунизм - такие порядки, среди которых не было места купцовским способам ведения хозяйства, время, когда поставлять городу продукты деревня должна была бесплатно, по продразвёрстке, а государство, в свою очередь, раздавало эти продукты в городе тоже не под работу, а пайками, по спискам или по членским билетам потребительских коммун или союзов».172 Естественно, все пайки были разными - льготные, частично льготные, обычные, уменьшенные. В зависимости от того, кем был получатель и какие у него были отношения с властью и связи с новыми руководителями.

Дзиковицкий, естественно, имел скудный паёк. К тому же часть его выдавалась не продуктами питания, а “мануфактурой” – пуговицами, иголками и прочей мелочью. Понятно, что в семье все постоянно голодали. Особенно сильно недоедал сам Иван Францевич, стараясь поддержать ослабленных скудным питанием детей за счёт своей доли пайка. Правда, старшие дочери в меру сил и удачи также старались хоть что-то принести в дом, стирая бельё и работая по хозяйству у других, более зажиточных.

В июле белая Добровольческая армия Юга России генерала Деникина начала наступление на Москву. Советским властям в Бердичеве стало неспокойно. «В полном сознании смертельной опасности, которую несёт с собою генерал Деникин, – сообщал Комитет Обороны в Бердичеве, – бердичевский пролетариат на объединённом заседании Совета депутатов, профессиональных союзов и заводских комитетов 9 августа создал “Комитет пяти”, которому передал всю полноту власти в городе и уезде».174

В августе 1919 года польские войска вновь перешли в наступление, главной целью которого был Минск. После шестичасового боя 9 августа польские войска захватили белорусскую столицу. Воспользовавшись деникинским натиском, а также повсеместными бунтами крестьян против большевиков, петлюровские войска предприняли новое наступление на Украине и 21 августа, после ожесточённого боя, взяли Бердичев.  29 августа, несмотря на упорное сопротивление Красной Армии, поляками был взят Бобруйск. 30 августа войска Директории вошли в Киев, а на следующий день туда же вступили части деникинского генерала Бредова. Союзники решили организовать совместный парад по Крещатику. На здании ратуши были вывешены два флага – российский триколор и украинский жёлто-голубой. Однако, один из петлюровцев, не будучи предупреждён об этом, сорвал российское знамя и начал топтать его копытами своего коня. Один из белогвардейских офицеров хотел было застрелить петлюровца, но подоспели другие гайдамаки и убили русского офицера.

После такого происшествия генерал Бредов приказал подвергнуть артиллерийскому обстрелу петлюровские части, находившиеся в Киеве, а через три дня после вступления в город по требованию Деникина гайдамаки оставили его и отошли к Василькову. Деникин издал приказ по Белой армии о том, чтобы не брать в плен петлюровцев, а расстреливать их на месте, как изменников России.

Следует упомянуть в этой связи, что «и на Юге и на Востоке основным лозунгом руководства белых армий был лозунг “За великую, единую и неделимую Россию”, которому оно неукоснительно следовало и на практике, даже когда под угрозу ставилась победа. Когда Добровольческая армия вступила на территорию Украины, она немедленно начала военные действия против Петлюры, активно боровшегося с большевиками, но ратовавшего за “самостийную Украину”. Большевики же, руководствуясь совершенно иными принципами, предложили Петлюре заключить соглашение о совместных действиях против Добровольческой армии. Такие соглашения заключили они и с Махно».141

В октябре части Красной Армии предприняли контратаку на город Бобруйск, попытавшись отбить его у поляков, однако потерпели поражение. После этого боевые действия затихли до начала следующего года: стороны заключили перемирие.

В Бердичеве петлюровцы продержались чуть больше 2 месяцев. 28 октября 1919 года большевики вновь захватили город и возобновили деятельность ревкома. Видимо, с новым приходом большевиков у Ивана Францевича появились какие-то проблемы, так как он переехал из прежнего жилья в другое, на улицу Маховую. В то же время всё ещё продолжались сражения и обстановка оставалась неясной. «С момента занятия города советскими войсками Бердичевский уездревком сейчас же приступил к работе по строительству Советской власти как в городе, так равно, по мере освобождения от петлюровцев, и в уезде».174

В Белоруссии в ноябре 1919 года польские войска остановились на линии Дрисса – Дисна – Полоцк – Борисов – Паричи – Птичь – Белокоровичи. Это объяснялось как нежеланием стран Антанты и Антона Деникина поддерживать планы дальнейшей польской экспансии, так и нежеланием польского руководства способствовать успехам войск А.И. Деникина. Большевиков спасло от одновременной войны с белыми и поляками лишь то, что Пилсудский опасался, что в случае победы Деникина, приверженца единой и неделимой России, Польше грозила вновь потеря независимости.

Начался долгий переговорный процесс между Советами и Пилсудским.

 

 

*  *  *

 

Кто тогда строил новое советское государство и осуществлял террор в отношении практически всего населения, хорошо показывают следующие слова английского премьер-министра У. Черчилля, сказанные им 5 ноября 1919 года: «В советских учреждениях преобладание евреев более чем удивительно. И главная часть системы террора, учреждённого Чрезвычайной Комиссией, была осуществлена евреями и еврейками».180

Конец осени и начало зимы 1919 года: «до 15 декабря Бердичев был ареной боёв; дважды город был занимаем деникинцами и галичанами на короткий срок, всего на несколько часов, после которого они были выбрасываемы из города».174 Лишь 16 декабря красные окончательно взяли Бердичев и Киев и тут же вновь организовали в обоих городах свои ВРК и ЧК.

Кроме непосредственных бедствий Гражданской войны наряду с голодом, а отчасти и вследствие его, массово расцвели болезни: холера, всевозможные тифы, туберкулёз, вши и прочее. «Самым ужасным было огромное скопление по сёлам больных сыпным тифом: в некоторых деревнях насчитывались только единицы здоровых. При поездке в район Жмеринка – Казатин – станция Попельня можно было видеть разросшиеся в несколько раз кладбища. Медицинская помощь отсутствовала за неимением врачей».168 Поздней осенью 1919, когда Иван Францевич смог уже восстановиться на прежней бухгалтерской работе благодаря сохранившемуся профсоюзному билету, единственный его сын заболел. Это был тиф – очень заразная, тяжело и при высокой температуре протекавшая болезнь, сопровождавшаяся обмороками, бредом, галлюцинациями, часто завершавшаяся смертью.

Строгая изоляция больного сына уберегла от заболевания остальных, а сам мальчик, к которому иногда приходил даже доктор (видимо, из старых знакомых Ивана Францевича), спустя время, уже в начале весны 1920 года, смог встать на ноги.

Хотя к 1920 году Правобережная Украина почти целиком была под властью Советов, западная её часть находилась под контролем польской армии, в союзе с которой выступали гайдамаки, заключившие с главой польского государства Юзефом Пилсудским договор о воссоздании Польши в границах 1772 года, то есть с Правобережной Украиной, которая имела бы широкие федеративные права. После поражения Деникина Ю. Пилсудский стал готовиться к продолжению войны, но не столько с большевизмом, сколько за восстановление Польского государства в границах Речи Посполитой XVIII века – с белорусскими и украинскими землями. В этом смысле Пилсудский мечтал возродить и былое Великое княжество Литовское в составе объединённой II Речи Посполитой. Польша стала готовиться к провозглашённому её руководителем “походу на Киев”. У историков утвердилось мнение, что автором польского плана победы над Красной Армией являлся сам Пилсудский. В будущих автономных провинциях Пилсудский делал ставку на сторонников этого плана – С. Петлюру на Украине и С. Булак-Балаховича в Белоруссии. В то же время, «современные историки не сомневаются также, что война 1920 года, окончившаяся успехом Польши, не только спасла только что обретённую независимость, но и перечеркнула планы Ленина по завоеванию Европы, то есть перенесения большевистской революции в Германию и дальше на запад».179

«Район правобережья ещё не был организован в смысле гражданского управления. Волостные революционные комитеты не имели силы, на которую могли бы опереться».168 В то же время, нескончаемые грабежи и мобилизации большевиков заставляли бурлить крестьянство. В начале 1920 года в Бердичеве большевики от имени профсоюзов стали проводить массовые субботники и воскресники, во время которых разбирались завалы, ремонтировались разрушенные предприятия и полуразрушенные жилые дома. Это была новая форма привлечения людей к труду на государство без оплаты – “за идею”.

После провала мирных переговоров между Советами и Польшей боевые действия возобновились. В первых числах января 1920 года войска Эдварда Рыдз-Смиглы неожиданным ударом взяли Двинск и затем передали город латвийским властям.

С февраля 1920 года генерал-майор Булак-Балахович, происходивший из той литвинской шляхты, которая потеряла шляхетское достоинство во время “разборов шляхты” в XIX веке, начал воевать на стороне поляков и сотрудничать с польской разведкой в качестве командующего диверсионной группой в Белоруссии. В марте в районе Бреста он сформировал партизанский отряд и приступил к действиям в Полесье, главным образом набегам на штабы и обозы красных. С этого времени отряд подчинялся главнокомандующему Войска Польского и находился на его обеспечении. В польских документах партизанский отряд именовался “группа Балаховича” или “вспомогательный отряд Балаховича”. Основной район его действий находился в районе города Мозыря. 6 марта польские войска начали наступление в Белоруссии, захватив Мозырь и Калинковичи. Четыре попытки Красной Армии отбить Мозырь не увенчались успехом, неудачей закончилось и наступление РККА на Украине.

В Польше, в связи с намечавшейся войной, было также неспокойно. В марте против войны забастовали 75 тысяч горняков, под Варшавой восстали два пехотных полка. Но, тем не менее, когда «ко второй половине апреля достаточно подсохло, усилилась лётная деятельность [польской] авиации. Начиная с 17 апреля польские аэропланы сбрасывали прокламации на русском языке на станции Коростень, в районе Житомира и Бердичева. Прокламации призывали к борьбе против большевиков.

23 апреля 2-я галицийская бригада [гайдамаков Петлюры] с оружием в руках выступила против Красной Армии. Для ликвидации этого выступления на юг от Бердичева двинулись из Житомира части 58-й стрелковой дивизии.

В такой обстановке между пятью и шестью часами утра 25 апреля поляки начали наступление главным образом вдоль шоссе от Новоград-Волынского на Житомир. Здесь они встретили сопротивление красных частей, организовавших оборону в непосредственной близости к городу. Утром 26 апреля поляки заняли город. Наши аэропланы, высланные 27 апреля, определили, что бои развиваются юго-восточнее и южнее Бердичева».168 В тот же день Бердичев был взят польскими войсками. К 28 апреля поляки заняли линию Чернобыль – Казатин – Винница – румынская граница. Красный командарм Сергей Меженинов, не рискуя вступать в бой, отвел войска 12-й армии, части которой были разбросаны на большом расстоянии друг от друга, потеряли единое управление и нуждались в перегруппировке. В эти дни поляки взяли в плен более 25 тысяч красноармейцев, захватили 2 бронепоезда, 120 орудий и 418 пулеметов. 7 мая в оставленный частями РККА Киев вступила польская кавалерия, вскоре полякам удалось создать на левом берегу Днепра плацдарм глубиной до 15 километров.

С мая 1920 года казаки, воевавшие на стороне Красной армии на Украине, начали переходить на сторону поляков. Однако теперь, когда перед большевиками не было грозного противника в лице Деникина и лишь остатки его былой армии спешно укреплялись в Крыму, на польский фронт можно было направить значительные силы. Большевики спешно стали стягивать в район Киева крупные соединения.

Тухачевский в Белоруссии решил воспользоваться отвлечением части сил польской армии с белорусского направления и 14 мая начал наступление на позиции поляков силами 12 пехотных дивизий. Несмотря на первоначальный успех, к 27 мая наступление советских войск захлебнулось, а 1 июня 4-я и части 1-й польских армий перешли в контрнаступление против 15-й советской армии и к 8 июня нанесли ей тяжёлое поражение (армия потеряла убитыми, ранеными и пленными более 12 тысяч бойцов).

На Юго-Западном фронте ситуация была переломлена в советскую пользу с вводом в действие переброшенной с Кавказа 1-й конной армии Семёна Будённого (16,7 тысячи сабель, 48 орудий, 6 бронепоездов и 12 самолетов). Она вышла из Майкопа ещё 3 апреля, разгромила отряды Нестора Махно в Гуляйполе, 6 мая переправилась через Днепр к северу от Екатеринослава. 26 мая после концентрации всех частей в Умани 1-я Конная атаковала Казатин, а 5 июня Будённый, нащупав слабое место в польской обороне, прорвал фронт 2-й польской армии под Самогородком и вышел в тыл польским частям, наступая на Бердичев и Житомир. «Конная армия, прорвавшись в тыл противника в районе Бердичев - Житомир - Коростень, нарушила его управление и работу под Киевом».168 В ночь на 8 июня после ожесточённых уличных боёв Бердичев был взят 2-й кавалерийской дивизией.

10 июня 3-я польская армия Рыдз-Смиглы, опасаясь окружения, оставила Киев и двинулась в район Мазовии. Вслед за тем, «11 июня Киев был занят красными войсками. В это же время на запад от него, в районе станции Бродянки, польская армия жгла свои обозы, бросала пушки и автомобили, стремясь вырваться из кольца советских войск. Это ей удалось ценой больших потерь. Попытки малочисленных войск Егорова помешать отступлению 3-й армии окончились неудачно. Вся затея Польско-Украинской федерации была похоронена в этом неудачном походе на Киев».168

Во время пребывания поляков в Бердичеве они преследовали оставшихся в городе большевиков. Так, один из жителей указал им на скрывающегося коммуниста, который был схвачен и расстрелян. Тем не менее, когда красные вновь вошли в Бердичев, того, кто выдал полякам коммуниста, соседи не выдали большевикам. Он сумел дожить даже до 1960-х годов, когда его случайно встретил и узнал сын Ивана Францевича Геннадий, приезжавший в Бердичев. Это красноречиво говорит об истинном отношении к власти Советов.

Польские войска, перегруппировавшись, попытались перейти в контрнаступление: 1 июля войска генерала Леона Бербецкого нанесли удар по фронту 1-й Конной армии под Ровно. Это наступление не было поддержано смежными польскими частями и войска Бербецкого были отброшены.

На рассвете 4 июля Западный фронт Михаила Тухачевского вновь перешёл в наступление. Основной удар наносился на правом, северном фланге, на котором было достигнуто почти двукратное превосходство в людях и вооружении. Замысел операции заключался в обходе польских частей кавалерийским корпусом Гая и оттеснении польского Белорусского фронта к литовской границе. Эта тактика принесла успех: 5 июля 1-я и 4-я польские армии начали быстро отходить в направлении Лиды.

Польские войска на Украине предприняли ещё несколько попыток захватить город Ровно, однако 10 июля он окончательно перешёл под контроль РККА.

В Белоруссии поляки, не сумев закрепиться на старой линии немецких окопов, в конце июля отступили к Бугу. За короткий период времени Красная Армия продвинулась более, чем на 600 километров: 10 июля поляки оставили Бобруйск, 11 июля – Минск, 14 июля части РККА взяли Вильно. Взятые в плен красноармейцами польские офицеры расстреливались на месте безусловно, как, впрочем, и взятые в плен поляками большевистские комиссары.

Между тем, положение польских войск ухудшилось не только на белорусском, но и на украинском направлении, где вновь перешёл в наступление Юго-Западный фронт под командованием Александра Егорова (со Сталиным в качестве члена Реввоенсовета). Главной целью фронта являлся захват Львова, который защищали три пехотные дивизии 6-й польской армии и украинская армия под командованием Михайло Омельяновича-Павленко. 9 июля 14-я армия РККА взяла Проскуров (Хмельницкий), а 12 июля штурмом овладела Каменец-Подольским.

23 июля в Смоленске большевиками был сформирован Временный революционный комитет Польши (Польревком), который должен был принять на себя всю полноту власти после взятия Варшавы и свержения Пилсудского. 25 июля Юго-Западный фронт начал Львовскую наступательную операцию, однако овладеть Львовом так и не смог. 26 июля в районе Белостока РККА перешла уже непосредственно на польскую территорию, а 1 августа, несмотря на приказы Пилсудского, советским войскам почти без сопротивления был сдан Брест.

Тогда же, 1 августа, в Белостоке, где расположился Польревком, большевики официально объявили о принятии этим органом на себя властных полномочий в Польше. Возглавил комитет Юлиан Мархлевский. В тот же день Польревком огласил “Обращение к польскому рабочему народу городов и деревень”, написанное Дзержинским. В “Обращении” сообщалось о создании Польской Республики Советов, о национализации земель, отделении церкви от государства, а также содержался призыв к рабочим гнать прочь капиталистов и помещиков, занимать фабрики и заводы, создавать ревкомы в качестве органов власти (таких ревкомов было сформировано 65). Комитет призвал солдат Войска Польского к мятежу против Пилсудского и переходу на сторону Польской Республики Советов. Польревком приступил также к формированию Польской Красной Армии (под командованием Романа Лонгвы), однако не достиг в этом каких-либо успехов.

Положение Польши к началу августа стало критическим – не только из-за быстрого отступления в Белоруссии, но и из-за ухудшения международного положения страны. Руководство Чехословакии, используя выгодную для себя ситуацию, заявило об отмене плебисцита в Тешинской Силезии и о своих притязаниях на Заользье, то есть на всю территорию за рекой Ольза. Великобритания фактически перестала оказывать Польше военную и экономическую помощь, Германия и Чехословакия закрыли границы с Польшей и единственным пунктом доставки грузов в республику остался Данциг. Поляки, ведущие тяжёлую войну с большевистской Россией, были вынуждены согласиться с аннексией Заользья, но под непременным условием свободного проезда через Чехословакию транспортов с оружием, поступающим из Франции для Войска Польского.

Таким образом, поляки получали 44% от всей спорной территории. То есть, 1002 квадратных километра с 139 500 человек населения. У чехов осталось 1280 квадратных километра с 295 200 человек, из которых 150 000 составляли поляки. Новое территориальное чешское образование получило название Заользье. Столица области, город Тешин был поделён надвое. С самого начала чехословацкие власти проводили недружественную, откровенно дискриминационную политику в отношении польского большинства, в результате чего многие поляки покинули Заользье.

С приближением войск РККА к Варшаве, оттуда началась эвакуация иностранных дипломатических миссий.

Булак-Балахович продолжал военные действия в Полесье. К августу его отряд был развёрнут в Партизанскую белорусскую дивизию. По данным разведки Красной армии, в пехотных полках этой дивизии насчитывалось по 400 штыков и 4 пулемёта, а в конном полку – 400 сабель.

Во время катастрофического развала польского фронта летом 1920 года войска Булак-Балаховича проявили себя наилучшим образом. Ю. Пилсудский вынужден был признать это в собственноручном письме на имя генерала, хотя всячески избегал демонстрации своей связи с отрядом “батьки”. После первых польских неудач красные армии стали быстро продвигаться вглубь Польши. Участь её, казалось, была предрешена. Армии Тухачевского, пройдя всю Белоруссию, оказались у стен Варшавы.

12 августа войска Западного фронта Михаила Тухачевского перешли в наступление, целью которого был захват Варшавы.

Общая численность личного состава расходится во всех источниках. Можно лишь с уверенностью сказать, что силы были примерно равны и не превышали 200 тысяч человек с каждой стороны.

План Михаила Тухачевского предусматривал форсирование Вислы в нижнем течении и атаку на Варшаву с запада. Согласно некоторым высказанным предположениям, целью «отклонения» направления удара советских войск на север был скорейший выход к германской границе, что должно было ускорить установление советской власти в этой стране. 13 августа две стрелковые дивизии РККА ударили под Радимином (в 23 километрах от Варшавы) и овладели городом. Затем одна из них двинулась на Прагу, а вторая повернула направо – на Непорент и Яблонну. Польские силы отошли на вторую линию обороны.

Польский план контрнаступления предусматривал концентрацию крупных сил на реке Вепш и внезапный удар с юго-востока в тыл войск Западного фронта. Для этого из двух армий Центрального фронта генерала Эдварда Рыдз-Смиглы были сформированы две ударные группы. В руки красноармейцев, однако, попал приказ 8358/III о контрударе под Вепшем с подробной картой, но советское командование посчитало найденный документ дезинформацией, целью которой был срыв наступления Красной Армии на Варшаву. В тот же день и польская радиоразведка перехватила приказ по 16-й армии о наступлении на Варшаву 14 августа.

Чтобы опередить красных, по приказу Юзефа Халлера 5-я армия Владислава Сикорского, защищающая Модлин, из района реки Вкра ударила по растянувшемуся фронту Тухачевского на стыке 3-й и 15-й армий и прорвала его. В ночь на 15 августа две резервные польские дивизии атаковали с тыла советские войска под Радимином. Вскоре город был взят.

«Польшу спас от разгрома необычайный подъём патриотического настроения. Люди всех званий и состояний вступали охотниками в ряды армии, чтобы только обеспечить ей победу. Особенной самоотверженностью отличалась школьная молодёжь. Широкой рекой текли денежные пожертвования на нужды армии. Всё население Польши, за исключением, разумеется, сочувствующих большевикам иудеев, объединилось в одном порыве: в страстном желании отстоять родину от большевистского ига. С другой стороны пришли на помощь военная наука и боевая опытность в лице французского генерала Вейгана и 500 французских офицеров.

С 15 августа нового стиля в войне настал перелом».63 16 августа маршал Пилсудский начал осуществление задуманного контрудара. Полученная радиоразведкой информация о слабости Мозырской группы сыграла свою роль. Сосредоточив против неё более, чем двойной перевес (47,5 тысяч бойцов против 21 тысячи), польские войска (первая ударная группа под командованием самого Пилсудского) прорвали фронт и разгромили южное крыло 16-й армии Николая Соллогуба. Одновременно шло наступление на Влодаву силами 3-й дивизии пехоты Легионов, а также, при поддержке танков, на Минск-Мазовецкий.

Отбиты были попытки большевиков переправиться на левый берег Вислы у Мацейовиц и в Плоцке; наконец, одна из большевистских армий потерпела страшное поражение в трёхдневной битве под Насельском. Это создало угрозу окружения всех войск РККА в районе Варшавы.

Начался обратный откат большевиков Поляки вновь перешли к активным действиям. «В помощь буржуазно-помещичьей Польше германофилы пытались сколотить белогвардейские отряды из остатков Западной армии. В августе Марков 2-й, Бискупский и Арсеньев установили контакты с действовавшей в районе Бердичева бандой атамана Шепелева, предполагая создать в советском тылу 30-тысячный отряд, главным образом из Западной армии».173

17 августа поляки начали контрнаступление под Варшавой, а вскоре и на Юго-Западном фронте. 19 августа поляки заняли Брест. Только 20 августа 1-я конная армия Будённого начала движение на север. К моменту начала её выступления из-под Львова, войска Западного фронта Красной Армии уже начали неорганизованное отступление на восток. 23 августа польская армия взяла Белосток. В тот же день 4-я армия и 3-й конный корпус Гая и две дивизии из состава 15-й армии (всего около 40 тысяч человек) перешли германскую границу и были интернированы.

В августе на польско-советском фронте в составе 3-й польской армии появились казаки под названием Особой Казачьей бригады. Тогда же на сторону поляков перешёл Донской казачий полк под командованием полковника Г. Духопельникова, который позднее вошёл в состав отряда (армии) генерала Булак-Балаховича. Одновременно в городе Калише из казаков, перешедших на сторону польской армии в ходе войны, формировались казачьи полки – Донской, Уральский, Оренбургский.

В конце августа через Сокаль 1-я Конная армия ударила в направлении Замостья и Грубешова, чтобы затем через Люблин выйти в тыл наступающей на север польской ударной группировке. Однако поляки выдвинули навстречу 1-й Конной резервы Генштаба.

31 августа 1920 года под Комаровом произошло самое крупное после 1813 года конное сражение. 1-я Конная армия Будённого вступила в бой с 1-й польской дивизией кавалерии Руммеля. Несмотря на превосходство в численности (7000 сабель против 2000 сабель) измотанная в боях за Львов армия Будённого потерпела поражение, потеряв убитыми более 4000 человек. У Руммеля потери составили около 500 бойцов. Армия Будённого, а за ней и войска Юго-Западного фронта, были вынуждены отступить от Львова и перейти к обороне.

В результате поражения под Варшавой советские войска Западного фронта понесли тяжелые потери. По некоторым оценкам, в ходе Варшавского сражения погибли 25 тысяч красноармейцев, 60 тысяч попали в польский плен, 40 тысяч были интернированы немцами. Несколько тысяч человек пропали без вести. Фронт потерял также большое количество артиллерии и техники. Польские потери оцениваются в 15 тысяч убитых и пропавших без вести и 22 тысячи раненых.

После отступления из Польши Тухачевский закрепился на линии рек Неман – Щара – Свислочь, используя при этом в качестве второго рубежа обороны оставшиеся с Первой мировой войны германские укрепления. Западный фронт получил большие подкрепления из тыловых районов, также в его состав возвратились 30 тысяч человек из числа интернированных в Восточной Пруссии. Постепенно Тухачевский смог почти полностью восстановить боевой состав фронта: на 1 сентября он располагал 73 тысячами бойцов и 220 орудиями. По приказу Каменева Тухачевский готовил новое наступление.

К наступлению готовились и поляки. Атакой на Гродно и Волковыск предполагалось связать основные силы РККА и дать возможность 2-й армии через территорию Литвы выйти в глубокий тыл передовых частей Красной Армии, держащих оборону на Немане. 12 сентября Тухачевский отдал приказ о наступлении на Влодаву и Брест южным флангом Западного фронта, включающим 4-ю и 12-ю армии. Поскольку приказ был перехвачен и расшифрован польской радиоразведкой, в тот же день поляки нанесли упреждающий удар, прорвали оборону 12-й армии и взяли Ковель. Это сорвало общее наступление войск РККА и поставило под угрозу окружения южную группировку Западного фронта и вынудило 4-ю, 12-ю и 14-ю армии отойти на восток.

20 сентября 1920 года началось кровопролитное сражение за Гродно. Поначалу полякам сопутствовал успех, однако 22 сентября войска Тухачевского подтянули резервы и восстановили положение. Тем временем польские войска вторглись в Литву и двинулись на Друскенники (Друскининкай). Захватив мост через Неман, поляки вышли во фланг Западному фронту.

На Украине в это время линия фронта передвинулась в район Коростеня – Бердичева – Житомира.

24 сентября Партизанская дивизия Булак-Балаховича рейдом в тыл к красным захватила город Пинск, где размещался штаб 4-й армии. После этой успешной операции дивизия Булак-Балаховича получила от поляков статус “особой союзнической армии”. Дивизия была развёрнута в армию, названную Народно-Добровольческой (НДА), к формированию которой Булак-Балахович приступил ещё в конце августа.

25 сентября, не имея возможности остановить наступление поляков, Тухачевский отдаёт приказ об отводе войск на восток. В ночь на 26 сентября поляки заняли Гродно, а вскоре форсировали Неман к югу от города. Отступающая на восток 3-я армия Лазаревича не смогла восстановить фронт и с большими потерями отошла в район Лиды. 28 сентября, однако, советские войска не смогли захватить уже занятый поляками город и вскоре были разбиты (большая часть личного состава попала в плен).

Пилсудский предполагал развить успех, окружить и уничтожить оставшиеся войска Западного фронта у Новогрудка. «Самая значительная красная орда нашла свой Седан 1 – 3 октября нового стиля под Новогрудком. Советское правительство запросило мира».63 Однако ослабленные в боях польские части не смогли выполнить этот приказ до конца (до полного уничтожения Западной армии) и войска РККА сумели перегруппироваться и организовать оборону.

В ходе Неманского сражения польские войска захватили 40 тысяч пленных, 140 орудий, большое количество лошадей и амуниции. Боевые действия в Белоруссии продолжались вплоть до подписания мирного договора. Несмотря на свои успехи, поляки пошли на подписание перемирия с большевиками, переговоры о котором сначала начались в Минске, и закончились 12 октября в Риге, то есть в день, когда польская армия вновь вошла в Минск и Молодечно.

Тем не менее, армия Булак-Балаховича продолжала самостоятельно вести войну с красными. По инициативе Б. Савинкова в составе Народно-Добровольческой армии предполагалось создать отдельную еврейскую часть, в которую привлечь многочисленных евреев Белоруссии. Однако польские и белорусские евреи не обнаружили ни малейшего желания служить в НДА. За всё время существования армии Булак-Балаховича в ней состояло всего 4 еврея, одним из которых был прапорщик Цейтлин, который должен был возглавить намечавшийся еврейский батальон.

Вероятно, одной из причин неудачи были достаточно сильные антисемитские настроения в отрядах Булак-Балаховича, составленных преимущественно из белорусских крестьян. Савинков писал, что балаховцы “в христианском доме ничего пальцем не тронут, крестьянину в деревне денег дадут, а еврея ограбят”. При подходе к местечкам отрядов Булак-Балаховича еврейское население старалось как можно быстрее покинуть их. Иногда, зная о наступлении балаховцев на какое-либо местечко, крестьяне из окрестных сёл специально съезжались с подводами, чтобы принять участие в еврейском погроме. “Батька” никогда не отбирал у крестьян продукты, лошадей, но всегда расплачивался за них товаром и имуществом, отобранным у еврейского населения.

14 ноября 1920 года после упорных боёв войска Булак-Балаховича овладели узловой станцией Домановичи и двинулись далее на восток. 16 – 18 ноября НДА безуспешно штурмовала город Речицу, стремясь захватить железнодорожный мост через Днепр. В это же время 2-я дивизия НДА, двигавшаяся на северо-восток от города Мозыря, потерпела поражение от 48-й дивизии Красной армии. Под напором красных были вынуждены отступить части Булак-Балаховича, действовавшие юго-восточнее Мозыря, а ночью с 17 на 18 ноября красные части ворвались в город. Булак-Балахович лично направился к отрезанным между Мозырем и Речицей войскам и вывел их к польской границе, после чего они были в Польше интернированы.

И хотя в Крыму и на востоке России ещё оставались осколки белых войск, на украинском Правобережье, которое было урезано за счёт отошедших к Польше земель, гражданская война закончилась. По крайней мере формально, хотя в лесах ещё прятались вооружённые отряды гайдамаков и прочих.

К концу 1920 года были разбиты белые войска генерала Врангеля в Крыму, а также ликвидированы остатки гайдамаков между реками Южный Буг и Збруч.

В результате победы поляков над большевиками Пинск стал столицей Полесского воеводства в составе II Речи Посполитой, образованного 1 марта 1921 года. После длительных переторжек и споров 18 марта 1921 года в Риге был заключён мирный договор между Польшей и Советской Россией. По договору территория Западной Балоруссии, включая город Пинск, отошла к Польше. Пинская почта в период с 1921 по 1939 год административно подчинялась дирекции почтово-телеграфного округа в Вильно.

 Однако довоенная карта, по которой установили первоначальную линию границы, оказалась неточной. Столыпинская реформа, превратившая многие деревни в хутора, военные действия, миграция населения вызвали огромные изменения. Так, например, в Полесье на территории, обозначенной как 30 квадратных километров болот, оказалось несколько сот изб и целая сеть дорог.

При пограничном размежевании многие деревни и сёла выражали желание отойти к Польше. Удалось обнаружить единственную деревню – Липени под Радошковичами, – белорусское население которой согласилось на изменение государственной принадлежности в пользу большевиков. Оказалось, крестьяне рассчитывали на пожалование им земли из соседнего поместья, которое в Советской Белоруссии было бы разделено. Однако, когда в конце концов это поместье осталось в Польше, крестьяне попытались изменить уже подписанное решение. Эквиваленты отданному Советской Белоруссии старались искать в виде незаселённых территорий или местностей, не проявлявших желания присоединиться к большевикам. В основном это было возможно в Полесье.

На землях Восточных Кресов польское правительство после окончания войны с большевиками поселило много бывших польских солдат-легионеров, отблагодарив их за спасение Польши не одноразовыми денежными компенсациями, а земельными наделами, на которых они, получившие название “осадников”, могли бы трудиться и добывать средства к существованию. Из их же среды в значительной мере стала формироваться и местная администрация.

Во время Гражданской войны оборвались многие старые родственные и дружеские связи: кто был убит, кто бежал, кто умер от голода или болезней. Так, Ливерские уехали навсегда в Польшу. Один из их сыновей – Северин – ставший довольно известным певцом, эмигрировал в США. Семья Барабашей, намереваясь, видимо, уехать в Европу, бежала под защиту белых и иностранных войск в Одессу, но там застряла, страшно бедствовала и голодала. Полностью исчезли связи с Чайковскими. И так далее, и так далее...

Прежняя жизнь навсегда ушла в прошлое.

 

*  *  *

 

 

 

 

 

 

 

ГЛАВА V

 

ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ

(1921 - 1927 годы)

 

“Мужайся, -- непрестанно

повторял епископ, -- мужайся же!”

Морис Магр.

Присцилла из Александрии

 

«К началу 1921 года голодал не только город, но и деревня; зимой, несмотря на заверения Троцкого, стал транспорт. Ужас перед надвигающейся голодной и холодной смертью вызвал массовые забастовки в промышленных городах России, прежде всего в Петрограде».175 И опять ответом на все вопросы большевики избрали террор. «Тот 1921 год начался с приказа ВЧК № 10 (от 8.1.21): “...в отношении буржуазии репрессии усилить!”. Теперь, когда кончилась Гражданская война, не ослабить репрессии, но усилить!».169

Полностью подчинив страну, большевики, основная масса которых почему-то оказалась с еврейскими фамилиями, открыли охоту на всех действительных и мнимых врагов. «Затаились и подлежали вылавливанию также и все прежние государственные чиновники. Они умело маскировались, они пользовались тем, что ни паспортной системы, ни единых трудовых книжек ещё не было в Республике, –  и пролезали в советские учреждения. Тут помогали обмолвки, случайные узнавания, соседские доносы. (Иногда – и чистый случай. Некто Мова из простой любви к порядку хранил у себя список всех бывших губернских юридических работников. В 1925 случайно это у него обнаружили – всех взяли и всех расстреляли».169

Естественно потому, что и Ивану Дзиковицкому приходилось жить в постоянном опасении. Для посторонних из его жизни был как бы вычеркнут целый временной пласт. Его дореволюционное прошлое отныне – железнодорожник, то есть что-то близкое “простому пролетарию”. Кроме того, делался акцент на его “революционную наследственность”. Отец Ивана Францевича был даже, якобы, за революционную деятельность сослан в Сибирь.

Так, путём целенаправленного перекраивания одних фактов и замалчивания других, родилась в семье новая легенда происхождения и существования рода, заставившая автора этих строк потратить немало усилий на поиски в ложных направлениях.

Что касается политического террора, то следует подчеркнуть ещё раз, что происходил он на фоне просто невыносимых условий жизни, «когда уж вовсе не осталось, чем топить, и поезда не дотягивали до станций, и в столицах был холод и голод, и волна заводских забастовок».169 Ширились крестьянские восстания против террористической власти, обрекающей на голодную смерть ограбленных земледельцев. Историки-коммунисты так позднее описывали происходившее: «В результате обострения классовой борьбы возникли серьёзные политические трудности. Поднялась волна антисоветских мятежей. В ряде мест кулачеству удавалось вовлекать в антисоветские выступления и середняков, недовольных продразвёрсткой.

Недовольство задело также часть рабочего класса - тех, кто не изжил собственнической психологии или пал духом на почве лишений, холода и голода. Вражеская пропаганда иногда втягивала их в забастовки на фабриках и заводах, носившие антисоветский характер. 21 февраля 1921 года вспыхнул контрреволюционный мятеж в Кронштадте»(57) 176 среди моряков местного гарнизона. Поскольку же ничего из ранее обещавшегося райского будущего, кроме запоздалой замены продразвёрстки натуральным налогом большевики предложить народу не могли и не хотели, всё яснее возникал призрак великого голода.

«В том же 1921 расширились и унаправились аресты социалистических инопартийцев. Уже, собственно, поконали все политические партии России, кроме победившей... уже практиковались и аресты студентов за “критику порядков” (не публично, но в разговорах между собой). Летом 1921 был арестован Общественный Комитет Содействия Голодающим, пытавшийся остановить надвижение небывалого голода на Россию. Дело в том, что эти кормящие были не те руки, которым можно было разрешить кормить голодных. Как показывает патриарх Тихон, ещё в августе 1921, в начале голода, церковь создала епархиальные и всероссийские комитеты для помощи голодающим, начали сбор денег. Но допустить прямую помощь от церкви и голодающему в рот значило подорвать диктатуру пролетариата. Комитеты запретили, а деньги отобрали в казну».169

И беда разразилась. Вся страна, даже бывшие житницы – Дон и Украина – корчилась от голодных спазм. Но особенно ужасная беда постигла Поволжье. «Так как он не очень украшает венец победителей в этой войне, то о нём и буркают у нас не более, как по две строки, – писал Солженицын. – А голод этот был – до людоедства, до поедания родителями собственных детей – такой голод, какого не знала Русь и в Смутное Время (ибо тогда, свидетельствуют летописцы, выстаивали по нескольку лет под снегом и льдом неразделанные хлебные зароды)».169

Не знаю, каким образом удалось выжить семье Дзиковицкого в это время. Знаю только, что все они были истощены до предела, переживали обмороки от недоедания, но вспоминать тот период ни у кого из них либо не было желания, либо сил.

Как бы то ни было, а восстания против Советов среди бессильного от голода народа резко пошли на убыль. К тому же, в течение 1921 года по настоянию Ленина, осознавшего, видимо, неизбежность гибели своего режима при продолжении прежней линии, был полностью демонтирован прежний экономический (точнее – антиэкономический) механизм военного коммунизма и осуществлён переход к частичному возврату прежних хозяйственных отношений, получивший название “новой экономической политики” – НЭП. Всё вместе взятое – слабость от голода и отмена военного коммунизма – позволило большевикам остаться у руля власти.

Отложив на время претензии к экономике, большевики обратили более пристальное, чем раньше, внимание на церковь. Ещё после своего прихода к власти коммунисты объявили церковь отделённой от государства. Тогда же началось её преследование. Ещё «в октябре 1918 патриарх Тихон писал в послании Совнаркому, что нет свободы церковной проповеди, что “уже заплатили кровью мученичества многие смелые церковные проповедники... Вы наложили руку на церковное достояние, собранное поколениями верующих людей, и не задумались нарушить их посмертную волю... Казнят епископов, священников, монахов и монахинь, ни в чём не повинных, а просто по огульному обвинению в какой-то расплывчатой и неопределённой контрреволюционности”».169 Теперь же большевики решили окончательно сокрушить церковь, поставить её на колени и при этом заставить её служить себе, любимым.

«Весной 1922 года Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией, только что переименованная в ГПУ, решила вмешаться в церковные дела. Надо было произвести ещё и “церковную революцию” – сменить руководство и поставить такое, которое лишь одно ухо наставляло бы к небу, а другое к Лубянке (штаб-квартира ГПУ. – А.Д.)».169

Как всегда при больших авантюрах, всегда находятся и нужные для дела авантюристы. ГПУ сделало ставку на Илиодора, бывшего церковнослужителя, ещё до революции рассорившегося с православным Синодом и уехавшего затем в Америку. «В 1920 году бывший “верноподданный” снова появляется в Царицыне, где под именем “русского папы” основывает “живую церковь”. Объявив себя “патриархом всея Руси”, он вторично выступил, но теперь уже не против Синода, а против главы православной церкви Тихона».138 Вот на эту “живую церковь” и решили возложить свои надежды большевики, «но без внешней помощи они (живоцерковники. – А.Д.) не могли овладеть церковным аппаратом. Для этого арестован был патриарх Тихон и проведены два громких процесса с расстрелами: в Москве – распространителей патриаршего воззвания, в Петрограде – митрополита Вениамина, мешавшего переходу церковной власти к живоцерковникам. В губерниях и уездах там и здесь арестованы были митрополиты и архиереи, а уж за крупной рыбой, как всегда, шли косяки мелкой – протоиереи, монахи и дьяконы, о которых в газетах не сообщалось. Сажали тех, кто не присягал живоцерковному обновленческому напору.

Священнослужители текли обязательной частью каждодневного улова, серебряные седины их мелькали в каждой камере, а затем и в каждом соловецком этапе...

Человек, верящий, что он обладает духовной истиной, должен скрывать её от... своих детей!!! Религиозное воспитание детей стало в 20-е годы квалифицироваться как 58-10, то есть, контрреволюционная агитация!».169

В рамках “антирелигиозной кампании” в российском городке Свияжске в 1922 году был даже установлен памятник Иуде, предавшему Спасителя. Перед этим местный Совет долго совещался, кому именно следует посвятить статую. При этом Люцифер был признан не вполне разделяющим идеи коммунизма, Каин оказался слишком легендарной личностью. Остановились на Иуде Искариоте, представив его в полный рост с поднятым к небу кулаком.

Разумеется, такая обстановка не могла не отражаться на внутреннем состоянии Ивана Дзиковицкого, человека глубоко верующего. Кроме прочих опасений он теперь должен был скрывать и свои религиозные чувства. Понятно, что при такой жизни он казался посторонним людям мизантропом, замкнутым и угрюмым человеком, которого невозможно было втянуть в разговор. Одна из подруг дочери Евгении много лет спустя вспоминала в письме: «Я очень много времени проводила в их (Дзиковицких. – А.Д.) доме, так как нас с Женей, как говорят, водой не разлить было. Матери не было в живых. Жив был отец – суровый, замкнутый человек».177

Но жизнь продолжалась. Благодаря введению НЭПа потихоньку восстанавливалось хозяйство страны. Иван Францевич, малозаметный помощник бухгалтера, при открывшейся вакансии стал бухгалтером того же финотдела. Поскольку теперь он мог иметь своего секретаря, он устроил на это место, дабы семья могла увеличить свой бюджет, одну из дочерей – Клавдию. Но, поскольку она училась в социально-экономической школе, как теперь стало называться бывшее коммерческое училище, и собиралась по его окончании поступать в институт в Киеве, Иван Францевич просто стал выполнять работу за двоих. Он сказал дочери: “С работой я справлюсь сам. Ты только учись”.

В то время по “более хлебным местам” страны разъезжали ради дополнительного заработка преподаватели из Москвы, Петербурга и других крупных городов, где ещё сохранились научно-преподавательские кадры старой школы, но работы им не хватало. Таким образом оказался в школе, где училась Клава, преподаватель психологии и литературы из Москвы Владимир Михайлович Носилов. И хотя был он намного старше Клавы, девушка влюбилась в него, совершенно потеряв голову. Любовь её оказалась неразделённой, но она резко изменила её дальнейшую судьбу.

Спустя время, отчитав курс лекций, Носилов уехал.

Летом 1923 года, когда дочь Клавдия окончила социально-экономическую школу и должна была ехать для поступления в Киев, про себя она твёрдо решила тайно уехать в Москву, чтобы поступать в учебное заведение, где преподавал Носилов. Клава хотела иметь возможность хотя бы видеть его. Она знала, что преподаёт тот в так называемом “Институте слова”. Осенью Клавдия уехала. Проезжая Киев, она отправила отцу письмо, в котором говорила, что устроилась здесь на квартиру, а сама тут же выехала в Москву. С ходу сдав успешно экзамены в этот “Институт слова”, Клавдия сняла комнату и стала ради дополнительного заработка давать частные уроки на дому за 6 рублей в месяц.

Чтобы показать перед отцом, что она превосходно устроилась, что не зря самовольно уехала в Москву, Клава, отказывая себе во всём, скопила немного денег и купила в подарок Ивану Францевичу хлопчатобумажный костюм. Только отослав его, она осмелилась написать отцу первое после побега письмо. Иван Францевич, получив и прочитав его, долго молча сидел. Потом, тяжело вздохнув, сказал: “Ну, если уж она так решила, то пусть ей поможет Бог”.

Летом 1924 года, после окончания первого курса, Клава на каникулы поехала домой. Была она в красивых белых туфлях, но по дороге у одной туфельки сломался каблук. Так она и дохромала до дома. Клава постучалась в дверь, но отец был на работе и кроме самых младших – Гени и Маруси – в доме никого не было. Да и те, испугавшись, залезли под кровать. Тогда Клава подошла к окну и постучалась в него. Дети, увидев её в окне, выскочили из-под кровати, открыли дверь, раскричались и распищались, бурно выражая свою радость по поводу её прибытия. Они даже не выдержали и самовольно вскрыли отцовский секретер, где, как они знали, стояли приготовленные Иваном Францевичем в подарок Клаве... новые белые туфли.

После возвращения в Москву Клавдия уже до самой смерти отца не могла приехать в Бердичев и горько укоряла себя за это впоследствии.

В Москве она прожила долгую жизнь, но, имея друзей и знакомых, замуж так никогда и не вышла. Она становилась всё более глубоко верующей и только в вере видела весь смысл своего земного существования, хотя время от времени ездила навещать своих сестёр и брата.

В том же 1924 году вышла замуж дочь Евгения. Причём, её муж Николай Туменюк был красным командиром и, к тому же, большевиком. Когда он впервые пришёл знакомиться с будущим тестем, то принёс с собой бутылку портвейна. Иван Францевич, которого дети вообще никогда не видели пьющим спиртное, на этот раз удивил их всех, немного выпив этого вина.

Поскольку, однако, командиру-коммунисту не к лицу было иметь тестя из “бывших”, Евгения, сама ради мужа собиравшаяся стать большевичкой, настояла на том, чтобы Иван Францевич, для общего блага и безопасности отдал ей на хранение какие-то три бумаги с золотым письмом и золочёными шёлковыми шнурками, на которых были красные печати. Они хранились дома на самом дне сундука с вещами и, видимо, были дороги Ивану Францевичу, если в течение всей Гражданской войны и переездов в разные дома он не пожелал с ними расстаться. Но теперь, под напором доводов Евгении, он, скрепя сердце, передал ей эти документы. Дальнейшая судьба их, увы, неизвестна. Возможно, они были просто уничтожены...

А самой Евгении счастье не улыбнулось. Муж её быстро к ней охладел и в открытую встречался с другими женщинами, смеясь при этом Евгении в лицо. Во время Второй мировой войны, как потом кто-то передал, Евгения, как коммунистка и даже то ли партизанка, то ли подпольщица, году в 1942 была расстреляна немцами.

Зимой 1926 – 1927 годов Иван Францевич простудился. Поначалу он старался не обращать внимания на недомогание, продолжая всё так же много работать. Но состояние здоровья всё более ухудшалось и, в конце концов, привело к осложнению – воспалению спинного мозга. Иван Францевич слёг в постель.

В течение полугода он лежал почти без движения. Дети сами делали ему перевязки, убирали за ним, но улучшения так и не наступало. Летом, 23 июня 1927 года, в возрасте 52 лет Иван Францевич Дзиковицкий скончался.

Гибель великой Российской империи, так же, как и других государств, смерть выдающегося человека, так же, как и смерть маленького, заметного только в собственной семье, – это лишь частный случай. Это – окончание одного акта пьесы под названием “История”, но не окончание всей пьесы. Она, пьеса “История”, продолжается до тех пор, пока существует человеческий род.

Похоронили Ивана Францевича Дзиковицкого на “русском”, то есть православном кладбище в Бердичеве, а дальнейшие события уничтожили даже малейшие следы места его захоронения. Неонила Макарьевна Сисецкая, так и не дождавшаяся возможности выйти замуж за Ивана Францевича, в 1930 году вышла замуж за знакомого Дзиковицкого – бухгалтера Бердичевского педагогического института Фёдора Статкевича. У неё родилась дочь, но в 1937 году её мужа арестовали и на всю оставшуюся долгую жизнь она осталась одинокой. Умерла она уже в 1980-х годах.

 

*  *  *

 

 

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

 

ГЕННАДИЙ ИВАНОВИЧ ДЗИКОВИЦКИЙ

 

ГЛАВА I

 

ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ ГЕНИ

(1912 – 1933 годы)

 

 И наша жизнь стоит пред нами,

Как призрак, на краю земли,

И с нашим веком и друзьями

Бледнеет в сумрачной дали...

Тютчев. Бессонница.

 

23 января 1912 года в семье служащего (не чиновника) железнодорожного ведомства Ивана Францевича Дзиковицкого и его жены Анастасии Ивановны родился пятый ребёнок. Произошло это событие в городе Казатине Киевской губернии – крупной узловой станции Юго-Западной железной дороги, где в то время служил отец новорожденного. Так как все остальные дети были девочками, появление мальчика для Ивана Францевича было действительно праздником и наследнику с самого появления на свет уготовано было стать наиболее балуемым в семье ребёнком. Назвали его Геннадием.

Вскоре после знаменательного для семьи события Иван Францевич оставил прежнюю службу и переехал в Бердичев. Вся его семья переселилась также в этот город. Жили здесь Дзиковицкие сперва у Савиовских, а затем в небольшом двухэтажном домике на Пушкинской улице, принадлежавшем новому начальнику Ивана Францевича председателю Съезда мировых судей Алексею Ивановичу Барабашу, который занимал вместе с женой Марией Ивановной верхний этаж. Дзиковицкие снимали нижний этаж за исключением небольшой комнатки с отдельным входом, в которой жила старуха-еврейка, разговаривавшая со смешным акцентом и державшая маленькую собачку.

Барабаши приняли большое участие в жизни семьи Дзиковицких и отношения между теми и другими были очень дружественными. Маленький Геннадий или, как его звали в семье, Геня, любил подниматься на второй этаж, где от всего веяло какой-то загадочностью и разжигало любопытство. Иногда вместе с собой он тащил туда младшую сестрёнку Марию, родившуюся 7 июня 1914 года и названную в честь Марии Ивановны. Взобравшись по крутой лестнице, Геня и Маруся попадали в другой мир – тишина, полумрак, много ковров и тёмного бархата. Посреди комнаты, сидя в кресле с книгой в руке, сидела хозяйка – полная, малоподвижная и добрая женщина. Она откладывала книгу в сторону, тушила папироску, которую курила во время чтения, и начинала ласково о чём-нибудь разговаривать с детьми. Пообщавшись так какое-то время, она перед уходом Гени, в продолжение всего “визита” не выпускающего из своей руки руку сестрёнки, если только хозяйка не брала её к себе на колени, обоих чем-нибудь угощала. Хозяин, Алексей Иванович, который также, как и отец детей, много времени проводил вне дома, внушал несколько иное чувство. Хотя он очень хорошо относился к детям Дзиковицких, но в своем судейском мундире с позументами он выглядел так строго, что Геня с Марусей немножко побаивались его даже без мундира.

Семья Дзиковицких была православной, мать даже происходила из потомственной священнической среды, и соблюдение обрядов было обязательным и для взрослых и для детей. Перед едой всегда читалась молитва, по выходным все ходили в церковь. Вечерами, после дневных забот, мама часто устраивала детям какие-нибудь литературные развлечения – читала им что-нибудь вслух, например, детский журнал “Светлячок”, специально выписывавшийся для младших. Но вообще Анастасия Ивановна была болезненной женщиной и не всегда могла уделять детям достаточно внимания.

Отец любил детей немногословной, мужской любовью. Он не позволял себе слишком открыто выказывать свои чувства, и для детей он был непререкаемым авторитетом. Они боялись отцовского неудовольствия и беспрекословно слушались его.

Вскоре после рождения маленькой сестрички Маруси, 19 июля 1914 года, началась мировая война. Этот день запомнился маленькому Гене как какой-то праздник, на который его взял с собой отец. Шли люди большими колоннами, играла музыка, но больше всего поразила воображение мальчика фигура городового полицейского, который в белом мундире, с шашкой на боку, с большими усами и огромным животом показался Гене если не царём, то, по крайней мере, кем-то близким к нему.

Затем мама заболела, она много дней лежала в отдельной, затемнённой чёрными шторами комнате, и к ней ходили, ходили, ходили врачи... Тогда на какое-то время приехала бабушка, мать Анастасии Ивановны, которую звали Марфой Никифоровной. С внучками и внуком она почти не общалась, и дети запомнили её очень слабо, в основном тем, что она была довольно капризной особой, требовавшей от отца покупать ей шоколад, как он покупал, по совету врачей, для Анастасии Ивановны.

Семейный любимец Геня был шустрым и проказливым мальчишкой, любил шумные, с визгом и криками, игры, кого-нибудь подразнить, подёргать. Он постоянно обижал своих сестёр, из числа, конечно, младших, и потому часто выслушивал родительские наставления. Во время маминой болезни дома ему приходилось сдерживаться и он бежал выплеснуть свою энергию на улицу.

После няни бабки Ульяны для помощи в уходе за детьми была нанята новая прислуга – Ганна, которая поселилась у Дзиковицких вместе с дочкой Люсей. Эта Люся была нескладной, глуповатой и неуклюжей девочкой, и младшие Дзиковицкие, предводительствуемые своим вожаком в подобных жестоких детских играх, приставаниями доводили бедную девочку до слёз. И хотя сами пугались, видя плачущую Люсю и ожидая отцовского наказания за это, в следующий раз опять не могли удержаться от такой “забавы”.

Вскоре по делам службы отец выехал из города в уезд, в село Погребище, и в Бердичеве стал появляться лишь наездами. Шёл 1915 год и на фронте положение русской армии было тяжёлым, линия фронта всё ближе придвигалась к Бердичеву и, в один из приездов Ивана Францевича домой, семья стала паковать свои пожитки, собираясь эвакуироваться вместе с Барабашами на восток. Геня запомнил, что квартира стала похожа на вокзал – везде стояли ящики, коробки, чемоданы...

Но, несмотря на окружающую серьёзную жизнь взрослых, Геня оставался всё тем же сорванцом.

Из писем отца к матери того времени.

13 августа 1915 года: «Шурочку, Геничку и Марусю целую и желаю как Вас всех, так и их видеть скорее в добром здравии и прошу их слушаться мамусю и не баловаться, а я за это привезу гостинцы».

1 января 1916 года: «Прошу Геню поменьше баловаться и слушать во всём мамусю».

3 февраля 1916 года: «Я думаю, что Геничка уже теперь будет хороший мальчик, не будет ссориться с сестрёнками, и во всём будет слушать мамусю, и не будет её раздражать своими проказами, за что я всем привезу гостинца».181

В начале лета 1916 года, когда врачи посоветовали Анастасии Ивановне для поправки здоровья поселиться в сельской местности, было решено отправиться жить вместе с детьми к Ивану Францевичу в Погребище.

Отец, готовясь принять семью, занял поначалу помещение у какой-то еврейки, но в скором времени снял половину огромного дома у одной зажиточной хозяйки. Сын её находился в действующей армии, но потом стало известно, что он дезертировал. Хозяйка постоянно варила самогон на продажу. Ради шутки она часто предлагала четырёхлетнему Гене: “Паныч, хочешь выпить немного?”. Геня, конечно, отказывался, зная, что это нехорошо, а хозяйка беззлобно смеялась.

Так как шло лето и во всех учебных заведениях были каникулы, в Погребище приехал старший сын местного священника отца Иакова. Он учился на врача и потому с видом превосходства за свое умение и небрезгливость, показывал детям Дзиковицких, с которыми позволял иногда себе общаться, как надо препарировать “по-научному” лягушек. Геня с любопытством смотрел на его ловкие действия. Зато старшие сёстры всегда начинали поднимать страшный визг от страха и отвращения.

Приехали в Погребище на каникулы также двое сыновей местного богача – владельца мельницы, учившиеся в кадетском корпусе. Старшим сёстрам они показались очень привлекательными мальчиками, им нравилась почти взрослая кадетская форма ребят. Но, по-детски боясь показать свою симпатию, озорные девочки, завидев сыновей владельца мельницы, часто начинали их дразнить, прямо не давали им прохода, сыпали колкостями и насмешками, где-то выискали стишок-дразнилку:

Кадет, кадет,

На палочку надет,

На верёвочку повешен

Чтобы не был слишком бешен!..

Мальчиков, которые были старше девочек и держались довольно независимо, очевидно, не догадываясь, что так выражается симпатия к ним, всё это сильно задевало. Однажды они пришли даже к Ивану Францевичу пожаловаться, но дочери узнали об этом и, опасаясь отцовского наказания, убежали и спрятались на старом кладбище за речкой. Там и просидели они, боясь, что их найдут, до самого вечера. Тогда только, в надежде, что отец уже не так сильно сердится и страшась оставаться вне дома на всю ночь, они послали на разведку домой младшего братика Геню, а затем пришли и сами.

Осенью 1916 года старшие сёстры Зина и Клава уехали в Бердичев одни, так как уже начинались занятия в гимназии. Там, в городе, они снимали под жильё квартиры то у одних, то у других людей, а остальные члены семьи оставались в Погребищах.

Здоровье мамы опять ухудшилось. Ей сделали операцию, но неудачно. 22 января 1917 года Анастасии Ивановны не стало...

А потом началась революция.

Вскоре в Погребище приехал младший брат Ивана Францевича и остался жить с детьми. Отец уехал зачем в Бердичев. Потом папа время от времени приезжал, но снова уезжал, а дядя Павлуша оставался с детьми постоянно. Он оказался добрым и хорошим человеком. Гене, как и другим детям, дядя понравился. Дядя Павлуша рассказывал, как он был на войне моряком на крейсере на Балтийском море, как однажды его корабль подорвался на немецкой морской мине и из всей команды спаслось только двое – сам дядя и один канонир, которого дядя Павлуша, будучи раненым и контуженным, сумел вытащить на себе на берег. Лицо дяди от контузии несколько перекосилось, но это было едва заметно и совсем его не портило. После этого случая Павла Францевича демобилизовали из армии. Однако мне так и не удалось найти архивного подтверждения этим рассказам.

В конце лета в Погребище происходили волнения среди крестьян. Была подожжёна та самая мельница, которой владел отец мальчиков-кадетов. Геня запомнил огромное зарево во всё ночное небо и столбы взметавшихся искр на дальней окраине села. Тогда сгорело, как говорили, очень много муки.

Осенью 1917 года Геню в возрасте пяти с половиной лет определили в первый класс местной земской школы. Учитель, преподававший большинство предметов и бывший чем-то вроде директора, отличался строгостью. Нерадивых учеников за игры во время урока он бил по пальцам длинной деревянной линейкой, ставил в угол классной комнаты на колени, насыпав предварительно на пол горох или ещё чего-нибудь, чтобы было больнее стоять. Подзатыльники и затрещины вообще считались делом обычным. Однако Геню он не трогал. Наверное, это потому, что он хорошо был знаком с его отцом, с которым ещё в прошлом году вместе проводил время. К тому же Геня не был похож на остальных детей – простых крестьянских ребятишек, да и учился он весьма прилежно. Природные способности, знакомство с печатным словом ещё в семье, прекрасная память давали Гене преимущество над соучениками, хотя он и был среди них самым маленьким. С того времени, выучив много довольно длинных стихотворений и, даже, поэм, таких, к примеру, как “Евгений Онегин” Пушкина, Геня помнил их и мог прочитать на память почти дословно до самого конца своей жизни. Уроки “Закона Божьего”, которые проводил упоминавшийся уже священник отец Иаков, также не представляли никакого труда для Гени, так как тут нужна была одна только память. Хорошо относилась к мальчику учительница Неонила Макарьевна Сисецкая, уделявшая способному малышу много времени. К сожалению, жизнь Гени сложилась так, что возможностей развить и применить свои способности у него не было.

В октябре в Петрограде в результате большевистского переворота было свергнуто Временное правительство. Начиналась междоусобная Гражданская война. В это неспокойное время Иван Францевич решил забрать детей в Бердичев, поближе к себе. В конце февраля 1918 года дети возвращались из Погребищ назад, дядя Павлуша тоже уезжал с ними.

На транспорте уже была сильная разруха, вагоны переполнены и неотапливаемы. Маленькая Маруся совсем замёрзла и только шевелила пальчиками, как ей посоветовали старшие. В разбитые во многих местах окна влетал морозный ветер. На станции Казатин была пересадка. Здесь Геня впервые увидел петлюровцев. Все в красивых бараньих папахах со шлыками и в башлыках, вооружённые винтовками и пистолетами, они собрались в станционном буфете и выпивали. Были они уже навеселе и потому громко с бесшабашной удалью и присвистами пели:

Я на бочке сижу, а под бочкой склизко,

Утикайте большевики, бо Петлюра близко!

Я на бочке сижу, а под бочкой качка.

Мой муж большевик, а я гайдамачка!

По приезде в Бердичев Дзиковицкие поселились в доме, примыкавшем вплотную к железнодорожной станции.

В апреле 1918 года на Украине власть перешла в руки генерала бывшей царской армии Скоропадского, провозглашённого гетманом Украины. Из этого периода Геня запомнил распевавшуюся в городе на мотив популярного тогда “Яблочка” песенку:

Эх, яблочко, куда ты котишься?

Эх, маменька, мне замуж хочется!

Да не за Ленина, да не за Троцкого,

За пана гетмана, за Скоропадского!

Звучит это по-русски не совсем гладко, но на той смеси русского языка с украинским, на какой тогда говорил народ в городах Украины, это звучало и своеобразно, и певуче...

Присутствие немцев также осталось в памяти. Как-то недалеко от дома, где жила семья Дзиковицких, немецкие солдаты тянули телефонную линию. Они вкапывали в землю столбы и крепили на них провод. Когда солдаты, почему-то не закончив работу, ушли, Геня заметил, что между двумя столбами провод ещё не натянут и провисает почти до самой земли. Геня увидел возможность развлечения и стал раскачиваться на проводе как на качелях. В это время подошедший незаметно сзади солдат неожиданно шлёпнул мальчика. Геня страшно перепугался и окаменел, не зная, что предпринять. Немец же, поругавшись по-своему, отвёл мальчика домой и ушёл.

В ноябре 1918 года в Германии произошла революция и немецкие войска стали отступать с Украины. Опять в город попеременно вступали то войска петлюровцев, то большевиков. В доме Дзиковицких квартировали солдаты враждующих сторон. Один раз, когда после ухода петлюровцев в доме поселились красноармейцы, ими были замечены оставленные на полке прежними квартирантами патроны. Тут же они схватили Ивана Францевича, обвинили его в связях с контрреволюцией, и вывели во двор, собираясь тут же расстрелять. Геня хорошо запомнил, как все они, дети, выбежали на улицу и валялись в ногах у солдат, плача и умоляя не убивать папу... Может, именно эти детские слезы спасли Ивана Францевича и не произошло расстрела “многодетного буржуя”...

Летом 1919 года семья переехала в другой дом – на Маховую. Бывшая учительница земской школы в Погребище, жившая теперь в Бердичеве, приходила сюда, как и в прежний дом, и по собственному желанию занималась с Геней, готовила с ним задания.

Осенью 1919 года Геня, ослабленный хроническим недоеданием, заболел тифом, повально косившим тогда людей. Около полугода провалялся он в постели, не видя ничего и никого вокруг и лишь изредка приходя в сознание. Несколько раз был уже на грани смерти.

Кажется, это было в то время. Отец был арестован. Товарищ Присяжнюк, старый знакомый Ивана Францевича по Погребищам, стал при советской власти большим человеком – то ли начальником городской ВЧК, то ли милиции. Генины сёстры видели причину ареста в первую очередь в том, что они когда-то дразнили дочку прислуги и говорили потом Гене, что Присяжнюк решил отомстить за это. И если бы не помощь дальнего родственника, дяди Франека Карбовского, как считали дети, папа был бы расстрелян.

В апреле 1920 года Геня сумел победить болезнь и медленно пошёл на поправку. Как раз в это время “начальник” Польского государства Пилсудский организовал “поход на Киев” с целью восстановления былой Речи Посполитой на федеративных началах. 25 апреля войска поляков пошли в наступление, быстро продвинулись и в мае уже взяли Киев. Присутствие их было кратковременным, но Гене запомнился такой эпизод. В доме квартировали три польских солдата. Когда Геня впервые после болезни вышел на солнечный двор, то увидел, как один из этих солдат, самый молодой, прибил скобой к столбу, стоявшему во дворе, патрон от винтовки и, приставив к капсюлю гвоздь, ударил по нему. Раздался выстрел, крик, и солдат, у которого оторвало два пальца на руке, залился кровью.

В июне 1920 года началось столь же стремительное контрнаступление Красной армии, каким прежде было отступление, и вскоре поляки оставили город и всё Правобережье.

 

*  *  *

В 1921 году на территории Украины отгремели последние залпы гражданской войны и окончательно установилась советская власть. В этом же году была принята новая экономическая политика (НЭП), в соответствии с которой в целях восстановления хозяйства и экономики давался определённый простор капиталистической деловой активности, рыночным отношениям и ограниченному использованию наёмного труда. И хотя вскоре деятельность новых капиталистических хозяев стала постепенно ставиться во всё более стеснённое положение, экономика получила возможность роста.

Проведённое Советами ещё год назад анкетирование населения показало, что в России 86% молодёжи от 12 до 16 лет умеет читать и писать. Это значило, что молодые люди обучались грамоте ещё до революции. В 1921 году Геннадий поступил в Бердичевскую 7-летнюю школу, открытую теперь, при советской власти. Его сразу же приняли в четвёртый класс, так как один год обучения в Погребищенской школе и последующие занятия с Сисецкой дали ему достаточные для этого знания. Обучение и воспитание школьников проводились по-новому. Большое внимание уделялось их политическому образованию, вживлению в них, если можно так выразиться, новой морали. В отношении Гени это дало определённые плоды, возможно, если бы не сталинский режим, он стал бы в будущем убеждённым коммунистом. Имея неплохую образовательную подготовку, живой ум и бойкость, Геня не испытывал трудностей в учёбе.

Отец его был постоянно занят делами и работой и Геня был предоставлен самому себе и улице. Целыми днями он развлекался с такими же пацанами, как сам: курил с ними тайком, дрался с мальчишками с других, “враждебных” улиц, бегал на городской рынок, где хитростями и уловками пытался добыть у торговцев хоть чего-нибудь из того, что можно было бы съесть: то он с видом потенциального покупателя примется обходить торговые ряды и снимать пробу с огурцов, помидоров, семечек и прочего, пока хозяева не раскусят его хитрость и не станут кричать, чтобы убирался этот “негодный мальчишка”. То насобирает на улицах старого тряпья, костей, металлических обломков и, отнеся всё это старому тряпичнику, заработает свои собственные копейки, с которыми уже можно идти на рынок “законно”.

Короче, жизнь у Гени могла бы считаться хорошей, если бы не постоянное желание есть и не конкуренты-беспризорники, наводнявшие Бердичев, как и вообще всю страну. В отличие от всех “домашних” детей, таких, как Геня, живущих в семье и дружащих и дерущихся по территориальному и национальному признаку (Геня входил в русскую компанию и дрался чаще всего с украинской), беспризорники были вне правил. Они не признавали никаких условий. Когда их было мало, они не ввязывались в драки с “домашними”, но когда их оказывалось большинство – тут уж пощады не жди. Главным для них было не доказать своё физическое превосходство, а отнять у побеждённого всё, что можно продать или использовать самим.

Однажды у Геннадия беспризорники хотели отнять рубашку. Рубашка была новая и красивая. Отец мог бы здорово наказать, если бы Геня явился домой без неё. Он шёл по слабо освещённой улице и вдруг увидел человек пять бегущих прямо на него мальчишек-беспризорников. У Гени мелькнула мысль о возможной потере рубашки, он бросился навстречу, с разбега ударил одного, сбив его с ног, и побежал, не останавливаясь, к дому. У порога дома преследователи прекратили погоню. Зайдя в свою комнату, Геннадий увидел, что от сильного удара кулаком вся кисть вздулась и страшно болит. К врачам он не обращался, отцу тоже боялся показать и мужественно скрывал свою беду. Когда боль прошла и опухоль спала, оказалось, что костный выступ у основания указательного пальца правой руки как бы вдавился и в дальнейшем оставался таким всю жизнь.

Собственные, связанные с улицей и друзьями, мальчишеские интересы Гени, занятость и суровость отца, разный жизненный опыт и отношение к окружающей действительности, в определённой мере, как кажется, обусловили их духовное отдаление друг от друга. Отец не заводил откровенных разговоров с сыном, а Геня и не стремился к этому. Возможно также, что отец намеренно избегал таких разговоров. Геня был принят пионером в пионерскую организацию Бердичевского завода “Прогресс” и занятия с пионерами занимали его гораздо больше, чем контакты с отцом. Отсутствие разговоров с отцом и активность новой пропаганды – всё это вместе взятое оказало значительное влияние на формирование мировоззрения подростка.

Постепенно восстанавливалось полностью разрушенное хозяйство страны. И для Гени, как для многих миллионов его сверстников, идеалы будущей прекрасной жизни уже связывались с коммунизмом и деятельностью первого большевика – Сталина.

Не прилагая особых усилий, как я уже говорил, в 1925 году Геннадий получил свидетельство о неполном среднем образовании, бывшем в то время весьма редким среди его сверстников. Начитанного, живого и честного паренька в возрасте 13 лет комсомольская организация завода “Прогресс” приняла в свои ряды. В те времена комсомольцем мог стать далеко не каждый желающий. Такое право надо было заслужить, доказать, что ты можешь и хочешь быть “активным строителем нового общества”. Очевидно, Геннадий проявил себя именно таким человеком.

По окончании учёбы надо было искать собственный источник средств существования, искать работу, хоть как-то помочь отцу, на руках которого находилась ещё младшая сестра Гени Маруся. Но работу найти было не так-то просто. Ещё не окончательно была восстановлена экономика страны, не были обеспечены работой даже демобилизованные красноармейцы, на биржах труда составлялись длинные списки безработных, ожидавших работы месяцами. Но иного пути не было, надо было идти регистрироваться в качестве безработного и ждать случая.

Первым делом для этого необходимо было оформить документы.

Оформление их в то время, когда многие вообще не имели никаких письменных свидетельств, было довольно простым делом. Служащий, выписывавший документ, вносил в него все сведения со слов пришедшего и потому последний мог по собственной воле внести в свои анкетные данные любые изменения. В тех или иных целях эта возможность использовалась тогда многими. Проверять было некому и слишком сложно. Воспользовался этим и Геннадий. Зная, что 14-летнему безработному быстрее найдётся работа, чем 13-летнему, он заявил, что родился в 1911 году. С того времени получила жизнь в его биографии эта неточность, тогда же он впервые получил возможность увидеть и ощутить на себе тупость и самодовольное упоение властью советских чиновников. При заполнении дальнейших анкетных данных Геннадия служащий дошёл до графы “национальность”. Геня ответил: “русский”. Тут и проявил чиновник свою “революционную бдительность”. Он повысил на мальчика голос: “У тебя польская фамилия и потому ты не можешь быть русским! Ты просто скрываешь, что ты поляк!”. Геннадий, получивший по наследству от отца вспыльчивый характер, да ещё и не намявший об жизнь бока, возмутился: “Как хочешь, если желаешь, можешь записать меня поляком, а фамилию свою я скрывать не собираюсь!”.

Советская Россия находилась тогда в крайне напряжённых отношениях с Польшей, которая рассматривалась на Западе как заслон от большевизма. В условиях укрепления сталинского режима в стране и усиления репрессивности карательного аппарата, борьба с разными “вредителями”, “шпионами”, “врагами народа” принимала всё более повальный характер. И, как и при царях, поляки становились в числе первых жертвами чисток. И теперь, благодаря рядовому чиновнику, Геннадий получил первый урок политического просвещения: всё оставшееся до Великой Отечественной войны время, на всё это мрачное в истории страны 15-летие, Геннадий, по его собственным словам, “стал белой вороной”. Но тогда, в 1925 году, он ещё не ощутил последствий, и, как бы то ни было, а на учёт в бирже труда он поставлен и когда-нибудь у него будет работа. Геннадий продолжал участвовать в мероприятиях, проводимых его комсомольской организацией, ходил на субботники и воскресники, присматривался к работе на заводе, зная, что работу ему, когда дойдёт очередь, дадут именно на “Прогрессе” – ведь он здесь постоянно проводит время, здесь его знают и видят.

Зимой 1926 – 1927 годов заболел отец. Обычная простуда перешла в воспаление спинного мозга, отец лежал и не только не мог встать, но даже перевернуться. Геня и сёстры ухаживали за ним, как могли: меняли и стирали бельё, кормили с ложечки. Летом, после полугодовой болезни, Ивана Францевича не стало, его похоронили, и надо было теперь без его помощи заботиться о себе и устраивать жизнь. Назначенная, как сироте, пенсия 10 рублей в месяц не могла обеспечить даже голодного существования. Старшие замужние сёстры старались, конечно, помочь своим младшим брату и сестре, но их возможности были слишком малы. Они сами еле могли прокормиться.

Геня с Марусей ходили на скромные обеды то к одной из них, то к другой, установив определённую очерёдность. Иногда Геня шёл с сестрёнкой к родным дядям – братьям отца Антону или Леониду. Они занимались сапожным и столярным ремеслом и считались нэпманами. Государство уже довольно сильно ущемляло и давило налогами “частный сектор” и им тоже приходилось нелегко. Но, всё-таки, жили они пока ещё терпимо, и потому для Гени с Марусей посещение домов дядей было всегда праздником. Ходили и в семью замужней старшей сестры Зинаиды, новая семья которой была богатой, но только когда совсем было невмоготу. Там чувствовалось неприязненное отношение к бедным родственникам со стороны её свекрови. Зинаида часто выносила брату и сестре еду тайком от матери мужа. Совесть, конечно, Геню мучила, ему было крайне неудобно сознавать себя нахлебником, и он старался не злоупотреблять своими “визитами”.

В результате настойчивых поисков Геня сумел найти себе небольшой приработок: он давал 2 урока в неделю, занимаясь с отстающими учениками-переростками, получая за это от их родителей по 3 рубля в месяц. Так он и жил с Марусей, снимая под жильё угол у одной бедной старушки.

 

*  *  * 

Потом наступил так называемый период массовой коллективизации, когда крестьян стали насильно лишать собственного хозяйства и объединять в коллективные хозяйства – колхозы. Для России, где крестьянство оставалось преобладающей частью населения, сталинская линия на коллективизацию могла означать только одно: открытый террор меньшинства в отношении большинства. Крестьянина, всей своей жизнью, всем сознанием буквально “вросшего” в землю, прикипевшего кровью к коровушке и коню, если таковые имелись, в партийно-правительственных верхах решили освободить от этих “пережитков”. Даже внутри руководства партии нашлись люди, ужаснувшиеся последствий. Ранее поддерживавшие Сталина во внутрипартийной борьбе, теперь они выступили против таких намерений, подписав тем самым собственный приговор. Из энциклопедического словаря: «В этот период открыто выступила антипартийная группа правых капитулянтов и реставраторов капитализма – Бухарин, Рыков, Томский и другие. Без разгрома этих предателей была бы невозможна победа социализма в деревне... Сталин разоблачил правых оппортунистов как врагов ленинизма, как агентуру кулака в партии».181

Позже они были реабилитированы, но тогда их дискредитация только принесла Сталину новую славу “борца за чистоту рядов партии”. Результаты же их выступления в защиту крестьянства – более чем скромные. Они только смогли задержать начало коллективизаторских репрессий до 1929 года. Возникает вполне естественный вопрос: зачем это всё было нужно Сталину, что он хотел от народа, за что его подвергал репрессиям?..

Из газеты: «Какое государство хотел выстроить Сталин? То, какое ему было нужно. Которым он мог управлять самовластно, народом которого мог помыкать. К этой цели он шёл, не считаясь буквально ни с чем, опираясь на послушное окружение и физически уничтожая ленинскую гвардию».183

Но большинство беззаветно верило в этого кровавого “отца народа”. Можно было быть недовольным каким-либо чиновником, но не Сталиным же! Можно было кому-то не доверять, но не Сталину же! Ни о чём не думай и не сомневайся – за всех всё знает товарищ Сталин. И люди верили сами и, главное, добровольно следили за верой других. Сколько душевных драм и трагедий произошло из-за этого. Да и не только душевных: невинные ни в чём, но отправленные по указке Сталина на смерть, они перед расстрелом кричали: “Да здравствует товарищ Сталин!”...

 

*  *  *

 

13 июня 1929 года Геннадий вступил на рабочий путь. За него ходатайствовала комсомольская организация завода “Прогресс” и биржа труда направила Геннадия учеником в модельный цех этого завода в так называемую “бронь”, то есть место, занять которое мог не любой желающий (безработица ведь!), а только имеющий какие-либо заслуги. Такими заслугами у Геннадия были активное участие в комсомольских делах и работа на коммунистических субботниках. Хоть и небольшими были ученические деньги, но всё же жить стало гораздо легче.

Вскоре при заводе была открыта школа ФЗУ, то есть школа фабрично-заводского ученичества, всех новичков на заводе собрали и направили в неё для обучения профессии. В их числе был и Геннадий. Обучение “фабзайчат”, как их называли, совмещалось с работой. Отлынивающих не было...

 

*  *  *

В 1929 году большевики начали репрессии против римско-католического духовенства на Украине. 25 мая 1929 года по групповому делу был арестован настоятель костёла в Погребище А.Ф. Рабалтовский. 26 октября арестован ксёндз костёла в Махновке Ю.С. Карпинский, который позже, в 1937 году, был расстрелян. Практически всё католическое духовенство Украины было вырвано из духовной жизни с корнем.

С конца 1929 года в деревнях стала широким фронтом разворачиваться коллективизация. Зажатый в государственные тиски НЭП уже находился при смерти. Города стали подключаться к производству сельхозмашин для начавших создаваться колхозов. Завод “Прогресс” тоже не остался в стороне. Он получал всё больше заявок на изготовление запчастей к сельскохозяйственным машинам, и часто, очень часто, “фабзайчата” вместе со своими наставниками работали допоздна (какой уж тут 8-часовой рабочий день!), а иногда оставались на ночь в цехе, устраиваясь спать на деревянных стружках.

Коллективизация проводилась, можно сказать без всякого преувеличения, зверски. Украинские крестьяне, которые привыкли работать на своей земле, прибегали к активным и пассивным формам сопротивления. Органы ГПУ (Главного политического управления, пришедшего на смену ЧК. – А.Д.), занимаясь подавлением крестьянских восстаний, отмечали, что «кулацкое сопротивление коллективизации, начиная со второй половины декабря, постоянно нарастало, особенно усилившись за последнюю декаду января, которая прошла в обстановке подготовки к ликвидации кулачества». Начавшись в декабре 1929 года, в январе – феврале 1930 года восстания стали массовыми, охватившими всю Украину. В начале марта восстания и беспорядки, в частности, полыхали в 10 районах Бердичевской округи.

Даже инициатор коллективизации Сталин вскоре был вынужден признать, что допускались “перегибы” при её проведении, хотя основную вину за это он возложил на местных партийных работников.

Из литературы: «До того времени история ещё не знала столь массово грандиозных репрессивных кампаний... неопубликованная инструкция ЦИК и СНК СССР от 4 февраля 1930 года предлагала подвергнуть выселению свыше миллиона кулацких семейств... инструкция выполнялась в десятикратном размере – за счёт ареста середняков и бедняков. Историк Р. Медведев... приводит и свидетельскую картинку поэтапного крестьянского выселения: “Старый член партии Ландау встретил в 1930 году в Сибири один из таких этапов. Зимой в сильный мороз большую группу кулаков с семьями перевозили на подводах на 300 километров в глубь области. Дети кричали и плакали от голода. Один из мужиков, не выдержав крика младенца, сосущего пустую грудь матери, выхватил ребёнка из рук жены и разбил ему голову о дерево”».184

На возраставшее недовольство населения коммунисты отвечали репрессиями. В 1930 году в СССР было образовано Главное управление исправительно-трудовых лагерей (ГУЛАГ, а первоначально – Управление лагерей – УЛАГ), как система собственных лагерей ОГПУ. Его появление было вызвано “наплывом” арестантов из деревни, сопровождавшим политику ВКП(б) по ликвидации кулачества и проведению массовой коллективизации. Первенцами в этой системе стали Соловецкий лагерь и комплекс Усть-Сысольских лагерей особого назначения, где уже в 1930 году находилось около 100 тысяч человек.

 

*  *  *

 

Страшная, ужасная действительность. И пропаганда, пропаганда денно и нощно: Сталин, Сталин, Сталин... И Геннадий, как большинство одураченного народа, бывшего просто рабочей силой в тоталитарном сталинском государстве, связывал своё будущее с именем “отца народа”. Несмотря на то, что Геннадий родился и воспитывался в глубоко религиозной семье, сам он вырос неверующим. Видимо, большевистская пропаганда и окружающая действительность сделали из него атеиста. Сохранилось свидетельство участия Геннадия в общественной жизни того периода. Это – мандат делегата от завода “Прогресс” на окружную производственную конференцию рабочей молодёжи Бердичевщины за № 108 от мая 1930 года. Документ, думается, ясно показывающий позицию Геннадия и его отношение к окружающей жизни, причём, следует заметить, способностью к двуличию он никогда не обладал и не способен был на компромиссы с совестью. Для этого он был слишком прямой и честный.

В 1931 году окончился срок обучения в ФЗУ. Геннадию и его друзьям присвоили шестой ученический разряд. Был вечер, играл духовой оркестр, вместе со свидетельствами об окончании училища многим вручали подарки. Геннадию достались чудесные туфли фабрики “Скороход” и вышитая клетчатая сорочка. Но самым приятным подарком было то, что выпускная работа Геннадия – модель токарного станка по дереву, – была выставлена в витрине магазина на улице Карла Либкнехта, недалеко от здания городского Финансового отдела. С 1 ноября 1931 года Геннадий был назначен помощником инструктора модельных мастерских при ФЗУ.

В это же время в Государственном Медицинском университете города Казани состоял на должности некто Александр Антонович Диковицкий, ставший вторым по порядку ректором этого учебного заведения в ноябре 1931 года. Уж не был ли он сыном земского врача Антония-Амвросия Альбиновича Дзиковицкого, жившего до и во время Первой Мировой войны в Киевской губернии? В 1932 году институт под руководством Диковицкого дважды получал Красное Знамя (районного комитета комсомола и Татарского совета профсоюзов), а на конкурсе 9-го Съезда профсоюзов получил первенство по медицинским вузам СССР. Правда, Александр Диковицкий недолго пробыл ректором. Уже в ноябре 1932 года он оставил эту должность.

В 1932 году Геннадия Дзиковицкого “забрали”, как он сам выражался, в модельный цех завода, где он стал работать модельщиком. Закрепили за ним и двух учеников, которых Геннадий должен был обучить мастерству. Таким образом, он быстро и легко вошёл в среду рабочих и стал среди них вполне своим. И также быстро и легко он становился своим и впоследствии, всюду, где бы ему ни приходилось работать или служить.

 

*  *  *

 

К осени 1932 года в основных зерновых районах страны была полностью завершена коллективизация, приведшая к резкому падению производительности труда крестьян, загнанных в колхозы под страхом раскулачивания. Несмотря на то, что производимого продовольствия не хватало даже для внутреннего потребления, оно ещё вывозилось в обмен на промышленное оборудование в Западную Европу. Последствия этого не заставили себя долго ждать. Уже в 1932 году на страну обрушился неслыханный голод, сравнимый по размаху и числу жертв только, пожалуй, с подобными несчастьями в средневековье.

Писатель М. Симашко, живший тогда в Одессе, вспоминал: «Осенью в городе появились первые голодающие. Они неслышно садились семьями вокруг тёплых асфальтовых котлов позади их законных хозяев – беспризорников – и молча смотрели в огонь. Глаза у них были одинаковые – у стариков, женщин и грудных детей. Никто не плакал... сидели неподвижно, обречённо, пока не валились здесь же на новую асфальтовую мостовую. Их место занимали другие. Просить что-нибудь было бессмысленно... С середины зимы голодающих стало прибавляться, а к весне будто вся Украина бросилась к Чёрному морю. Теперь уже шли не семьями, а толпами, с чёрными высохшими лицами, и детей с ними уже не было. Они лежали в подъездах, парадных, на лестницах, прямо на улицах, и глаза у них были открыты.

А мимо нашего дома к портовому спуску день и ночь грохотали кованые фуры, везли зерно, гнали скот. Каждый день от причалов по обе стороны холодильника уходили по три – четыре иностранных парохода с мороженым мясом, маслом, битой птицей. В городе вместо тарани стали выдавать на месяц по полтора фунта сине-зелёной конины...».185

Самые крайние из западных специалистов считают – на одной лишь Украине умерло тогда от голода шесть миллионов человек. Осторожный Р. Медведев использует данные более скромные: “вероятно, от 3 до 4 миллионов” по всей стране. Но даже в самом голодном, 1933 году в Западную Европу было вывезено около 10 миллионов центнеров зерна.

В 1933 году от голода вымирали не только семьями, но даже целыми деревнями, а иногда и группами деревень. Люди ели собак, кошек, крыс, грызли кору деревьев, но продолжали либо сохнуть до подобия полуживых скелетов, либо распухать от голода так, что кожа, казалось, вот-вот должна лопнуть... Вспышка людоедства приходится на весну – начало лета 1933 года. Поедания людей были отмечены во всех областях Украины. Документы зафиксировали сотни случаев людоедства, расследованием которых занималось ГПУ. Дела сохранили реальные фамилии каннибалов, а фотографии – их опухшие от голода лица. Так, в селе Байдовка Старобельского района Донецкой области 37-летняя женщина питалась трупом её умершего мужа. Покойника некому было похоронить, а у неё не осталось физических сил вырыть могилу. Но голодали и в России, и в той части Белоруссии, которая была присоединена к СССР. Гораздо в более выгодных условиях оказались те белорусы, территории которых оказались в составе II Речи Посполитой.

По Бердичеву ходили слухи о существовании шаек, убивавших людей и поедавших их трупы, а также продававших мясо убитых. В городах, где существовало нормированное распределение небольшого количества продуктов среди работающих, было полегче, чем в деревнях. Но не намного и не всем, так как не все имели работу.

В этот год умер младший брат отца, которого так сильно любил Геннадий и его сёстры – дядя Павлуша. Он, успевший к этому времени жениться и обзавестись четырьмя детьми, долго голодал. Дети были на грани смерти, все его попытки выменять на что-либо из одежды хоть немного еды оканчивались ничем – его то обманывали, то обворовывали... Наконец, посчастливилось: удалось всё же выменять кусок колбасы, причем довольно большой. По слухам, упорно ходившим по городу, появлявшаяся иногда на рынке колбаса была сделана из человечины. Как бы то ни было, Павел Францевич нёс колбасу домой. Наголодавшись сам, он не вытерпел и съел часть её прямо по дороге...

Теперь не установить, сжался ли у него и отвык от еды желудок или колбаса была просто испорчена. Уже на самом пороге своего дома дядя Павлуша вдруг скорчился, упал на землю и, после мучительной агонии, скончался. Немного спустя от голода умерли его жена Ядвига и все дети.

Я не знаю, как ухитрились в это время выжить Геннадий и его младшая сестра. Я помню только, как мой дедушка говорил, что был сильно ослаблен, тогда и у него часто случались головокружения. Но рабочий паёк всё же спас его, а сам он об этом времени вспоминать не любил и не рассказывал мне.

 

*  *  *

 

В 1933 году в Германии к власти в результате выборов пришла партия национал-социалистов во главе с Адольфом Гитлером, а спустя два месяца в Лондоне родилась идея «пакта четырёх» – Англии, Франции, Италии и Германии. Косвенно помог гитлеровцам придти к власти и укрепиться также и руководитель СССР Сталин. Вот свидетельство из литературы.

«Гитлер пришёл к власти и удержался у власти, потому что германский рабочий класс был расколот надвое. Раскололи его реформисты. Это тоже известно, но это полправды. Другая половина правды заключается в том, что расколоть рабочий класс Германии и на всём Западе Европы помог реформистам сам Сталин. Сталин публично назвал социал-демократов “умеренным крылом фашизма”. Ещё в январе 1924 года он заявил: “Нужна не коалиция с социал-демократией, а смертельный бой с ней, как с опорой нынешней фашистской власти”. Слова Сталина были таким же приказом Коминтерну (Коммунистический Интернационал – организация, в 1919 – 1943 годах объединявшая коммунистические партии различных стран. – А.Д.), как его указания Красной Армии или НКВД. Отказался Сталин от теории социал-фашизма только в 1935 году, но было уже поздно – Гитлер смеялся и над коммунистами и над социал-демократами».189

 

*  *  *

 

В 1933 году у Геннадия подошёл по возрасту срок призыва в Красную Армию. К его желанию служить пристраивались и мысли о том, что солдату голодная смерть не угрожает. В определённой мере армия для Геннадия была бегством от га.  отбор призывников проводился очень строго, и Дзиковицкому пришлось немало поволноваться, так как из-за вдавленного выступа у указательного пальца правой руки его чуть не забраковали.

В конце концов, его всё же сочли годным к несению военной службы и с 11 ноября 1933 года он покинул завод и Бердичев. Как оказалось, навсегда.

 

*  *  *

 

ГЛАВА II

 

ВРЕМЯ ТЕРРОРА

(1933 – 1941 годы)

 

И потому запрещаем всем людям нашего государства

ни сознательно принимать в своём доме еретика, ни

соглашаться на то, чтобы он учил или проповедовал

в нём, ни чтобы еретики собирались в его доме...

Свод феодальных законов Испании “Семь партид”

 

5 декабря 1933 года Геннадий был зачислен курсантом в пулемётную роту 107 учебного Владимирского Краснознамённого полка 36-й Забайкальской дивизии. В полку готовили младших командиров. В одну роту с Геннадием попало 20 человек его земляков и все они были зачислены в один взвод и держались очень дружно. «Все мы любили спорт, – вспоминал потом Геннадий, – особенно увлекались гимнастикой: турник, брусья, конь. Был у нас украинский драмкружок... Мы пели украинские песни, ставили пьесы и выступали в частях Читинского гарнизона».188

 

*  *  *

 

В конце 1933 года союзнический пакт между Англией, Францией, Италией и Германией был, наконец, подписан, что укрепило положение в Германии национал-социалистов. Правительство Гитлера со всей своей энергией приступило к возрождению страны, повергнутой Версальским договором 1919 года и последовавшими несоразмерными с экономическим возможностям Германии репарациями в разруху, нищету и бесперспективность самого существования. В этот период деятельности германская национал-социалистическая партия, несомненно, являлась выразителем чаяний тех, кто не хотел, чтобы Германия исчезла в качестве независимого и суверенного государства.

Долгие годы Польша не теряла надежды вернуть от Чехословакии исторически принадлежавшее ей Заользье. В 1934-м, последнем году жизни Юзефа Пилсудского, специально созданный им для этого “Комитет Семи” при Генштабе, разработал план силового решения тешинской проблемы. Договор Польши с Германией о ненападении 1934 года не имел никаких конкретных последствий, но дал возможность руководству Польского государства самоуспокоиться насчёт военной угрозы с запада.

В СССР в это время, а именно 10 июля 1934 года, в результате очередной реорганизации советских спецслужб был создан Народный комиссариат внутренних дел СССР, в состав которого вошли пять главных управлений. Среди этих управлений был и ГУЛАГ, который теперь подчинялся непосредственно главе НКВД. ГУЛАГ осуществлял руководство исправительно-трудовыми лагерями.

 

*  *  *

 

С уважением вспоминал Геннадий командира взвода Юсупова и комиссара Чепунова: «Это были настоящие наставники, строгие, но справедливые. Чепунов, несмотря на годы, всегда участвовал во всех спортивных состязаниях. Это был бог штыкового боя. Он выходил с пехотной лопаткой против любого из нас, вооружённого винтовкой. И всегда побеждал. Эти люди воспитывали хороших русских чудо-богатырей и в тяжёлые минуты манёвров, летом и зимой, умели поднять дух солдат шуткой, лихой песней и пляской.

Из пулемётов проводили самые сложные стрельбы. При помощи квадрата-угломера умели построить “параллельный веер”, поражать цели из полузакрытых и закрытых позиций не хуже артиллеристов».188

Дисциплина в тогдашней армии, судя по рассказам дедушки, была гораздо суровее той, с какой я встретился в своё время, и доходила порой до самодурства. Кроме строгой дисциплины Геннадий встретился здесь и с большими физическими нагрузками. Часто совершались по полной выкладке – это 30 – 35 килограммов веса на плечах – марш-броски по 50 – 60 километров, во время которых стирались в кровь ноги. Да и климат здесь был другой. Геннадий писал о нем впоследствии: «Зимой 1934 года температура воздуха опускалась до минус 57 градусов по Цельсию и мы, сыны тёплой Украины, дышали в рукав шинели, так как у нас от мороза захватывало дыхание, летом плюс 40 градусов было не редкость».188

Как бы то ни было, но воинская наука давалась Геннадию сравнительно легко. Самыми лёгкими были политические занятия. На них можно было отдохнуть от всего прочего. Ведущий занятия, правда, иногда замечал, что курсант Дзиковицкий вроде бы и не слушает его, но на любой предложенный по теме занятия вопрос Геннадий всегда отвечал, и отвечал неплохо. Он неизменно, уделяя политической подготовке наименьшее внимание, был отличником в ней.

Секрет этого прост: во-первых, он имел от природы неплохие умственные способности, во-вторых, его неполное среднее образование было одним из самых высоких в роте и, в-третьих, сама политическая подготовка была на довольно примитивном уровне.

После девяти месяцев учёбы в полковой школе курсантов аттестовали на должности младших командиров и разослали в различные части Забайкальского военного округа для прохождения дальнейшей службы. Но перед этим отобрали из всей роты наиболее способных и оставили их служить в учебной роте, уже в качестве командиров отделений. Среди них был Геннадий. Осенью 1934 года в полк прибыло пополнение молодых солдат и Геннадий приступил к новым обязанностям.

 

*  *  *

 

В Германии гитлеровцы уже открыто заявляли о своих планах уничтожения Польши, о том, что Польша должна очистить для Германии “жизненное пространство”. Но, при этом, Гитлер, спекулируя на антисоветских настроениях поляков, решил использовать польское правительство для реализации своих планов срыва коллективной безопасности в Европе. Между Польшей и Германией в январе 1934 года было заключено соглашение и с этого момента “санационное” правительство безоговорочно действовало по указке из Берлина. Польша в заключении этого пакта видела возможность когда-нибудь оторвать от СССР бывшую свою территорию – Украину – и затем выйти к Чёрному морю. После смерти Пилсудского в мае 1935 года преемником его стал генерал Рыдз-Смиглы. Его правительство ещё более усилило фашизацию страны и делало всё от него зависящее для того, чтобы не допустить создания в Европе антигитлеровского блока.

В 1935 году в Германии Адольф Гитлер, используя союзнические отношения с ведущими европейскими странами, подписал указ о возрождении германской армии, что ранее ей было запрещено по условиям Версальского договора.

 

*  *  *

 

О том, как ещё совсем недавно, всего 16 лет назад, во время Гражданской войны, при верховном правителе Сибири адмирале Колчаке и атамане Семёнове жило население Забайкалья, значительное число которого составляли те самые староверы – “семейские”, которых в XVIII веке поселили здесь, хорошо описано в следующем материале.

«Весною 1919 года Советом Государственного Иркутского Университета и Средне-Сибирским Отделением Института исследования Сибири я был командирован с научною целью в Забайкалье. Своей задачей я поставил ознакомиться с языком и укладом жизни старообрядцев, так называемых “семейских” Верхнеудинского уезда. Имея в виду условия и обстоятельства переживаемого времени, в особенности в Забайкалье, я должен был, по возможности, принять меры к более или менее безопасному странствованию по местности, где ещё недавно происходили полные ужаса экзекуции карательных отрядов. Сочувственно к моей командировке отнеслась Верхнеудинская Земская Управа, очень облегчившая мои разъезды по сёлам уезда. Свидетельствую господам членам Управы мою глубокую благодарность.

3 дня (27 – 29 мая), проведённые мною в Верхнеудинске, этом городе песку и пыли, были заняты подготовкой к отъезду и предварительному ознакомлению с настроением деревни. Сведения, полученные мною, были неутешительны: как в городе, так и в сёлах настроение было напряжённое: столкновения “семёновцев” с американцами, привоз бурятского “царя” и его министров, разговоры о разных “конфликтах” сгущали городскую атмосферу. К тому же с запада сведения доходили скудные, иркутские газеты не допускались к обращению в Верхнеудинске. Только из-под полы я доставал у старика-газетчика “Свободный Край”. “Наше Дело” совсем не получалось им.

– Не рискованно ли моё путешествие по уезду? – осведомился я у исполняющего обязанности начальника милиции.

– Относительно всех местностей определённого ответа я дать не могу. Во всяком случае, чины милиции будут осведомлены о Вашей поездке и окажут Вам своё содействие.

В воскресенье, 1 июня, утром я отправился в путь. В огромной колымаге, наподобие той, в какой кочуют цыгане со всем своим скарбом, я потянулся на юг. “Трактовая”, или, вернее, узкая песочная дорога между нависшим ельником, о сучья которого цеплялась моя колымага, шла среди песчаных холмов, поросших деревьями. Недалеко в стороне расстилался дым от лесного пожара. В селе Саянтуй, Вахмистерово тож, находящемся в 16 верстах от Верхнеудинска, я сменил лошадей и направился в старообрядческое село Тарбагатай или, по местному произношению, Тарбатай. Большая часть пути туда идет мимо голых высоких гор, отчасти приспособленных под пашню. Только справа среди зелёных берегов блистает на солнце Селенга. Солнце пекло, а ветер поднимал столбы пыли, застилавшие мою убогую на этот раз тележку. Мой возница, мужик лет 40, по случаю праздника немного хвативший “ханчи” и луком закусивший, уселся со мной рядом и охотно поделился горестями жизни своего села. Тяжело жить: неурожай, дороговизна, неурядицы. Главное в его рассказе было сообщение о карательном отряде. Вот такого-то и такого-то, совсем не причастных ни к какому злодеянию, поведут в баню, разденут и хлещут плетьми с завязанным в них свинцом, – хлещут до полусмерти. Иногда можно было откупиться деньгами. А иногда и деньги брали и секли. Грабили не только деньги, но и имущество, не исключая и женских нарядов.

О бурных наездах карателей, действовавших именем полковника Семёнова, о их разнузданной вольности мне рассказывали в каждом селе. Дело доходило до того, что девушки и молодые замужние бабы прятались при посещении села блюстителями порядка. Кошмарны сообщения об этих “судных” днях – так кошмарны, что я стал стараться, наконец, не заводить разговора на эту тему. И без того много печального пришлось наблюдать на своем пути...

…Избы тёсом покрыты и народ здоровый “хрушкой”, как говорят сибиряки. Но насчет сытости и прочего дело обстоит не так: заболевания голодным тифом, и “рекруты” не те: жалуются на побеги мобилизованных; да и трезвость шатается, на подати ропщет народ, суд творит присланная милиция.

Тарбагатай (Тарбатай) было первое село, с которого я начал своё ознакомление с семейскими. Затем мною были посещёны старообрядческие села Куналей, Мухоршибир, Новый Заган, Хонхолой, Никольское, Харауз. Встречался и беседовал со старообрядцами из Десятникова, Шаралдая (Шарандая, Шеролдая), Бичуры, села Гашея, – где в последний год самовольно поселилось много семейских выходцев из соседних сёл. Проехать на Хилок и на Чикой, где в нескольких сёлах также живут семейские, оказалось затруднительно: пришлось бы ехать в сопровождении милиции, так как, по её сведениям, в Заганском хребте, через который лежал путь, завелись банды разбойников.

Посещённые мною сёла семейских расположены в долинах между отрогами гор. Две или три очень длинные улицы, с домами, соединёнными один с другим заборами (“заплотами”) протянулись неподалеку от небольшой речонки. Узенькие переулочки (“пиравулки”) пересекают их. Таким проулком мимо двора и гумна можно выйти к речке или за село, – к горе, в поле, на выпас. Долина, где расположились семейские, представляет довольно болотистую почву: идёшь по улице, а дорожная насыпь зыблется, эластично углубляется (“зыбун”). По канавкам стекает выдавливаемая сизо-мутная жижица. В нескольких сёлах находятся настоящие болота, – калтус. Такова низкая часть Мухоршибири, где живут православные или “сибиряки”, по терминологии старообрядцев. В последние годы в некоторых местах выступило в особенности много воды, так что пришлось снести постройки с насиженных мест и оставить гумна и огороды. Плохо обстоит дело и в Новом Загане. Когда подъезжаешь к этой деревне со стороны Мухоршибири, то видишь раскинувшееся топкое болото, а за ним протянувшуюся деревню. Заганцам селиться уже некуда стало: с двух сторон болота, с третьей засеянное поле, а продолжение долины занимает Старый Заган, вплотную примкнувши к Новому Загану. В Старом Загане население православное. Использовать для построек поле нельзя: засевная площадь и без того невелика, – по две с небольшим десятины на душу. А нужда в постройке большая: за годы войны дело строительства прекратилось, между тем полюбовный раздел во многих домах хотелось бы произвести. Выбрав то или иное место, все мужики данной семьи заняты устроением дома для очередного выделения – старшего сына или брата: “Так уж у нас повелось”.

Не все сёла вязнут в болотах. Иные семейские задыхаются в песчаной пыли. Таково село Тарбагатай. Ни клочка травки не видно на главной и старой улице этого села. Другие две улицы находятся в более низкой части, вдоль небольшой речки. Избы семейских – высокие деревянные постройки. Если подойти снаружи, чуть рукой достанешь до окошка. Рамы и карнизы во многих избах украшены резьбой и раскрашены. Бедноватые села, как, например, Харауз, похвалиться постройками не могут: по большей части избы там низковаты и подслеповаты. Внутри избы семейского чисто, опрятно. Пол вымыт и слегка посыпан песком, а иногда застлан самотканой материей. В переднем углу прибиты полки, на которых расставлены иконы старого письма и медные восьмиконечные кресты в киотах. Тут же или на угловом столике стоит кадильница, лежат свечи, висят лестовки (чётки); на столике положены “подручники”, употребляемые при земных поклонах. В другом углу большая русская печь, иногда раскрашенная каким-нибудь узором, преимущественно синими или зелёными цветами и петухами. В стороне от печи – палати. Стены чисто вымыты. В некоторых домах по стенам развешаны лубочные картинки. …В каждом доме имеется самовар. Чай пить семейские теперь любят. Уже утратила своё значение их поговорка. “Кто чай пьёт, тот от Бога отчаен”. Несколько десятилетий тому назад семейские старики и старухи блюли это изречение. Вероятно, некоторые строгие старики и теперь ещё воздерживаются от чая. Ведь это изречение находилось в связи с тем, чему учили их справщики и книжники. ...Брадобритие, как душегубительный грех, строжайше воспрещается.

...В Хонхолое 696 домохозяев при 4287 человек населения. 100 дворов принадлежат православным. Старообрядцев беспоповцев дворов 300; прочие – поповцы, в числе которых имеются необщинники и общинники (дворов 50, имеют свою церковь).

...Много уходит на заработки из сел Харауза, Никольского, Хонхолоя, Тарбагатая, Мухоршибири и некоторых других. По приискам давно уже ходят. На приисках теряют нередко здоровье и жизнь. Те, кто не забалуется на чужой стороне, возвращаются домой с деньжонками. Удаётся не только поправить дела по хозяйству, но и скопить небольшой “капитул”. – “Ну, и раздул кадила” – говорят о разбогатевшем.

...обстоятельство, угнетающее семейских – это современная неурядица. “Будет ли порядок?» – опять неизменный вопрос задававшийся мне на каждом шагу мужиками. – Видно нам не дожить до порядку!” – меланхолично замечали, вздыхая, старики. Неурядицей вызвано и ненадежное настроение мобилизованных. Семейские, как, по-видимому, и прочие тамошние крестьяне, не понимают значение борьбы с большевиками. “Бог весть, за што народ убивають! Партии борютца, а народ пошто мешають?” – Это замечание не раз приходилось слышать в деревне. “Будь порядок, мы солдат дадим. Как можно без войсков? Никак нельзя. А таперь парней взяли, а там их смущають, – говорють: вы не идите за Кульчука, и тащуть на другую сторону. Иные на свою сторону манють. А наши парни глупые, – мы народ темный, – боятца: возьметь верх другая “партия” и будеть наказывать солдат, – вот бегуть и бегуть. Нас стариков наказывають, а мы што с парнями поделаем: оны нам на глаза не показываются”.

Очень беспокоят семейских недоразумения в среде наших союзников. Первый большой вопрос, предложенный мне в Тарбагатае, был такой:

– А как на-шшэт войны Америки с Японией?

– Какой войны? – переспрашиваю я.

– А в Удинским на Березовке, уж окопы вырыты.

Этот вопрос мне задавали в каждом селе. С первого разу меня считали в селе, куда я приезжал, за американца и относились благожелательно.

– Маланья! пошто сход собирають? – кричит одна баба другой (в Хонхолое).

– Американец приехал, подписы брать, на чьей мы стороне – отвечает та.

Американец, то есть я, сидел около одной из этих баб и мирно беседовал об огороде.

...В вопросе “како веруеши?” семейские в разброде. Нет ни одного села, в котором старообрядцы были бы одного толка. Большинство принадлежит к поповцам. Поповцы делятся на общинников, зарегистрировавшихся как община по закону 1906 года, и необщинников (большинство).

...Беспоповцы нескольких толков. Старые беспоповцы и новые, бывшие раньше поповцами, но затем они отказались принимать беглых попов. Прежние беспоповцы, беспоповцы-поморцы, не сообщаются с позднейшими беспоповцами. Имеются ещё темноверцы, самые заскорузлые фанатики: как на исчадие ада смотрит темноверец на человека не своего толка. Темноверцы у церкви без свечей; их могилы особь.

В Хонхолое мне указывали ещё на песочников, употребляющих при крещении песок вместо воды. В каждом селе поповцы и беспоповцы имеют свои молитвенные дома».314

 

*  *  *

 

В декабре 1935 года срок службы Геннадия подходил к концу и перед ним встал вопрос: куда отправиться после армии? С одной стороны, он, конечно, мечтал о возвращении на родину, на Украину. Мыслями о доме скрашивалась его служба. Но, с другой стороны, ему пора уже было устраивать свою жизнь, а такая проблема всегда подразумевает материальную основу, достаток.

Как раз в это время шло крупное военное строительство – аэродром – в Хилокском районе Забайкалья, ставшего территорией 12 лет назад созданной на землях бывшей казачьей Забайкальской области Бурят-Монгольской автономной республики с центром в бывшем казачьем городе Верхнеудинске. Правда, два года назад и сам Верхнеудинск переименовали на бурятский лад – в Улан-удэ.

Рабочих рук не хватало и людей выискивали повсеместно, обещали им хорошие заработки и замечательные условия работы. Такую агитацию командование проводило и среди увольняющихся в запас солдат, в числе которых был и Геннадий. Недолго думая, он согласился, не предполагая, правда, что задержится в Забайкалье на годы...

Приехав на стройку, Геннадий поначалу стал работать в столярной мастерской. А посёлок рабочих и строителей этого строительного объекта со временем вырос в целый город, получивший название Бада.

Как раз в 1935 году в стране “вождя всех времён и народов” Сталина развернулось движение за освоение новой техники и пересмотр старых технических норм, получившее название стахановского движения. В самом конце года, когда Геннадий уже был демобилизован и приехал на стройку, в городе Чите проходило первое окружное совещание стахановцев военных строек Забайкальского военного округа. Одним из его делегатов стал Геннадий Дзиковицкий.

Вскоре Геннадия избрали председателем постройкома, освобождённым от своей прежней работы, вслед за тем – делегатом уже краевого стахановского слёта Стройтяжпрома (Строительство тяжёлой промышленности. – А.Д.) от своей стройки...

Если смотреть только на эти внешние факты, то можно предположить, что у Геннадия всё складывалось в жизни превосходно и никаких проблем не существовало. Но под внешним благополучием скрывались и определённые сложности, выборная должность по сути профсоюзного лидера ставила перед Геннадием обязанность защищать интересы рабочих от притеснений администрации. Но, в условиях советского бюрократического аппарата, профсоюзы были сведены к положению ничего не значащих и не решающих придатков при командно-административной системе управления и выполняли роль демократической декорации на фасаде этой системы.

В таких условиях председатель постройкома должен был играть роль марионетки. Обещанные же рабочим при вербовке хорошие условия оказались на деле откровенным обманом. Сам Геннадий об этом вспоминал так: «Работа была очень сложная и тяжёлая, в очень ненормальных условиях. Рабочих было свыше 500 человек - все почти прибывшие из центральных областей по договорам, которые администрация часто нарушала, и я всегда был, как говорят, между двух огней».188

За этими скупыми словами скрывались чуть ли не каторжные порядки. Многие рабочие, если не все, с радостью бежали бы со стройки без всякого вознаграждения, если бы не связывали их договоры, согласно которым они были обязаны отработать свой срок. Несмотря на скудный рацион рабочих, часто из недоброкачественных продуктов, администрация постоянно правдами и неправдами сокращала его ещё. Человек, заботящийся прежде всего о собственном благополучии, карьере, просто спокойствии, шёл бы в такой ситуации по проторённой и безопасной дороге – стал бы послушно исполнять волю начальства. Совесть можно было бы успокоить тем, что “так везде”. Однако это был путь не для Дзиковицкого. Он просто не был способен на неправду и на сделку с власть предержащими за счет других и потому стал “неудобным” председателем постройкома. Он находился в состоянии перманентной войны с администрацией, потеряв на этом много времени и нервов. Мне кажется, что именно тогда, в стычках с начальством и бесплодных попытках найти правду, встречая на всех уровнях под громкими разглагольствованиями о правах и достоинстве трудящегося человека плохо скрываемую вражду и неприязнь, когда кто-то пытался действительно обратиться к правам и достоинству, Геннадий получил первый серьёзный удар по своим юношеско-комсомольским идеалам. Уж во всяком случае, я уверен, столь явное расхождение пропаганды и действительности для него не могло остаться незамеченным. Кроме того, во всей Сибири в то время находилось множество “раскулаченных” и высланных из центра России и Украины крестьян, с которыми Геннадий, несомненно, встречался и разговаривал, узнавая об обрушившихся на них несчастьях и причинённых им несправедливостях.

Таким образом, под давлением внешних обстоятельств, Геннадий постепенно расставался со своими юношескими иллюзиями относительно “светлого будущего” и в условиях социальной прострации общества 30-х годов вынужден был замкнуться на самом себе.

Геннадий подошёл уже к тому возрасту, когда пора было подумать о создании семьи. Как говорят, наша жизнь – это цепь случайностей. Случайно Геннадий попал на службу в Забайкалье, случайно не уехал и остался здесь на стройке. Так же случайно познакомился и с девушкой, которая стала его женой. А произошло это так.

На стройке работала бойкая девчушка – Граня (то есть Глафира) Трофимова. Она была здесь секретарём комсомольской ячейки и Геннадий познакомился с ней вначале в связи со своими общественными делами. Ей в 1936 году было всего 20 лет, хотя в своё время, как и Геннадий, она в документах прибавила себе лишних 2 года. Была она из простой семьи, коренная забайкалка из соседнего села Хонхолой, о котором уже упоминалось в этой книге. Мать её была из семейских и всю свою долгую жизнь придерживалась старообрядческого вероучения.

«Семейские – народ рослый, здоровый, красивый. Нередки старики и старухи 80 – 90 лет. Но молодое поколение уже мельчает. По цвету кожи и волос отметим следующее. Наряду с великорусским светлым типом встречаются и смуглолицые, с большими карими глазами. “Смотри, какие мы чумазые, – заметил мне один старик в Тарбагатае. – Верно, повелось так от хохлов, когда деды наши в Польше жили”».314

Кстати будет сказать, что Глафира Трофимова была как раз этого последнего типа, а её мама Павлина Антоновна прожила до 83 лет.

Отец Глафиры тоже жил в Хонхолое, но был из забайкальских казаков, не семейский. Забайкальские казаки, как, впрочем, и амурские, отпочковавшиеся от Забайкальского казачьего войска, носили своё особое прозвание – гураны. Такое имя они получили потому, что свои папахи шили не из овечьих шкур, как в большинстве казачьих войск, а из шкур диких козлов – гуранов. Дети его запомнили слабо, так как он исчез бесследно в начале 1920-х годов. Возможно, он разделил судьбу многих других забайкальских казаков, примкнувших к атаману Семёнову, сражавшемуся против большевиков, и сложивших свои головы в бескрайних степях или тайге Забайкалья.

В 1932 году в Чите Граня окончила советскую партийную школу и сразу после того была откомандирована на стройку. Не прошло и полгода с начала их знакомства, как Геннадий и Граня поженились. Таким неожиданным образом судьба соединила потомков людей, полторы сотни лет назад покинувших пределы Великого княжества Литовского.

Что я могу сказать об этом? Конечно, молодость всегда привлекательна и, если человек обладает к тому же бойким, весёлым нравом, он уже симпатичен. Граня хорошо играла на гитаре, пела. Но в целом, если сравнивать их как бы со стороны, забыв, что они оба – мои близкие родственники, то я должен признать, что Геннадий был более интересным человеком, красивее Грани Трофимовой, более душевно выносливым и, хоть мне и неудобно вторгаться со своими оценками в такую область, более умным. К тому же по склонностям и по характеру они были полной противоположностью друг другу. Например, если Геннадий даже в действительно плохом положении предпочитал говорить, что у него всё нормально, то Граня, столкнувшись даже с маленькой неприятностью, начинала повсюду искать сочувствия, жаловалась и раздувала на словах неприятность до размеров огромного несчастья. А ещё, конечно, много неудобных моментов пришлось испытать Гране в дальнейшем, поскольку почти все сёстры Геннадия, хоть и жили сами бедно и трудно, сочли женитьбу их брата мезальянсом. Что повлияло на такое их решение, врождённое барство или сельское происхождение жены Геннадия, уровень образования или какие-то манеры и особенности поведения, мне неизвестно. Однако факт остаётся фактом – тёплых и дружеских родственных отношений между сёстрами Геннадия и его женой не получилось. Но, как бы то ни было, они, в конце концов, вместе прожили довольно долгую и более-менее счастливую жизнь, любили и заботились друг о друге и я могу только по-доброму завидовать их семейному благополучию.

У Грани была мать, старший брат Фёдор, служивший военным фельдшером в Красной Армии, и младший брат Кузьма 11 лет. Граня, Кузьма и их мать жили в однокомнатной квартире, полученной от стройки. У Геннадия также была полученная от стройки однокомнатная квартира, но они решили жить все вместе в одной. За время работы Геннадий подкопил кое-какую сумму – получил безвозвратную ссуду (“подъёмные” за три месяца), сколько-то денег скопил, – и вскоре молодая семья купила себе маленький домик с усадьбой за 800 рублей в военном городке, через некоторое время купили корову. Зарабатывали они по тем временам неплохо, стали постепенно обживаться, заводить всё нужное в быту.

 

*  *  *

А теперь, для того, чтобы понять то время и царившую в обществе атмосферу, необходимо сделать обзор событий, происходивших в мире и в стране.

В 1936 году Германия в одностороннем порядке отменила Версальские ограничения и уже 7 марта немцы заняли демилитаризованную зону – Рейнскую область.

Хотя из-за “железного занавеса”, опущенного коммунистами над Советским Союзом, мировые события доходили до населения, преломляясь в лучах пропаганды как в кривом зеркале, они, эти события, неумолимо вели к новой мировой войне. Обстановка в Европе и мире становилась всё более напряжённой. На протяжении всех 30-х годов она неумолимо накалялась. Первый очаг войны возник ещё в 1931 году на Дальнем Востоке, когда Япония ввела свои войска в китайскую провинцию Маньчжурию. Второй очаг возник теперь в Германии. Интересно, что в планы Гитлера на мировое господство вновь (после попытки императора Вильгельма II) вошла идея возрождения “Священной Римской империи германской нации”. Именно поэтому при нём Германия стала называться “Третьим Рейхом”.

Так как в дальнейшей судьбе моего деда немалую роль сыграли события, происходившие в Польше, упомянем и о них. В этой стране, где ещё в 1924 году в результате переворота пришёл к власти “начальник государства” Пилсудский и был установлен так называемый режим “санации”, то есть режим оздоровления политической и экономической жизни страны, также было много проблем, которые правительство желало бы решить в ходе войны с Советским Союзом.

Земли Пинщины в это время входили в состав Польского государства. В 20-30-х годах XX века деревня Хойно являлась центром гмины Пинского повета. В Хойно, в одном из крупнейших на Пинщине имений, хозяйствует семья Витольда Мянчинского, женатого на Стефании из Орд (умер в 1954 году). Им принадлежало 218,5 гектара пашни, 1070,81 гектара леса, 2052,17 гектара прочих территорий. Управляющими работали В. и О. Готлибы, Ю. Гринштейн. В Хойно жили и представители рода Дзиковицких. В частности, в 1920 году здесь родился некто Иван Лаврентьевич Диковицкий. Тогда же в окрестностях деревни существовали поселения бывших польских военнослужащих, так называемых осадников: Тадеуша Бочковского, Наполеона Цыбульского, Вудолковского. Все – под общим названием Новое Хойно.

В Местковичах потомок местной шляхты Ян Сачковский имел более 100 гектаров земли. Работала кузница Яна Барана. В Малых Дзиковичах накануне Великой Отечественной войны находилось 40 хозяйств, прописано 178 сельчан. Практически все местные подростки, включая и Большие Дзиковичи, ходили в польские школы.

В августе 1936 года Германия в союзе с Италией открыто вмешиваются в гражданскую войну в Испании на стороне поднявших мятеж военных во главе с Франсиско Франко. Великобритания и Франция ответили на это «политикой невмешательства», а СССР активно поддержал вооружением и добровольцами власть республиканцев, среди которых было много коммунистов, социалистов и анархистов.

Что же происходило в это время в самом Советском Союзе? Коротко на такой вопрос можно ответить так: усиливающаяся внешняя угроза не осознавалась в полной мере. Сталин гораздо больше внимания уделял борьбе с “внутренними врагами” и безграничному расширению своей тиранической власти.

В 1935 – 1936 годах проводилась массовая чистка партии. В целом по стране нарастал террор, усиливалась репрессивность режима. Вот яркая иллюстрация из литературы, хорошо передающая дух времени. «25 сентября 1936 года из Сочи в Москву, в Политбюро, пришла телеграмма-молния: “Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение т[оварища] Ежова на пост наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ ОПОЗДАЛ В ЭТОМ ДЕЛЕ НА 4 ГОДА. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей НКВД”. И две подписи: Сталин, Жданов.

Эта сочинская телеграмма-молния – одна из самых кровавых депеш в истории нашей и общечеловеческой: сигнал к 1937 году. Если бы соавторы этой телеграммы сами писали родившиеся из неё бесчисленные арестантские повестки и приговоры, сами арестовывали людей, сами их допрашивали и пытали, забивали и расстреливали, сами закапывали и сжигали трупы, а потом ещё, снова и снова, проделывали то же самое – с родственниками и детьми убитых (и с детьми этих детей), – сколько миллионов дней понадобилось бы им для всего этого?»10...

У бывшего начальника НКВД еврея Ягоды, расстрелянного за то, что он “оказался не на высоте”, был маленький сын, Гарик. Затерявшийся в кровавой сутолоке, прежде чем окончательно и бесследно исчезнуть, он сумел послать своей бабушке в лагерь несколько писем. Вот одно: «Дорогая бабушка, я опять не умер, это не в тот раз, про который я тебе уже писал. Я умираю много раз. Твой внук». И сколько таких слов, написанных и ненаписанных, отосланных и неотосланных, звучало в те годы по всей стране: страшный детский сиротский хор, организованный двумя дядями. Короче говоря, смерть плясала по всей стране, могла заглянуть в любой дом, от неё не были застрахованы даже, а может и в первую очередь, ближайшие подручные Сталина. Народ, всего 20 лет назад совершивший революцию во имя лучшей жизни, не побоявшийся, как тогда пели, “на ужас всем буржуям мировой пожар раздуть”, теперь оказался в плену повального страха – страха за свою жизнь, жизнь детей, жизнь родных. Всюду пели песни с именем Сталина, сочиняли стихи в его честь, все успехи в труде превращались в его прославление. И в то же время малейшее случайно обронённое слово, даже вполне невинное, но которое можно было истолковать как неудовольствие, было достаточно для того, чтобы проститься с жизнью.

В отрывке из автобиографического романа Евгении Гинзбург “Крутой маршрут” в главе 5 имеется упоминание о некоем “цыгане” с нецыганской фамилией “Диковицкий”. Похоже, здесь речь шла о сыне бывшего казанского ректора, поневоле ставшего “цыганом”. Гинзбург писала:

«Там, на Ильинке, встречались в те дни многие коммунисты, попавшие первыми в “сеть Люцифера”. В очереди у кабинета партследователя я встретила знакомого молодого врача Диковицкого. Он был по национальности цыган. Мы знали друг друга ещё в ранней юности, и теперь он доверительно рассказал мне о своей “чертовщине”. Он тоже “не проявил  бдительности”  и, наоборот,  “проявил  гнилой  либерализм”. Он тоже куда-то “объективно скатился” и так далее.

– Слушай, Женя, – сказал он мне. – А ведь если вдуматься, дела наши плохи. Хождение на Ильинку вряд ли поможет. Надо искать другие варианты. Как бы ты отнеслась, например, если бы  я  спел  тебе  популярный  романс: “Уйдём, мой друг, уйдём в шатры к цыганам”?

Его синие белки сверкнули прежним озорством.

– Ещё можешь шутить?

– Да нисколько. Ты послушай. Я цыган натуральный, ты тоже вполне сойдёшь за цыганку Азу. Давай исчезнем на энный период с горизонта. Для всех, даже для своих семей. Ну, например, в газете вдруг появляется объявление в чёрной каёмке. Дескать, П.В. Аксёнов с прискорбием извещает  о безвременной кончине своей жены и друга... Ну и так далее. Пожалуй, тогда твоему Бейлину волей-неволей придётся сдать дело в архив. А мы с тобой присоединились бы к какому-нибудь табору и годика  два  побродили  бы  как вольные туристы, пока волна спадёт. А?

И это, по сути дела, мудрое предложение показалось мне авантюристским, заслуживающим только улыбки. А между тем несколько лет спустя, оглядываясь на прошлое, я с удивлением  вспоминала, что ведь многие действительно спаслись именно таким путём. Одни уехали в дальние, тогда ещё экзотические, районы Казахстана или Дальнего Востока. Так сделал, например, бывший ответственный секретарь казанской газеты Павел  Кузнецов, который фигурировал в  моём обвинительном заключении как обвиняемый в принадлежности к “группе”, но никогда не был арестован, так  как  уехал  в Казахстан, где его не сразу нашли, а потом перестали искать. Он ещё потом печатал в “Правде” свои переводы казахских акынов, прославлявших “батыра Ежова” и великого Сталина.

Некоторые “потеряли” партбилеты и были исключены за это, после чего тоже выехали в другие  города и сёла. Некоторые женщины срочно забеременели, наивно полагая, что это спасёт их от  карающей десницы ежовско-бериевского “правосудия”. Эти-то бедняжки здорово просчитались и только увеличили число покинутых сирот».

В таких условиях пышным цветом расцвело доносительство. Геннадий вспоминал, что были известны случаи, когда сосед за какую-либо житейскую обиду доносил на соседа властям, что тот является “врагом народа”. Этого было достаточно для того, чтобы оклеветанного больше уже не видели и никто не знал о том, что с ним и где он. Сестра Геннадия Клава, жившая в Москве, вспоминала о том времени, что тогда как страшную тайну передавали слух о том, что Сталин так любил убивать, что даже, подходя к зеркалу и грозя своему отражению пальцем, говорил: “Погоди, доберусь и до тебя!”. Это, конечно, нелепость, но она прекрасно, на мой взгляд, передаёт ту атмосферу террора и страха, что окружала жизнь людей того времени...

 

*  *  *

Но вернёмся к рассказу о Геннадии Ивановиче Дзиковицком. 1 января 1937 года в посёлке Бада в его молодой семье родилась дочь Галина. Забот прибавилось. Геннадий, конечно, очень любил дочку и, как я думаю, видя, что происходит вокруг, не мог не задумываться о её будущем. Как я уже говорил, он был неглупым человеком и потому должен был хоть раз представить себе, что будет с Галей, если всплывёт его “буржуйское” происхождение, к примеру... Недаром Геннадий всё время, когда приходилось упоминать о своём происхождении, говорил только, что его отец был железнодорожником, а дед – “революционером, сосланным царизмом в Сибирь”.

Я полагаю и почти уверен, что в то время Геннадий особенно стал тяготиться своей должностью председателя постройкома, именно тогда он в полную меру ощутил себя “между двух огней”. На стройке, где работал Геннадий, среди прочих репрессированных более всего заметным событием стал арест одного из руководителей - то ли главного инженера, то ли директора, то ли ещё кого-то из начальства. Главное было не в его должности, а в том, что этот руководитель давно уже “завоевал” стойкую неприязнь рабочих за грубое обращение с ними и притеснения. И тут вдруг “к счастью” оказалось, что он – враг народа! Кое на кого такой арест вполне мог произвести впечатление обоснованного. Но если бы этот арест был единичным и касался бы только “плохих начальников”!

В истории сохранились известия о том, что под репрессии попадали и отдельные представители рода Дзиковицких (Диковицких). Согласно протоколу от 20 октября 1937 года, был репрессирован 30-летний Устим Семёнович Диковицкий. Таким же был и 45-летний Диковицкий Иван Николаевич, записанный в документах поляком, социальное положение – из мещан, до революции успевший окончить городское училище (судя по возрасту, скорее всего он успел окончить только часть курса). В 1937 году, когда его арестовали и обвинили в шпионаже, Иван Николаевич работал кочегаром землечерпальной машины №5 Рейдфлота и проживал в городе Астрахани. Особым совещанием при НКВД СССР 14 декабря 1937 года Иван Диковицкий был приговорён к 10 годам лишения свободы.

Обращусь опять к литературе.

«Я не могу себе представить, чтобы у человека старше меня на пять лет процессы 37-го уже тогда не вызывали сомнений. По крайней мере вызывали сомнения у моих сверстников, с которыми я общался. Нам трудно было понять, как это старые большевики, соратники Ленина, признаются во всём подряд, наваливают на себя нелепые обвинения, мог ли Константин Михайлович (Симонов, писатель. – А.Д.), которому было уже 22, принять всё это вслепую? Сомневаюсь. Вот отринуть от себя, стараться не задумываться – могло быть».189

Скорее всего, примерно такое же отношение к действительности было и у Геннадия, которому в 1937 году было уже 25 лет. Сознательно уходя от активной общественной жизни, несущей гибель всему честному и независимо думающему, он сосредоточил свои интересы на природе, в которую Геннадий всегда был влюблён. А здесь, в Забайкалье, она была особенно величественна, от неё веяло дикой мощью и первобытной свободой. В густой таёжной чаще действительно можно было ощутить себя человеком - властелином жизни, почувствовать свою душевную раскрепощённость, и шагать, шагать с ружьём по глухим тропам, впитывая в себя чистый лесной воздух.

Вот как это описывал сам Геннадий.

«Горы, покрытые вековечной тайгой, долины, полные журчанием рек и ручьёв, чистый горный воздух, напоённый ароматом хвои и багульника – этого нельзя забыть. Кроме всех этих прелестей истинное наслаждение испытывает взор от неповторимой красоты суровой, не нарушенной человеком природы.

Множество лесного зверья: лось, олень, дикие козы, кабарга, кабаны, медведи, росомахи, барсуки, волки, лисы, соболи, куницы, колонки и неисчислимые стаи голубой белки, много зайцев, тарбаганов, сусликов, горностаев, ласок и бурундуков. В реках и озёрах полно рыбы... В лесах столько ягоды, что собирают её здесь гребешковыми совками, обрывая сразу весь кустик. Есть клюква, малина, чёрная и красная смородина, голубика, черника, костяника, княженика, морошка, моховка, знаменитая облепиха и многие другие.

Растут по горам и на полянах разные грибы. Особенно местные жители любят рыжики и грузди и засаливают их бочками.

Кедровые леса занимают сотни и тысячи квадратных километров и здесь их орехи щёлкают все так, как у нас на Украине семечки.

Я только возле Читы знаю около 15 минеральных источников...

Чудесный богатый край и особенно хорошие люди – коренные жители. Честные, простые и очень гостеприимные. Говор у них ещё до сего времени напоминает говор Великого Новгорода и Вологды».188

 

*  *  *

На международной арене спираль напряжённости продолжала сжиматься. В 1937 году Япония начала войну за захват всего Китая и с того времени возросло количество вооружённых столкновений на советской границе.

В начале 1938 года в Тешинской области Чехословакии возник “Союз поляков”, который был организован по образцу Судетонемецкой партии Гейнлейна. Более того, из Варшавы этому Союзу поступает приказ координировать все свои действия с  Судетонемецкой партией, поскольку целями обеих организаций было отторжение от Чехословакии территорий, населённых немцами и поляками. Если в 1920 году Чехословакия использовала тяжелейшее положение Польши из-за войны с большевиками, то вряд ли она могла рассчитывать на что-то иное в 1938 году, когда сама оказалась в подобной ситуации.

31 мая 1938 года в селе Айнак Славгородского района Алтайского края СССР был арестован 28-летний рабочий Иосиф Григорьевич Диковицкий. К его несчастью, этот уроженец Минской губернии по документам числился поляком. Через четыре с небольшим месяца (8 октября) он будет осуждён “судебной тройкой” Управления НКВД по Алтайскому краю к 10 годам лишения свободы по целому “букету”, состоявшему из пунктов 2, 6, 7 и 9 – 11 политической 58-й статьи тогдашнего уголовного кодекса.

 

*  *  *

 

В это тревожное время семья Геннадия и Глафиры Дзиковицких жила по-прежнему тихо и незаметно. Летом 1938 года вторгшиеся в Приморский край в районе озера Хасан японские войска попытались вооружённой силой отторгнуть часть советской территории. Однако до большой войны дело не дошло. Красная Армия быстро разбила противника и граница была восстановлена.

Конечно, сложность международной обстановки и наличие одного из очагов войны в непосредственной близости от места проживания семьи Геннадия не могли не отразиться на его жизни. Тем более, что он числился военным в запасе. Привожу его слова.

«За годы моей семейной жизни я каждое лето был на военной переподготовке по три месяца и, главное, летом, это было нам очень тяжело (тем, кто держал своё хозяйство, известно, что именно летняя работа кормит весь год: тут и заготовка сена для коровы на зиму, дров для печи и так далее. – А.Д.).  Но обстановка на Дальнем Востоке и в Забайкалье была очень напряжённая ввиду беспрерывных провокаций Японии на маньчжурской границе и, хоть и было трудно, но нужно было стеречь границу. А население здесь очень редкое было в то время. Вот и “отдувались” мы каждый год.

Служил я и в стрелковых, и в пулемётных частях, был зенитчиком, миномётчиком,– всего пришлось испытать и отведать».188

 

*  *  *

 

В Европе в эти годы всё больше усиливался германский канцлер Гитлер. 21 сентября польское руководство потребовало от Чехословакии возвращения польской части Заользья, аннексированной у Польши в 1920 году. Срок ультиматума истекал 30 сентября. Ультиматум сопровождался концентрацией на границе так называемой Самостоятельной оперативной группы под командованием генерала Владислава Бортновского, приграничными диверсиями (нападения на посты и учреждения), а также мощной пропагандистской кампанией. В Катовицах возникли “Заользинский легион” и “Комитет борьбы за Заользинскую Силезию”. Польские требования Гитлер, как союзник Польши по договору 1934 года, включает в свой Годерсбергский меморандум.

29 и 30 сентября 1938 года в Мюнхене руководители 4-х великих держав – Чемберлен от Великобритании, Деладье от Франции, Гитлер от Германии и Муссолини от Италии – подписали “Мюнхенское соглашение”, по которому Германии передавалась принадлежавшая Чехословакии Судетская область, в которой проживало много немцев. 30 сентября Польша вновь предъявляет ультиматум Чехословакии по поводу Тешинской области. 1 октября 1938 года чехи под давлением Германии, Англии и Франции уступили эту область полякам, где тогда проживало 80 тысяч немцев и 120 тысяч чехов. В тот же день польские войска заняли Заользье. Операция прошла спокойно и совершенно бескровно, чего нельзя сказать о чехах в 1919 году. Никакими “мюнхенскими” соглашениями данная акция не определялась. Речь шла сугубо о двусторонних отношениях Польши и Чехословакии. Тем не менее, руководства Англии и Франции знали о готовящемся ультиматуме ещё в начале сентября. И дали на него своё принципиальное согласие.

Одновременно Венгрия при поддержке Германии бескровным путём получает свой кусок от разваливающейся Чехословакии.

 

*  *  *

 

Осенью 1938 года военная стройка, на которой работал Г. Дзиковицкий, закончилась и рабочие стали разъезжаться. Геннадий, уже прочно обосновавшийся на новом месте, поступил работать в Бадинскую неполную среднюю школу библиотекарем и, одновременно, счетоводом.

Как-то раз вызвали Геннадия повесткой в местный отдел НКВД. Сам по себе факт, вроде бы, ничего не значащий. Но по тем временам это могло уже означать что угодно. Помню, он рассказывал мне, уже спустя много лет, что мысленно он попрощался тогда и с женой, и с дочерью. Хотя виду постарался не подавать и успокоить растерянную и встревоженную Граню.

В отделе НКВД, куда явился Геннадий, ему сообщили, что советская власть “оказывает ему доверие” и решила “поручить дело государственной важности”. Короче говоря, Геннадию предложили стать осведомителем НКВД и доносить обо всех “подозрительных” разговорах между сотрудниками школы, в которой работал Геннадий. Однако Дзиковицкий не оправдал “доверия”. Он тут же категорически отверг это предложение, честно объявив, что не намерен быть соглядатаем и шпионом, и что не в его правилах пользоваться наивностью или доверчивостью людей для собственной или чьей-то ещё выгоды.

Такой ответ уже сам по себе был актом большого мужества. За более мелкие “провинности” люди расплачивались спокойной жизнью и свободой. Но тут, я даже не знаю чем это можно объяснить, откровенность Геннадия практически сошла ему с рук. Его только припугнули, что могут заняться им самим, – “не зря же ты поляк!” – и, кроме того, занесли в разряд “подозрительных”, письменно обязав регулярно являться в отдел НКВД и отмечать там своё прибытие. Скорее всего, это была просто форма давления.

Когда Геннадий вернулся домой, целый и невредимый, Граня даже не сразу поверила, что беда не грянула. Ей всё казалось, что его отпустили только попрощаться. Хотя, должен заметить, такое проявление человечности не было в обычае тогдашних карательных органов.

Однако примерно в это же время в селе Хонхолой был репрессирован некий Григорий Савельевич Трофимов, 1918 года рождения.  Судя по фамилии и потому, что в Хонхолое было всего 100 дворов несемейских, это был кто-то из родственников Глафиры Дзиковицкой по линии её отца. Судьба его неизвестна, скорее всего погиб. Возможно, из-за своего казачьего статуса или связи с отцом Глафиры. Мне удалось лишь узнать, что в 1996 году Григорий Трофимов был реабилитирован.

 

*  *  *

 

2 ноября 1938 года польская армия вступила в Тешинскую область в Чехословакии. В Карловых Варах, в Карвине и Тешине польские жолнёжи  маршировали с транспарантами, на которых было написано: “Мы 600 лет этого ждали”. Кроме чешской границы, польская армия перешла и словацкую, заняв четыре издревле населённые поляками деревни – Гладовку, Лесницу, Сухую Гору и Татранскую Яворину. Польша старается выглядеть, как германский Третий рейх в миниатюре. Глава Польши генерал Рыдз-Смиглы принимает парад и рассуждает о “Крестовом походе” против СССР.

В ноябре 1938 года в Берлине между правительствами Германии и Японии был заключён так называемый Антикоминтерновский пакт – договор о совместной борьбе против СССР и возглавляемого им Коминтерна, к этому пакту вскоре присоединилась и Италия.

Но Сталин, уверенный в силе Красной Армии и сам нацелившийся на территориальные захваты, вёл довольно негибкую внешнюю политику, соответственной была и пропаганда внутри страны. С экранов кино, по радио, в газетах и журналах постоянно навязывалась народу мысль о непобедимости советских войск. Эта мысль, казалось, находила подтверждение в тех военных конфликтах, где СССР одерживал успехи.

Предыстория Второй мировой войны есть предыстория попыток Великобритании, Франции и США столкнуть между собой “изгоев” Версальского мира 1918 года – Германию и СССР.

Правительство Сталина, опасаясь крепнувшей Германии, предложило заключить пакт о взаимопомощи Польше, но её правительство в марте 1939 года ответило отказом. Её руководители всё ещё надеялись договориться с Германией о совместном “крестовом походе” против СССР.

Под покровительством Англии и Франции родился план создания нового независимого государства в Восточной Европе – “Закарпатской Украины” – которое должно было стать плацдармом для агрессии против советской Украины. 14 марта 1939 года оно было провозглашено. Однако ранним утром следующего дня венгерские войска с согласия Гитлера оккупировали Карпатско-Украинскую республику, разрушив планы Парижа и Лондона. Одновременно с оккупацией венграми Карпатско-Украинской республики Германия добивает Чехословакию, оккупируя Богемию и Моравию. Именно с этого времени наступил “принципиальный поворот” в отношении британского премьер-министра Чемберлена к Гитлеру.

Через несколько дней Германия аннексирует литовский город Мемель и принуждает Литву подписать с ней договор о дружбе и сотрудничестве. Польша, в свою очередь, выдвигает перед Латвией требование о присоединении к Польскому государству латвийской территории, населённой поляками.

После того, как Сталину стало понятно, что ни в Лондоне, ни в Париже не хотят заключать реальное военное соглашение с Москвой, без которого СССР при любом конфликте в Европе мог оказаться перед необходимостью сражаться один против объединённой Европы на западе, Японии на востоке и, возможно, Турции на Кавказе, вождь принял другую стратегию.

В августе 1939 года, когда Япония попыталась захватить восточную часть зависимой от СССР Монголии, Красная Армия вступила в бои с японскими войсками.

Гитлер, чтобы обезопасить Германию от преждевременного столкновения с СССР, решил заключить мирное соглашение со Сталиным, которое и было подписано 23 августа 1939 года и получило название “пакт Риббентропа-Молотова”. Пакт Молотова-Риббентропа в Европе восприняли даже не как дружественные объятия, а целую свадьбу двух авторитарных режимов. Кстати, такая карикатура и была – свадьба Гитлера со Сталиным… «После заключения пакта с Германией Сталин просто-напросто выдал Гитлеру множество антифашистов, бежавших в нашу страну после 1935 года».183 Немцы были ошеломлены, когда увидели список того, что по этому договору хотят от них получить русские: он состоял почти полностью из военных материалов и включал не только взятые на вооружение системы, но также и те, которые ещё находились лишь в разработке. По договору Советский Союз получал из Германии новейшие технологии, в которых отказали США и Англия. При этом Гитлер допускал, что произойдёт некоторая задержка, прежде чем Россия сможет использовать технологические преимущества от полученного немецкого оружия.

В период с 20 по 31 августа 1939 года Красная Армия вместе с подчинёнными ей подразделениями монгольских вооружённых отрядов на реке Халхин-Гол разгромила 6-ю японскую армию и Япония запросила мира. 15 сентября было подписано соглашение о прекращении военных действий.

Недолгим оказался период возрождения шляхетских традиций на Пинщине в ХХ веке. К началу сентября 1939 года на пинском Полесье в поветах Пинском, Лунинецком и Столинском проживало около 35 тысяч человек (114 фамилий) потомков пинской шляхты. Заселяли они 170 деревень и хуторов. Больше всего селилось в Пинском повете – около 20 000 душ в 81 деревне, в повете Столинском – около 10 000 душ в 40 деревнях, а в Лунинецком повете проживало только 5 000 душ в 48 деревнях.

1 сентября 1939 года, несмотря на союзнические отношения, Германия вероломно напала на Польшу, что явилось началом Второй мировой войны, в которой, как был уверен Сталин, Советский Союз, также заключивший с Гитлером договор, если и будет принимать участие, то только по собственной воле и для собственной выгоды. Сталин полагал, что, в отличие от Польши, для Гитлера он слишком крупная дичь и, дав Гитлеру возможность подминать под себя слабых соседей в Европе, может и сам безнаказанно приобретать новые территории. В боевых действиях на стороне Германии приняли участие также войска Словакии.

3 сентября Великобритания, Франция, Австралия и Новая Зеландия объявляют войну Германии. В течение нескольких дней к ним присоединяются Канада, Ньюфаундленд, Южно-Африканский Союз и Непал. Вторая мировая война началась.

Однако на Западном фронте союзные англо-французские войска не предпринимают никаких активных действий. Только на море война началась сразу: уже 3 сентября немецкая подводная лодка U-30 без предупреждения нападает на английский пассажирский лайнер “Атения”.

Из воспоминаний генерала Поплавского: «Уже из первых сообщений о ходе боевых действий на польско-немецком фронте можно было сделать вывод, что участь польской армии, а следовательно, и Польского государства предрешена».191

О том, как проходила эта короткая война, даёт представление следующая сводка событий.

5 сентября. В районе Грундзенда части 3-й и 4-й немецких армий завершили окружение крупной группировки армии “Поможе”. А войска 10-й армии вступили в Кельце. Польское правительство эвакуировалось в Люблин. Туда же вывезен и весь золотой запас государства.

6 сентября. Войска 4-й армии Клюге заняли Быдгощ и вышли к окраинам Торуня. За первые 6 дней боев в “Коридоре” немцами были захвачены 16 тысяч польских солдат и 100 тысяч орудий. Польские войска оставили Краков, в который вступил 17-й корпус 14-й армии генерала Листа из состава группы армий “Юг”.

7 сентября. Ставка Главнокомандующего Войска Польского перенесена в Брест (Бжесть-над-Бугом). Войска группы армий “Север”, пытающиеся взять Вестерплатте, применили огнемёты, и после 7-дневной обороны гарнизон майора Хенрика Сухарского вынужден был капитулировать. Немцы вплотную подошли к Гдыне. Началась тяжёлая оборона города. 4-я танковая дивизия 10-й армии из состава группы армий “Юг” прорвала фронт у Петркува-Трибунальского и устремилась к Варшаве.

За первую неделю боёв немецкие войска в нескольких местах рассекают польский фронт и занимают часть Мазовии, Западную Пруссию, Верхне-Силезский промышленный район и западную Галицию.

8 сентября. Советское правительство дало разрешение на заход немецких судов в Мурманск и гарантировала транспортировку немецких грузов в Ленинград. Приказ наркома внутренних дел Лаврентия Берии №001064 о формировании 5 опергрупп НКВД по 50 – 70 человек в Киевском Особом военном округе и 4 групп по 40 – 55 человек в Белорусском Особом военном округе. Каждой группе придавался батальон в 300 бойцов из состава пограничных войск.

Немецкая 4-я танковая дивизия из состава 10-й армии, наступавшая из Петркува-Трибунальского, своим передовым отрядом ворвалась с юго-востока в предместья Варшавы.

Нарком иностранных дел СССР В. Молотов направил в посольство Германии телефонограмму: «Я получил ваше сообщение о вступлении германских войск в Варшаву. Прошу передать мои поздравления и приветствия германскому правительству».

Советско-монгольские войска в короткий срок разгромили японские войска и  правительство Японии уже в начале сентября запросило мира. Хотя Геннадий Дзиковицкий и не принимал непосредственного участия в этих боях, но их дыхание на себе он всё же ощутил: «Во время “малой войны” на Халхин-Голе вместо 3-х месяцев отслужил 6», находясь во втором эшелоне советских войск. Покончив с военным конфликтом на востоке, Сталин теперь мог обратить своё внимание на западную границу СССР, где к 9 сентября немцам удалось сломить польское сопротивление по всей линии фронта и подойти к Варшаве.

9 сентября. Начало битвы на Бзуре. Польскими войсками и ополченцами отражены три танковые атаки 4-й танковой дивизии. Части 3-й армии из состава группы армий “Север” прорвали оборону польских войск на реке Нарев в районе Ломжи.

Польские войска оперативной группы генерала Эдмунда Кнолля-Ковнацкого и армии “Познань” генерала Тадеуша Кутшебы ночью перешли в наступление против левого фланга 8-й армии из состава группы армий “Юг”.

Посол Германии Шуленбург получил указание МИД Германии возобновить беседы “с Молотовым относительно военных намерений советского правительства в Польше”. В тот же день Молотов ответил на зондаж Шуленбурга, что “советские военные действия начнутся в течение ближайших дней”.

Нарком обороны СССР маршал Климент Ворошилов и начальник Генштаба командарм 1 ранга Борис Шапошников подписали приказы №16633 Военному совету Белорусского Особого военного округа и №16634 Военному совету Киевского Особого военного округа, согласно которым следовало «к исходу 11 сентября 1939 года скрытно сосредоточиться и быть готовым к решительному наступлению с целью молниеносным ударом разгромить противостоящие войска противника». Глубина действий войск фронтов устанавливалась по линии латвийской, литовской и германской границ, далее по рекам Писса, Нарев, Висла и Сан и по венгерской и румынской границам. Однако эти приказы не были переданы в округа, поскольку в тот же день выяснилось, что Варшава не занята немцами, а на франко-германской границе началось продвижение французских войск к линии Зигфрида.

Началось перебазирование на аэродромы Белорусского и Киевского Особых военных округов 1-й, 2-й и 3-й авиационных армий особого назначения.

10 сентября. Польский главнокомандующий Эдвард Рыдз-Смиглы отдаёт приказ об общем отступлении в юго-восточную Польшу, но основная часть его войск, не сумев отойти за Вислу, оказывается в окружении.

Варшава. Третий день обороны. Отражены ещё две попытки немецкой 4-й танковой дивизии и 8-й армии прорваться в город. Приказом польского главного командования образован особый Варшавский район обороны.

Части 3-й армии группы армий “Север” перерезали железную дорогу Варшава-Брест и соединились с войсками 10-й армии группы армий “Юг”, завершив тем самым окружение Варшавской группировки польских войск.

Второй день битвы на Бзуре. Польские войска армии “Познань” Тадеуша Кутшебы разгромили 30-ю пехотную дивизию из состава 8-й армии, которая в боях потеряла до 1 500 человек и более 30 орудий. В этот день немецкие войска группы армий “Юг” вступили на территорию Западной Украины, где под руководством Организации Украинских Националистов (ОУН) вспыхнуло антипольское восстание. Боевики ОУН уничтожили польскую охрану железнодорожного моста около села Розвадов. На подавление восстания из Жидачева было брошено 600 польских полицейских.

Нарком иностранных дел В. Молотов пригласил к себе посла Германии фон Шуленбурга и заявил, что Красная армия застигнута врасплох быстрыми успехами вермахта в Польше и ещё не готова к действиям. Коснувшись политической стороны дела, Молотов заявил, что «советское правительство намеревалось воспользоваться дальнейшим продвижением германских войск и заявить, что Польша разваливается на куски и что вследствие этого Советский Союз должен прийти на помощь украинцам и белорусам, которым угрожает Германия. Этот предлог представит интервенцию Советского Союза благовидной в глазах масс и даст Советскому Союзу возможность не выглядеть агрессором». Но, согласно сообщению германского агентства ДНБ, создаётся впечатление о возможном германо-польском перемирии, что закрывает дорогу для советских действий. Шуленбург пообещал сделать запрос относительно возможности перемирия и сказал, что действия Красной армии в данной ситуации очень важны.

11 сентября. Части 4-й армии форсировали Буг в районе Вышкува. Соединения 21-го армейского корпуса заняли Бельск. Части 7-го армейского корпуса взяли Сандомир. Части 22-го моторизованного корпуса взяли Ярослав. 18-й армейский корпус, наступавший от Новы-Сонч, форсировал реку Сан у Санока и достиг верховья Днестра.

Отряд ОУН Льва Шанковского разоружил около 500 польских солдат, размещённых в селах Ставчаны и Оброшин.

12 сентября. Части 19-го моторизованного корпуса Хайнца Гудериана наступают вдоль восточного берега Буга в направлении Бреста.

Части 10-й армии взяли Радом. Немецкие войска вышли также к среднему течению Вислы и форсировали верховья Сана. Части 14-й армии подошли ко Львову. Началась десятидневная оборона города.

В районе Стрыя оуновцы напали на польские подразделения.

13 сентября. Части 3-й армии вышли на восточные окраины Варшавы и блокировали крепость Модлин. В районе Острова-Мазовецкого войска 3-й армии уничтожили окружённые 11 сентября 1939 года польские части из состава 18-й пехотной дивизии.

Части 10-й армии завершили разгром окружённой польской группировки армии “Прусы” в районе Радома. В германский плен попали 65 тысяч человек, захвачено 145 польских орудий. Части 14-й армии ворвались во Львов и заняли главный вокзал. Однако дальнейшее их продвижение было остановлено польским гарнизоном.

Польскими войсками подавлено начатое 10 сентября восстание украинцев на Миколаевщине, спровоцированное действиями ОУН. В ходе подавления восстания поляками сожжены сёла Надитычи и Демьянка.

14 сентября. Части 3-й армии соединились с войсками 10-й армии восточнее Варшавы, создав ближнее кольцо окружения польской столицы. Так и не получив поддержки от Англии и Франции, вооружённые силы Польши перестают существовать как единое целое, но сохраняются  локальные центры сопротивления. 19-й танковый корпус Гудериана броском из Восточной Пруссии захватывает Брест. В Брестской крепости закрепился польский отряд генерала Константы Плисовского. Его войска ещё в течение более двух суток будут продолжать оборону крепости.

На второй день боёв польские войска выбили из Львова части немецкой 4-й пехотной дивизии. В результате бомбардировок немецкой авиации в осаждённом городе прекратилась подача воды и газа.

15 сентября. Военный совет Белорусского фронта издал боевой приказ №01, в котором говорилось, что «белорусский, украинский и польский народы истекают кровью в войне, затеянной правящей помещичье-капиталистической кликой Польши с Германией. Рабочие и крестьяне Белоруссии, Украины и Польши восстали на борьбу со своими вековечными врагами –  помещиками и капиталистами. Главным силам польской армии германскими войсками нанесено тяжёлое поражение. Армии Белорусского фронта с рассветом 17 сентября 1939 года переходят в наступление с задачей – содействовать восставшим рабочим и крестьянам Белоруссии и Польши в свержении ига помещиков и капиталистов и не допустить захвата территории Западной Белоруссии Германией. Ближайшая задача фронта – уничтожить и пленить вооружённые силы Польши, действующие восточнее литовской границы и линии Гродно – Кобрин».

Войска 21-го немецкого армейского корпуса заняли Белосток. Части 19-го моторизованного корпуса Гудериана из состава 3-й армии завязали бои за Брестскую крепость. К исходу дня наступавшие войска 4-й армии вышли на линию Осовец – Белосток – Бельск – Каменец-Литовск – Брест-Литовск – Влодава.

Части 14-й армии подошли с юга ко Львову. Город оказался блокирован с севера частями 4-й пехотной дивизии, с запада – 45-й пехотной дивизии, с юга – 1-й пехотной дивизии. К исходу дня войска немецкой 14-й армии вышли на линию Владимир-Волынский – Замосць – Львов – Самбор, а войска 10-й армии, форсировав Вислу, с юго-запада подошли к Люблину.

Приказ наркома внутренних дел Л. Берия о задачах фронтовых опергрупп НКВД на территории Западной Белоруссии и Западной Украины. На эти группы возлагалась организация временных управлений в занятых городах с участием руководителей групп. Для обеспечения порядка, пресечения подрывной работы и подавления контрреволюционной деятельности следовало создать в занятых городах аппарат НКВД за счёт выделения сил из состава групп. На занятой территории было необходимо немедленно занять пункты связи (телефон, телеграф, радио, почту), государственные и частные банки и другие хранилища всевозможных ценностей, типографии, где следовало наладить издание газет, государственные архивы (особенно архивы спецслужб), провести аресты реакционных представителей правительственной администрации, руководителей контрреволюционных партий, освободить политических заключенных (сохранив остальных под стражей), обеспечивать общественный порядок, не допуская диверсий, саботажа, грабежей и тому подобного, а также изъять оружие и взрывчатые вещества у населения.

16 сентября. Части 3-й танковой дивизии 19-го моторизованного корпуса генерала Хайнца Гудериана соединились с частями 22-го моторизованного корпуса 10-й армии в районе Влодавы, окружив польские войска армейской группы “Пискор”, Особой группы “Вышкув” и остатки армий “Прусы” и “Краков”.

Части 22-го моторизованного корпуса взяли Владимир-Волынский, после чего соединения корпуса были повернуты на юго-запад в направлении Рава-Русская – Львов.

Военный совет Белорусского фронта отдал приказ №005, в котором отмечалось, что «польские помещики и капиталисты поработили трудовой народ Западной Белоруссии и Западной Украины, ...насаждают национальный гнёт и эксплуатацию, ...бросили наших белорусских и украинских братьев в мясорубку второй империалистической войны. Национальный гнёт и порабощение трудящихся привели Польшу к военному разгрому. Перед угнетёнными народами Польши встала угроза полного разорения и избиения со стороны врагов. В Западной Украине и Белоруссии развертывается революционное движение. Начались выступления и восстания белорусского и украинского крестьянства в Польше. Рабочий класс и крестьянство Польши объединяют свои силы, чтобы свернуть шею своим кровавым угнетателям... Приказываю: 1. Частям Белорусского фронта решительно выступить на помощь трудящимся Западной Белоруссии и Западной Украины, перейдя по всему фронту в решительное наступление.

2. Молниеносным, сокрушительным ударом разгромить панско-буржуазные польские войска и освободить рабочих, крестьян и трудящихся Западной Белоруссии».

К вечеру войска Белорусского и Украинского фронтов развёрнуты в исходных районах для наступления против Польши. Советская группировка объединяла 8 стрелковых, 5 кавалерийских и 2 танковых корпусов, 21 стрелковую и 13 кавалерийских дивизий, 16 танковых, 2 моторизованные бригады и Днепровскую военную флотилию – всего 617 588 человек, 4 736 танков, 4 959 орудий и миномётов). Кроме того, на границе несли службу около 16,5 тысячи пограничников Белорусского и Киевского пограничных округов. Военно-воздушные силы фронтов насчитывают 3 298 самолётов.

Прибывший в Куты из Коломыя штаб главнокомандующего польской армией маршала Эдварда Рыдз-Смиглы получил сообщение начальника разведки Корпуса охраны прикордонья (КОП) майора Гурского о том, что польский пассажирский поезд Здолбуново-Киев не был пропущен советскими пограничниками через границу. На восточной границе Польши кроме 25 батальонов и 7 эскадронов КОП (около 12 тысяч человек) других войск практически не имелось.

В ночь с 16 на 17 сентября польское правительство и верховное командование бегут из страны на территорию Румынии. В более поздних документах говорится о том, что министр иностранных дел Польши Юзеф Бек был германским шпионом. Но это было неправдой. Бека интернировали в Румынии, и немцы давили на румын, чтобы он был под жёстким режимом.

В ту же ночь защитники Брестской крепости в организованном порядке покидают форты и отходят за Буг.

Сталин, проводя свою политическую игру, 17 сентября ввёл в ещё сражающуюся Польшу через восточную границу свои войска. Сталинское правительство заявляет, что “берёт под свою защиту жизнь и имущество украинского и белорусского населения восточных областей Польши и выдвинет свои войска для защиты их от немецкой агрессии”. Дата вступления СССР на территорию соседней страны была выбрана именно такой, чтобы успеть ещё до капитуляции. Поскольку в противном случае ни о каких “освобождениях” западных территорий не могло бы уже быть и речи. Немцы бы всё к рукам прибрали. Да и оправдать подобное “вступление” уже никак не получилось бы. 

19 сентября Красная армия овладевает Вильно, 20 сентября – Гродно и Львовом. Когда в белорусском местечке Скидаль была установлена “рабочее крестьянская советская власть”, местная голытьба почувствовала себя хозяином положения по образцу России 1917 – 1921 годов. В течение 22 и 23 сентября здесь были застрелены, растерзаны и забиты в результате самосудной расправы 42 человека из числа бывших польских легионеров-осадников. А на территории Западной Украины в общей сложности было убито около 1 тысячи поляков.

23 сентября войска Красной армии достигают реки Буг. 28 сентября немцы занимают Варшаву, 30 сентября – Модлин, 2 октября – Хель. 6 октября складывают оружие последние подразделения регулярной польской армии. Но II Речь Посполитая, в отличие от Чехословакии и впоследствии Франции, так и не капитулировала, вскоре перейдя к партизанской борьбе с немецкими оккупантами.

В тот же день 6 октября 1939 года Гитлер выступает с предложением о созыве мирной конференции при участии всех крупнейших держав для урегулирования имеющихся противоречий. Франция и Великобритания заявляют, что согласятся на конференцию, только если немцы немедленно выведут свои войска из Польши и Чехии и возвратят этим странам независимость. Германия отвергает эти условия, и в результате мирная конференция так и не состоялась. Немецкое командование начинает готовиться к наступлению на Запад.

Гитлер и Сталин разделили II Речь Посполитую. Часть западных польских земель переходит в состав Третьего рейха. Эти земли подлежат так называемой “германизации”. Польское и еврейское население депортируется отсюда в центральные районы Польши. На оставшихся территориях создаётся генерал-губернаторство, где проводятся массовые репрессии против польского народа. Самым тяжёлым становится положение евреев, согнанных в гетто. По свидетельству Ержи Эйнхорна, председателя нобелевского комитета по медицине, еврея и одновременно шведского врача, освобождённого советскими солдатами из Ченстоховского гетто, польских евреев за небольшое вознаграждение охотно выдавали немцам сами поляки: «За пределами гетто полно профессиональных доносчиков-поляков, специализирующихся на распознавании евреев […] охотой на евреев занимаются и мальчишки. Они бегут за одинокими евреями и кричат “Jude, Jude”, чтобы немцы поняли».300 Еврейский историк М. Даймонт, размышляя о том, почему немцы создали основные лагеря для уничтожения евреев не в Западной Европе, а именно в Польше, писал: «Иначе обстояло дело в Восточной Европе. Самым постыдным было поведение поляков. Они безропотно выдали немцам 2 миллиона 800 тысяч евреев из 3 миллионов 300 тысяч, проживающих в стране». 300

 «Наибольшая часть Кресов Всходних (“Восточные Окраины” – территории Западной Украины, Западной Белоруссии и Южной Литвы, к которым иногда относят и восточные части современных Люблинского и Краковского воеводств и всё Белостокское. – А.Д.) во время советской агрессии и аннексии вошла в состав СССР».209 Эти территории включены в состав Украинской ССР, Белорусской ССР и Литвы. К Белоруссии были присоединены и земли Пинщины вместе с её населением. Здесь устанавливается советская власть, проводятся национализация промышленности и коллективизация крестьянства, что сопровождается депортациями и репрессиями по отношению к бывшим “господствующим классам” – представителям буржуазии, помещикам, богатым крестьянам, части интеллигенции. В октябре 1939 года по решению И.В. Сталина древняя столица Великого княжества Литовского – Вильно – досталась литовцам. Среди жителей Вильно, который они переименовали в Вильнюс, представители литовской национальности составляли тогда всего 3%.

В начале ноября 1939 года в словацких газетах появляются фотографии – словацкий ас Франтишек Гановец на фоне сбитого польского бомбардировщика, словацкий солдат поджигает зажигалкой польский флаг, словацкие конвоиры сопровождают колонну пленных польских жолнёжей… Воссоединение с Польшей ранее аннексированных Чехословакией территорий продлилось всего 11 месяцев. Впрочем, после германско-советско-словацкой агрессии против Польши, Тешинская Силезия была захвачена Германией.

4 декабря 1939 года на присоединённой территории была образована Пинская область, делившаяся на 11 районов и имевшая в своём составе 4 города – Пинск, Давыд-Городок, Лунинец и Столин, а также 5 посёлков городского типа (по-южнорусски – местечек).

Дальнейшие события разворачивались стремительно. СССР в конце 1939 года начал войну с союзницей стран Антанты – Финляндией. Война с маленьким государством оказалась, однако, довольно тяжёлой и потребовала большого напряжения. В ходе зимней кампании 1939 – 1940 годов французское правительство Даладье поставило Финляндии 145 самолётов, 496 орудий, 5 000 пулемётов, 400 000 винтовок и 20 миллионов патронов. А английское правительство Чемберлена передало Финляндии 101 самолёт, 114 орудий, 185 000 снарядов, 200 противотанковых орудий, 50 000 газовых снарядов, уже запрещённых к применению, а также большое количество обмундирования и снаряжения.

В эти месяцы французские газеты стали открыто называть русских “врагом номер один”. Германия была разжалована на второе место. Именно в это время Даладье всерьёз заговорил о необходимости бомбардировки советского Баку, рассчитывая после этого договориться с Гитлером и развернуть его дивизии на восток. Но этого так и не случилось.

На территориях, перешедших к СССР после падения Польши, под репрессии попало много людей, в том числе и носивших фамилию Дзиковицкий (Диковицкий). В частности, в селе Шимковцы, что располагалась в Кременецком районе новообразованной 4 декабря 1939 года Тернопольской области в составе советской Украины, проживала семья Диковицких – Григорий Стефанович, по документам числившийся поляком и родившийся в 1901 году в деревне Дзиковина, как написал какой-то малограмотный чиновник, на тот момент – в составе Пинского района Полесской области, и жена его, Анастасия Яковлевна, родившаяся в 1907 году.

У супругов было шестеро детей: старшие дочери – Софья 1928 года рождения, Мария 1930 года рождения, Анна 1932 года рождения, Евгения 1934 года рождения и, наконец, самые младшие дети – сыновья Степан 1936 года рождения и Антоний 1938 года рождения.

Всё это семейство в числе восьми человек – от отца до маленького сына – 10 февраля 1940 года было приговорено к спецпоселению в посёлке Ношуль-База Прилузского района в Коми АССР (по северной части этой автономной республики уже проходит Северный полярный круг и здесь пролегает граница между хвойными лесами и полярной тундрой). Даже центр этого района – Прилузу – не на всякой карте того времени можно было найти, поскольку это был всего лишь небольшой посёлок. Получается, что главе семейства на момент ареста было около (даты рождения неизвестны) 38 лет, его жене – около 32 лет, а их детям – от 11 до 1 года отроду.

6 марта 1940 года по решению НКВД произошёл расстрел в Катыни 5 000 польских офицеров, ранее пленённых или перешедших под натиском немцев на территорию СССР. Аналогичные расстрелы были осуществлены ещё в двух лагерях. Долгие годы эта трагедия омрачала советско-польские отношения. Она же явилась одной из причин отсутствия достаточного числа подготовленных офицерских кадров в будущей польской армии.

Если в 1939 году в приказах по Красной армии указывался вероятный противник в лице Англии и Франции, то в апреле 1940 года впервые появился вероятный противник «фашистская Германия».

По состоянию на 1 марта 1940 года в систему ГУЛАГа входили: 53 исправительно-трудовых лагеря (ИТЛ), 425 исправительно-трудовых колоний (ИТК), а также тюрьмы, 50 колоний для несовершеннолетних, 90 “домов младенца”. 23 мая 1940 года в деревне Стайки “Жабинковского” (Жабчицкого) района Брестской области был арестован 45-летний крестьянин-единоличник Игнатий Михайлович Диковицкий. Был он белорусом, образование имел начальное. Через шесть с лишним месяцев, 11 декабря 1940 года, Игнатий Диковицкий был приговорён, как “член к/р партии”, к неизвестному мне количеству лет исправительно-трудовых лагерей в Вятлаге.

 Вятлаг (или Кайский край) был организован 5 февраля 1938 года на обширной территории между городом Кирс Кировской области и поселком Крутоборка республики Коми. Здесь, в очень глухой местности, полностью лишённой населённых пунктов, создавались лагеря системы ГУЛАГ. Вятлаг расположен в неблагоприятной природно-климатической зоне: болотистая местность, повышенная влажность (до 80% в среднем за год, осадки – в течение 200 дней в году, ясных дней – не более 40, в отдельные годы – менее 15), дефицит питьевой воды, суровые зимние холода (не менее 140 дней в году - с устойчивыми морозами), летом – частые заморозки и резкие похолодания, обилие насекомых-кровососов (комары, мошка, слепни и тому подобное). Посетивший эти края ещё в 1770 году русский путешественник капитан Рычков отмечал: «Пространство северной части Вятской страны удобно для обиталища не людям, но зверям, привыкшим жить среди ужасных болот и лесов, каковы суть там все места». Заключённые в Вятлаге занимались заготовкой леса, запасы которого впоследствии были исчерпаны.

В июне 1940 года Германия буквально в считанные недели разгромила бывшую великую державу – Францию. В свою очередь, Советский Союз, несколько задержавшись из-за войны с Финляндией, в июне – июле 1940 года включил в свой состав прибалтийские республики – Эстонию, Латвию и Литву, отторг от Румынии земли Бессарабии и Северной Буковины.

8 июня 1940 года в деревне Вуйвич Пинского района был арестован 55-летний Григорий Андреевич Диковицкий, уроженец этой же деревни, числившийся крестьянином-единоличником, белорусом и имевшим начальное образование. Через два с половиной месяца после ареста Григорий Андреевич “за антисоветскую агитацию” был приговорён к 8 годам исправительно-трудовых лагерей в Темлаге. Заключённые Темниковского исправительно-трудового лагеря, находившегося в Темниковском районе Мордовской области Средне-Волжского края, со всех сторон окружённого вековыми лесами, в основном в это время использовались на лесоповалах.

 

*  *  *

 

В 1940 году военкомат, учитывая общеобразовательную и военную подготовку Геннадия Дзиковицкого, подготовил бумаги для присвоения ему звания младшего лейтенанта запаса. Перед отправкой документов на утверждение в Москву Геннадия вызвали к военному комиссару и поставили в известность о принятом решении. Позже Дзиковицкий вспоминал: “Я отнёсся к этому без особого энтузиазма”. И это вполне понятно: становиться кадровым военным Геннадий не собирался и, конечно, не мог предположить, что вскоре ему придётся надеть военную форму на несколько лет, а не как до этого, когда он надевал её на несколько месяцев.

*  *  *

В августе 1940 года Гитлер заставил Румынию отказаться в пользу своего союзника – хортистской Венгрии – от Северной Трансильвании, а уже в сентябре в Румынии была установлена власть генерала Йона Антонеску, ставшего верным союзником Германии.

Завидуя успехам Гитлера в Европе, итальянский вождь Муссолини 28 октября 1940 года напал на Грецию, считая её лёгким противником. Услышав об этом, Гитлер пришёл в ярость. В отличие от своего союзника он хорошо представлял себе последствия. Во-первых, итальянцы будут разбиты, поскольку “греки неплохие солдаты”. Во-вторых, вступление в войну Греции даст англичанам как минимум авиабазы на правом фланге планируемого немецкого вторжения в СССР. И, в-третьих, что хуже всего, Германии придётся выручать своего союзника, втягиваясь в совершенно ненужную ей кампанию на Балканах. Вопреки ожиданиям Муссолини греки не бежали, а сражались. Пока дуче играл в войну, греки взялись за дело всерьёз. 14 ноября они перешли в контрнаступление по всему фронту, а 21 – 22 ноября оттеснили итальянцев в Албанию, занятую ими ещё в апреле 1939 года.

 

*  *  *

13 декабря 1940 года в Дзиковичах как “социально опасный элемент” был арестован 52-летний местный уроженец Антон Григорьевич Диковицкий. Был он крестьянином-единоличником, имел начальное образование и числился белорусом. Спустя 5 месяцев Антон Григорьевич был приговорён к 8 годам исправительно-трудовых лагерей в Карлаге. Карагандинский исправительно-трудовой лагерь – один из крупнейших исправительно-трудовых лагерей, находившийся на территории Карагандинской области. Через Карлаг прошло около миллиона репрессированных. Заключенные содержались в нечеловеческих условиях. Вспоминает бывшая узница Карлага А. Михайловская: «Расскажу, как хоронили заключённых. Умирало по несколько человек в сутки. Копали яму глубокую и широкую, чтобы вместилось не меньше 20 – 25 человек. Бросали голых, куда голова, куда ноги, куда руки...

Это были скелеты, обтянутые кожей. Невозможно было столько выкопать могил, сколько в сутки умирало людей. Ведь условия были ужасные. Голод, холод, вши, клопы и непосильный труд».

 

*  *  *

6 апреля 1941 года Германия напала на Югославию. После жестокой бомбардировки её столицы Белграда, немецкая армия приступила к оккупации страны. В то время югославская армия представляла собой морально и политически разложившуюся массу, в значительной степени уже заражённую коммунизмом. Не оказав никакого серьёзного сопротивления, она разбежалась. Сербское население относилось к белым эмигрантам из России, готовым выступить на защиту приютившей их страны, враждебно, многие сербы были настроены прокоммунистически и открыто мечтали о приходе “батюшки Сталина”. Разгромив Югославию в девять дней, немцы расчленили страну на более мелкие государства-сателлиты.

Теперь Гитлер покорил практически все страны Европы, за исключением островной Великобритании и СССР на востоке. Пролив, отделяющий Англию от континентальной Европы, Германии пересечь не удавалось, но положение островного государства было почти катастрофическим в результате постоянных бомбардировок и подводной войны, организованной силами подводного флота Германии против всякого внешнего сношения англичан со своими колониями и нейтральными странами. Движение Третьего Рейха на восток оставалось лишь делом времени. И оно вскоре началось. А вслед за этим в Сербии вспыхнуло коммунистическое восстание, которое охватило почти всю страну. Начались избиения русских эмигрантов целыми семьями…

 

*  *  *

22 июня 1941 года было воскресеньем. В этот день школа, в которой работал Геннадий, организовала для своих сотрудников выход на отдых на природу – это называлось тогда маёвкой. Геннадий взял с собой и свою четырёхлетнюю дочь. Жена осталась дома.

«Наш коллектив, – вспоминал он, – выехал в очень живописную местность за 5 километров от нашей станции в урочище Гонгота. Там протекал чистый горный ручей, была хорошая поляна на берегу, а кругом горы и тайга. Мы веселились и отдыхали, а когда вечером приехали домой, то жена мне сообщила, что по радио объявили о нападении фашистской Германии на нашу страну».188

Верующие люди, которых, несмотря на антицерковные репрессии, всё ещё немало оставалось в большевистской России, считали, что Германия нападением на СССР подписала себе смертный приговор, поскольку именно этот день был Днём всех святых, в Земле Российской просиявших.

Длительная большевистская пропаганда также сделала своё дело. Начавшаяся война не казалась столь уж страшной. Казалось очевидным, что непобедимая Красная Армия вскоре разобьёт врага, как всегда было прежде. Геннадий вспоминал: «Все мы были очень взволнованы этим сообщением, но были полны уверенностью, что фашистов скоро отбросят от наших границ».

Никто тогда и представить не мог, что речь идёт не об отбрасывании от границ, а о полномасштабном военном столкновении, и во что выльется начавшаяся война, каких она потребует жертв и лишений.

На следующий день Геннадий получил повестку и, простившись с семьёй, уехал в военкомат. В его трудовой книжке появилась краткая запись: «22.06.1941 года. Выбыл в РККА».192

 

*  *  *

ГЛАВА III

 

ВОЙНА

(1941 – 1945 годы)

 

Глухой выстрел, высокий,

высокий разрыв шрапнели.

Началось.

Д. Лехович. «Белые против

красных».

 

Чем была Вторая мировая война для народа Советского Союза? Как сумела Красная Армия, командный состав которой был репрессирован и буквально разгромлен Сталиным в предшествующие годы, выйти из этой войны победителем? Ведь даже сам “вождь народа” Сталин, ставший Верховным главнокомандующим, «накануне войны совершенно запутался, никого не слушал, никому не верил, только себе. И в решающий момент оказался банкротом... Выяснилось, что его рукой водил Гитлер».183

Ответ может быть только один, причём на оба вопроса: СССР стал победителем только благодаря своему большому населению. Все его победы, или почти все, одерживались, если переиначить Суворова, “не умением, а числом”. Враг был просто завален трупами русских солдат и Сталин в конце войны вполне мог бы сказать словами легендарного царя Пирра: “Ещё одна такая победа, и я останусь без войска!”.

Даже по официальным нашим данным немцы в этой войне, имея в числе противников кроме СССР ещё Соединённые Штаты и Великобританию, а также всеевропейское движение Сопротивления, потеряли около 12 миллионов человек, в то время как Советский Союз лишился 20 миллионов своих граждан. Реальные же потери, очевидно, ещё больше. К концу войны практически не осталось тех солдат, что начинали воевать в 1941 году.

Вот что говорил по этому поводу писатель, бывший фронтовик, Виктор Астафьев.

«Мы до сих пор не знаем, сколько потеряли в Отечественной войне народу. Вот в “Истории Великой Отечественной войны” опубликованы карты. Вы посмотрите внимательно на них и в тексты, которые их сопровождают, и вы увидите полное расхождение. Мы просто не умели воевать. Мы и закончили войну, не умея воевать. Мы залили своей кровью, завалили врагов своими трупами. Вы посмотрите на любую из карт 1941 и даже 1944 года: там обязательно 9 красных стрелок против 2 – 3 синих. Это 9 наших армий воюют против 2 – 3 армий противника. И так всё время, на протяжении всей войны. Одной армией Манштейн разгромил на глазах у Черноморского флота все наши армии в Крыму, прошёл Сиваш. Оставив потом часть войск у осаждённого Севастополя, с двумя танковыми корпусами сбегал под Керчь и опрокинул в море три наши армии!

Я понимаю, об этом писать в истории очень тяжело. Лучше, конечно, когда под барабанный бой провозглашается, что мы победили. Но как победили? Если сейчас глянуть на центр нашей России, на пустую деревенскую Россию, которая была основным поставщиком рядовых солдат, то у меня создаётся впечатление, что мы побеждённые...».187

В первых сражениях советские войска понесли огромные потери в личном составе, боевой технике и вооружении. Погибли многие тысячи, десятки тысяч рядовых красноармейцев и командиров. Западный фронт лишился почти всех артиллерийских складов и авиации. При всём том Сталин был вынужден держать целых 40 дивизий вдали от фронта, на Дальнем Востоке, для прикрытия границы с Маньчжурией, где существовала опасность вступления в войну союзницы Германии – императорской Японии.

К лету 1941 года гонения на церковь и её служителей в СССР достигли таких размеров, что уже само её существование оказалось под вопросом. Почти все оставшиеся в живых архиереи находились в лагерях и тюрьмах. 30 июня 1941 года во Львове митрополит Украинской греко-католической Церкви Андрей Шептицкий организовал восторженную встречу населением передовых частей германской армии с поднесением хлеба-соли.

И всё-таки, как уже не раз было в истории, большие пространства России и отчаянная храбрость простого русского человека в сочетании с его самопожертвованием (в Белоруссии, к примеру, погибла четверть населения. – А.Д.), спасли от завоевания страну и, вместе с нею, спасли Сталина.

Политический же просчёт Сталина – развал обороны и беспорядочное отступление – обернулся новыми репрессиями. Вина за поражения была взвалена на генералов и офицеров, которые за это были арестованы и расстреляны (комиссией, после 1956 года пересматривавшей дела в Военной коллегии Верховного суда СССР, они были реабилитированы. – А.Д.).

 

*  *  *

 

Возвращаясь к рассказу о деде, я должен заметить, что, хотя Геннадий уже далеко не симпатизировал установленному в стране режиму, он был патриотом. Перед отъездом в армию Дзиковицкий дал наказ жене, чтобы она сдала все имевшиеся в доме облигации государственного займа и всю домашнюю птицу в фонд обороны (корова к этому времени пала. – А.Д.).

В военкомате Геннадий получил назначение в 51-й стрелковый полк на границе с Маньчжурией на должность командира пулемётного взвода. Можно считать, Геннадию повезло, что первую половину войны, самую бездарную в смысле военного руководства и самую кровопролитную для советских войск, он оказался не на Западном фронте. В противном случае он, скорее всего, погиб бы, как погиб 18-летний брат жены Кузьма, мобилизованный в первые дни войны и почти сразу же убитый. Правда, сам Геннадий считал несчастьем для себя, что в военное время он вынужден находиться вдали от фронта.

 

*  *  *

Интересна своей циничностью позиция США. Гарри Трумэн, ставший впоследствии президентом этой страны, в 1941 году заявил: «Если мы увидим, что побеждают немцы, то будем помогать русским, если же будут побеждать русские, то следует помогать немцам. Пусть они убивают друг друга как можно больше». Главное для американцев в этой войне было экономически и политически разрушить, обескровить и ослабить всю Европу в целом, чтобы на развалинах европейской цивилизации приблизиться к мировому господству и диктату американского еврейского капитала над другими странами.

В июле 1941 года все без исключения земли II Речи Посполитой (включая Крессы Всходни) оказались под германской оккупацией и были поделены между различными административными частями “Тысячелетнего Рейха”. В частности, Пинск был включён в состав Рейхскомиссариата “Украина” в округ “Волынь”. Работа гражданской почты была прекращена. Однако для различных оккупационных учреждений работа почты была необходима. Поэтому 9 сентября 1941 года в Пинске немецкая администрация открыла специальную почту, которая называлась “DEUTSCHE DIENSTPOST UKRAINE” (“Немецкая служебная почта. Украина”).

И на всех занятых немцами землях борьбу с оккупантами повело почти сразу несколько военно-политических образований, которые условно можно разделить на пять партизанских направлений: польское, украинское, литовское, белорусское и красное (советское). Все направления также были неоднородны и внутри себя часто имели враждовавшие между собой группировки.

46-летний Диковицкий Игнатий Михайлович, осуждённый в СССР в декабре 1940 года за принадлежность к “социально чуждой” партии, был освобождён 26 августа 1941 года. Неизвестно, что стало причиной этого, но скорее всего заключённый согласился “искупить вину перед советской властью собственной кровью”. Так называлось тогда освобождение с условием дальнейшего участия в военных действиях в составе так называемых штрафных батальонов, из которых до 90% солдат гибло, а остальные, получив ранение, получали право продолжать службу в обычных частях с формально аннулированной судимостью. Наверное, по тому же сценарию был освобождён 27 сентября 1941 года приговорённый более года назад к лишению на 8 лет свободы в Темлаге (в Мордовии) крестьянин из Пинщины 56-летний Григорий Андреевич Диковицкий.

7 декабря 1941 года Япония наносит удар по американской военно-морской базе Пёрл-Харбор. В ходе нападения, в котором участвовал 441 самолёт, базировавшийся на шести японских авианосцах, потоплено и серьёзно повреждено 8 линкоров, 6 крейсеров и более 300 самолётов США. Таким образом, за один день была уничтожена большая часть линкоров Тихоокеанского флота США. Правда, в узких осведомлённых кругах ходили убеждения, что американское правительство сознательно игнорировало поступающую к нему информацию о готовящемся японском нападении, чтобы получить затем, после нападения на свою базу, удобный предлог для вступления в войну.

 Помимо США, на следующий день войну Японии объявляют также Великобритания, Нидерланды (правительство в эмиграции), Канада, Австралия, Новая Зеландия, Южно-Африканский Союз, Куба, Коста-Рика, Доминиканская республика, Сальвадор, Гондурас и Венесуэла. Поскольку Япония была союзником Германии, в США начинается антинемецкая пропаганда, приведшая впоследствии к огромным последствиям. Видный еврейский писатель в Америке Теодор Кауфман написал в 1941 году книгу, озаглавленную «Германия должна погибнуть», в которой он проповедовал истребление всех немцев путём стерилизации.

Книга Кауфмана получила благосклонные отзывы в главных американских журналах и газетах. Другие книги, такая, как «Что делать с Германией» Луи Ницера, также способствовали нагнетанию атмосферы нетерпимой антинемецкой ненависти. Военная пропаганда и официальная политика совместно создали образ немца как недочеловека, заслуживающего если не истребления, то бесконечного наказания.

8 декабря японцы блокируют английскую военную базу в Гонконге и начинают вторжение в Таиланд, британскую Малайю и американские Филиппины. Вышедшая на перехват британская эскадра подвергается ударам с воздуха, и два линкора – ударная сила англичан в этом районе Тихого океана – идут ко дну. В тот же день японцы прорывают британскую оборону в Малайе и, стремительно наступая, оттесняют британские войска в Сингапур.

Таиланд после непродолжительного сопротивления соглашается на заключение военного союза с Японией и объявляет войну США и Великобритании. Японская авиация с территории Таиланда начинает бомбардировки Бирмы.

10 декабря японцы захватывают американскую базу на острове Гуам. 11 декабря Германия и Италия, а 13 декабря – Румыния, Венгрия и Болгария – объявляют войну США.

 23 декабря – японцы захватывают американскую базу на острове Уэйк, 25 декабря пал Гонконг. На Филиппинах в конце декабря 1941 года японцы захватывают острова Минданао и Лусон. Остаткам американских войск удаётся закрепиться на полуострове Батаан и острове Коррехидор.

В течение жизни многих поколений существенной особенностью польского общества было наличие двух активных политических направлений – так называемых “аристократического” и “народно-демократического”. Их борьба между собой и компромиссы не раз оказывали решающее влияние на судьбы поляков и Польского государства. Социальной основой аристократического направления во время начавшейся войны были представители помещиков, буржуазии, бывших государственных и военных деятелей Польши, большинство интеллигенции. Народно-демократическое направление было представлено в основном польскими коммунистами. Водоразделом между теми и другими в нынешней войне был вопрос о послевоенном устройстве Польши и об отношении к Советскому Союзу. Аристократическое направление желало восстановления прежних порядков в стране, а демократическое – создания порядка, сходного с порядками в СССР. В отношении к двум своим соседям – Германии и России – первые придерживались так называемой “теории двух врагов” и считали, что полякам следует добиваться независимости самим или при помощи западных держав, не вступая в соглашение ни с Германией, ни с Советской Россией. Представители же другого направления объявляли СССР своим другом и добивались, чтобы Советский Союз взял их под своё покровительство. Таково, в общих чертах, было состояние польского общества.

В 1941 году на территории СССР формировались части польского воинского соединения, которое предполагалось использовать в боях на советско-германском фронте. Однако эта армия, возглавлявшаяся бывшим участником “похода на Киев” в 1920 году генералом Андерсом и по мироощущению большинства своих участников относившаяся каристократическому направлению, в конце года в полном составе вышла из СССР в Иран, затем в Турцию, Египет, а позже участвовала в составе союзнических войск в боях в Италии, где покрыла себя особой славой в боях под Монте-Кассино, когда ценой отчаянной храбрости и больших потерь польская армия сумела прорвать немецкую линию обороны, которую до этого безуспешно пытались преодолеть в течение нескольких месяцев англо-американские союзники.

11 января 1942 года японские войска вторгаются в Голландскую Ост-Индию и вскоре захватывают острова Борнео и Целебес. 28 января японский флот наносит поражение англо-голландской эскадре в Яванском море. Союзники пытаются создать мощную оборону на острове Ява, однако ко 2 марта капитулируют.

И советская и немецкая стороны ждали от лета 1942 года реализации своих наступательных планов. Гитлер нацеливал основные усилия вермахта на южный сектор фронта, преследуя в первую очередь экономические цели.

Стратегический план советского командования на 1942 год состоял в том, чтобы «последовательно осуществить ряд стратегических операций на разных направлениях, чтобы заставить противника распылить свои резервы, не дать создать ему сильную группировку для отражения наступления ни в одном из пунктов».

Основные усилия Красной Армии, по замыслам Ставки Верховного главнокомандующего, предполагалось сосредоточить на центральном секторе советско-германского фронта. Планировалось также осуществить наступление под Харьковом, в Крыму и прорвать блокаду Ленинграда.

23 января 1942 японцы захватывают архипелаг Бисмарка, в том числе остров Новая Британия, а затем овладевают западной частью Соломоновых островов, в феврале – островами Гилберта. Сингапур, который до этого британцы считали “неприступной крепостью”, пал 15 февраля 1942 года после 6-дневной осады. Около 140 тыс. британских и австралийских солдат попадают в плен.

В феврале 1942 года аристократическое направление польского подполья создало на территории Польши свои вооружённые силы – так называемую Армию Крайову (АК), которая проводила саботажи, диверсии, готовила военные кадры. Армия Крайова возникла на базе подпольного Союза Вооружённой Борьбы, была самой известной и крупной структурой польского сопротивления, подчинялась эмигрантскому правительству в Лондоне и боролась за восстановление довоенной Польши как в политическом, так и в территориальном отношении.

В начале марта 1942 года японцы вторгаются в Новую Гвинею. 8 марта, наступая в Бирме, японцы захватывают Рангун, в конце апреля – Мандалай, и к маю овладевают почти всей Бирмой, нанеся поражения британским и китайским войскам и отрезав южный Китай от Индии. Однако начало сезона дождей и недостаток сил не позволяют японцам развить свой успех и осуществить вторжение в Индию. 6 мая капитулирует последняя группировка американских войск на Филиппинах.

В Польше в мае 1942 года, вслед за аристократическим течением, прокоммунистическое течение также создало свои вооружённые отряды, ставшие называться Гвардией Людовой. Однако ни Армия Крайова, ни Гвардия Людова за пределами проживания этнических поляков своих подпольных структур не имели. «В отличие, скажем, от литовцев, белорусы ещё со времён позднего Средневековья отличались низким уровнем национального самосознания. Поэтому в Западной Белоруссии сколько-нибудь значимых подпольных структур национального Сопротивления создано не было.

Среди красных партизан были представители разных национальностей, которых объединяло общее руководство из Кремля и общая цель. Советские партизаны пользовались на Кресах Всходних значительно меньшей поддержкой, нежели в РСФСР, восточных областях Белоруссии, центральных и восточных областях Украины, и в ряде случаев меньшей поддержкой, чем в центральной Польше.

Посланцы страны Советов пытались проникать на Кресы Всходние уже с лета 1941 года. На протяжении всей войны у красных относительно успешно получилось сделать это в Западной Белоруссии, хуже – в Западной Украине и Южной Литве».209

Предпринятое советскими войсками в мае 1942 года наступление под Харьковом закончилось провалом. Немецкие войска сумели парировать удар, разгромили советские войска и сами перешли в наступление. Сокрушительное поражение потерпели советские войска также в Крыму. В итоге оборона советских войск на южном участке оказалась ослабленной. Пользуясь этим, немецкое командование предприняло стратегическое наступление на двух направлениях: на Сталинград и на Кавказ.

К концу мая 1942 года Японии ценой незначительных потерь удаётся установить контроль над Юго-Восточной Азией и Северо-Западной Океанией. Американские, британские, голландские и австралийские войска терпят сокрушительное поражение, потеряв все свои основные силы в этом регионе.

*  *  *

«Всё время мы занимались боевой подготовкой, – вспоминал об этом времени Геннадий Иванович Дзиковицкий, – и совершенствовали оборону и укрепления».188 Так прошло около года. В 1942 году Дзиковицкого направили из полка на курсы “Выстрел”, где командиры и политработники Красной Армии получали дополнительную профессиональную подготовку. В связи с военным временем курсы действовали по сжатой программе и оканчивали их за 6 месяцев.

По дороге в Читу, где он должен был учиться, Геннадий сумел ненадолго заехать домой... Грани дома не было, а пятилетняя дочка играла на полу одна, когда дверь дома открылась и вошёл какой-то военный дядя. Он спросил: “Где мама?”. Малышка ответила, что её нет и лишь после этого военный произнёс: “Галочка, ты не узнаёшь меня?”. Только после этого у неё исчезли сомнения и девочка с радостью бросилась к отцу.

Вскоре, дня через два, Геннадий опять уехал.

После окончания курсов Дзиковицкий получил звание лейтенанта и в Штабе Забайкальского фронта был назначен заместителем командира роты по строевой службе в один из полков, расположенных на границе с оккупированной Японией Маньчжурией.

Условия службы были суровыми, максимально приближёнными к военным, однако, как стало известно ещё осенью 1941 года, японское правительство в конце концов решило не вступать в войну с Советским Союзом и вести военные действия только против его союзников на Тихом океане – США, Англии, их колоний и доминионов. Поэтому в войсках Забайкальского фронта многие считали, что им не придётся лично участвовать в боевых действиях. Дзиковицкого это не устраивало. «Я, – вспоминал он, – как и многие другие офицеры и солдаты, просился на фронт на Запад, но нам всё время отказывали, отвечая: “Командование знает когда, куда и кого послать” и “Всему своё время”».188

 

*  *  *

После ожесточенных боев под Воронежем и в Донбассе немецким войскам группы армий “Б” удалось прорваться в большую излучину Дона. В середине июля началась Сталинградская битва, в которой советским войскам ценой больших потерь удалось сковать ударную группировку противника.

Наступавшая на Кавказ группа армий “А” 23 июля взяла Ростов-на-Дону и продолжила наступление на Кубань. 12 августа был взят Краснодар. Однако в боях в предгорьях Кавказа и под Новороссийском советским войскам удалось остановить противника.

Тем временем на центральном участке советское командование предприняло крупную наступательную операцию по разгрому ржевско-сычёвской группировки противника (9-й армии группы армий «Центр»). Однако проводимая с 30 июля по конец сентября Ржевско-Сычёвская операция не увенчалась успехом. Не удалось также прорвать блокаду Ленинграда, хотя советское наступление заставило немецкое командование отказаться от штурма города.

19 ноября 1942 года Красная Армия переходит в контрнаступление под Сталинградом.

На всех водных и островных территориях Тихого океана в это время Соединённые Штаты Америки, будучи союзником СССР, вели боевые действия против императорской Японии. В ноябре 1942 года в центр тихоокеанского острова Новая Британия город Рабаул прибыл 6-й хикошидан (соединение японской военной авиации). Его задачей была поддержка 17-й и 18-й армий США, сражавшихся в расположенной южнее Новой Гвинее и в районе островов Соломона.

8 декабря отряд американских бомбардировщиков В-17 под командованием майора Маккаллара атаковал японский морской конвой. Американцы сбросили на корабли конвоя 160 227-килограммовых бомб, добившись трёх прямых попаданий. Серьёзные повреждения получили три японских эсминца. Больше всего досталось эсминцу “Казегумо”, на котором насчитали 30 убитых. В обороне конвоя с воздуха участвовали 18 японских самолётов-истребителей, которые пытались атаковать бомбардировщики Маккаллара. Слабо воору­жённые японские истребители не смогли сбить ни одного В-17, а лишь попортили аме­риканцам обшивку. Так, на самолёте самого Маккаллара насчитали 109 пробоин, подобным образом изрешечёны были и три других В-17. Для японских пилотов этим боем началась длительная полоса боёв над Новой Гвинеей.

В декабре 1942 года сюда был направлен американский лётчик – лейтенант Майк Диковицкий, который затем более полутора лет участвовал в воздушных боях в районе Новой Гвинеи и близлежащих островов.

Интересно, что за сохранение власти интернационалистов-большевиков в СССР фактически приходилось воевать именно русским. Один из командующих Красной Армией так прямо и отмечал: «Если в подразделении русских оказывается менее 50%, то оно небоеспособно». Корреспондент английской газеты “Санди Таймс” Александр Верт в книге “Россия в войне 1941-1945 годов” отметил: до перелома в Сталинградской битве во всех речах советских руководителей и всей официальной пропаганде воспевался исключительно русский патриотизм. И только когда стало ясно – пусть с чудовищными жертвами, а войну выигрываем – появился “советский патриотизм”.

В результате боёв под Сталинградом Красной Армии удаётся окружить и разгромить две немецкие, две румынские и одну итальянскую армии.

Даже неудача советского наступления на центральном участке советско-германского фронта (операция “Марс”) не приводит к улучшению стратегического положения Германии.

5 января 1943 года три американских В-17Е нанесли бомбовый удар по новогвинейскому аэродрому японцев Лакуаи. Одновременно самолеты провели авиаразведку Порт-Симпсона, обнаружив 56 кораблей и судов противника. На перехват в воздух поднялись 15 “Хаябус”, однако бомбардировщики уже ушли. За несколько минут до полудня порт атаковали 12 В-17 и В-24. Американцы наткнулись на огонь изготовившихся к бою и пристрелявшихся зенитных батарей. Тем не менее, американцы прицельно сбросили бомбы, добившись пяти прямых попаданий. Вскоре над портом появились всё те же 15 “Хаябус”, которые сбили два В-17, в том числе машину, на борту которой находился командующий бомбардировочной авиации в Новой Гвинее генерал Уокер. Удалось спастись лишь шестерым летчикам второго В-17, а из экипажа Уокера не уцелел никто. Успешный бой поднял боевой дух японских пилотов, которые прежде сомневались в мощности огня своих машин.

В начале 1943 года советские войска переходят в контрнаступление по всему фронту. Прорвана блокада Ленинграда, освобождены Брянск, Курск и множество других городов.

 

*  *  *

 

Исполниться желанию Геннадия попасть на Западный фронт помог случай, связанный с польскими делами. В начале 1943 года “Союз польских коммунистов” в Москве обратился к Сталину за разрешением сформировать на территории СССР новое польское воинское формирование для последующего использования его на советско-германском фронте. Политическая платформа, на которой должно было строиться новое воинское соединение, не могла не устраивать правительство Сталина, и потому разрешение было не только дано, но и оказана огромная помощь оружием, техникой, продовольствием и так далее. Помощь оказалась настолько широкой, что даже значительное число офицерского состава нового формирования (за отсутствием достаточного количества своих офицеров, большинство которых либо ушло с Андерсом, либо было уничтожено в лагерях НКВД после того, как в 1939 году, отступая перед немецкими войсками, они перешли границу СССР) было составлено из офицеров Красной Армии. При их отборе старались только отдавать предпочтение советским офицерам польской национальности, каковых, впрочем, среди них было меньшинство.

В феврале-марте фельдмаршал Манштейн ещё раз перехватывает инициативу у советских войск и отбрасывает их на некоторых участках южного направления, однако развить успех ему не удаётся.

По причине одобрения Сталиным инициативы “Союза польских коммунистов” Геннадий Дзиковицкий, носивший польскую фамилию и записанный в документах поляком, в апреле 1943 года был вызван в Штаб Забайкальского фронта, где после долгих бесед на предмет благонадёжности ему выдали путевые документы на проезд в Москву, в Главное управление Сухопутных войск СССР. В том же апреле СССР разорвал дипломатические отношения с премьером польского правительства в изгнании Станиславом Миколайчиком.

В ходе зимнего наступления Красной Армии и последовавшего контрнаступления вермахта на Восточной Украине в центре советско-германского фронта образовался выступ глубиной до 150 и шириной до 200 километров, обращённый в западную сторону (так называемая “Курская дуга”). На протяжении апреля – июня 1943 года на фронте наступила оперативная пауза, в ходе которой стороны готовились к летней кампании.

Перед отъездом на западный фронт Дзиковицкому удалось ненадолго заехать домой повидать семью, которую после этого он не видел уже до 1946 года.

По приезде в Москву Геннадий узнал, что его направляют в распоряжение 1-й Польской дивизии, которая начала формироваться в лесах над рекой Окой, в 30 километрах от Рязани. Так как дивизия находилась ещё только в стадии рождения, Геннадию, назначенному командиром пулемётной роты во 2-м пехотном полку, поручили самому заняться её комплектованием.

Роман Лесь, польский юноша-беженец, о котором я еще не раз буду упоминать по ходу дальнейшего рассказа, оказавшийся в 1939 году на территории СССР, также попал в новую польскую дивизию. С его слов: «Во втором пехотном полку Первой Польской дивизии имени Тадеуша Костюшко комроты поручик Геннадий Диковицкий (неточное написание фамилии в источнике. – А.Д.), сибиряк, потомок ссыльных поляков, подбирал крепких рослых парней для своей пулемётной роты. Так стал Роман пулемётчиком. И потекли лагерные дни, как две капли воды похожие друг на друга. Строевая, тактика, матчасть и стрельбы, стрельбы...».193

Выдержка из другого места того же источника: «Представьте себе вытоптанный тысячами ног плац в лагере над Окой, строй пулемётной роты и сотню пытливых глаз, пристально вглядывающихся в только что представленного им командира. Польские парни, невесть откуда здесь собранные и уже многое успевшие испытать, знали, что этому советскому офицеру они доверяют свои жизни, – ему вести их в бой, готовить к нему. Какой же он есть, каким окажется? И Дзиковицкому, только что сменившему красную звезду на белого орла, надевшему польский мундир, одиноко перед строем совершенно незнакомых и ещё непонятных ему людей. Что они думают, чего хотят, как поведут себя в бою?».

 

 

*  *  *

В мае 1943 года на аэродром Бут в Новой Гвинее прибыла 24-я японская авиачасть, оснащённая истребителями Ки-43-П-Ко. Почти сразу часть вступила в схватку с американскими истребителями Р-38 «Лайтнинг».

20 июня 1943 года японская армейская авиация нанесла удар по центру австралийской Северной территории городу Дарвину.

На советско-германском фронте в это время произошёл перелом. В результате многодневного танкового сражения на Курской дуге немцы, потерпев поражение, начали откатываться на запад. Перспектива возвращения русских не могла не тревожить украинских националистов, надеявшихся на создание независимой Украинской державы под протекторатом Германии. Как потом вспоминал руководитель Украинского Центрального Комитета, созданного для культурно-просветительской работы среди украинцев, В. Кубиевич, «наш призыв вызвал небывалый порыв галицких украинцев. Хотя немецкая армия отступала и линия фронта приближалась к Киеву, призывные комиссии осаждали тысячи людей. Они приходили из патриотических побуждений, чтобы отомстить москалям, оккупировавшим Галичину в сентябре 1939 года и зверски уничтожавшим земляков, не допустить нового захвата родной земли вражескими советскими войсками».

В июне 1943 года генерал-губернатор Галичины Вехтер доложил в Главное управление СС в Берлине о 84 тысячах украинцев-добровольцев. Окончательный отбор прошли 13 тысяч человек. По приказу рейхсминистра Гиммлера они были призваны на военную службу.

 «22 июня 1943 года ЦК КП(б) Белоруссии разослал подпольным центрам директиву. В ней предлагалось всеми средствами вести борьбу с польскими националистическими отрядами и группами (а именно так большевики рассматривали отряды польской Армии Крайовой). И действительно, красные партизаны использовали все средства. Помимо применения массового террора по отношению к населению, поддерживающему АК, они использовали внедрение своих агентов для ликвидации подпольных структур АК, анонимные доносы немцам на членов польского подполья».208

*  *  *

 

Геннадий Дзиковицкий вспоминал об этом времени так: «Нашими солдатами были бывшие военнослужащие армии буржуазной Польши, которых прежде воспитывали в духе недоверия и даже ненависти к Советской стране. Поэтому в первое время нам, советским офицерам, было трудно войти в полный контакт и завоевать доверие у наших подчинённых».188

Распорядок был насыщенным, Дзиковицкий по 12 часов в день занимался с солдатами, а затем у него было занятие дополнительное – изучение польского языка по специальной программе. Из записей Геннадия: «Пока офицеров не было, подобрал младших командиров, из них же назначил командиров взводов, получал оружие, сам всё пристреливал и проверял, закреплял его за конкретными людьми».188

Вообще, вопрос командных кадров в формирующейся дивизии был самым больным. «Офицеров для командования взводами готовила нам дивизионная офицерская школа, – вспоминал Геннадий, – но мне удалось подобрать дельных и боевых ребят для взводов и отделений и мы ускоренными темпами готовили солдат к боям».188

«В роту часто заглядывал подпоручик Казимеж Виташевский, заместитель комбата по воспитательной работе. Приглядывался к ребятам, разговаривал с ними. C Романом [Лесем] чаще, чем с другими.

После одного такого посещения Виташевского Романа вызвал комроты и сказал, что его хотят послать на курсы офицеров-воспитателей. Дел после этого прибавилось. Днём Роман занимался с ротой, а к вечеру шёл за три километра на курсы. Возвращался поздней ночью. Так продолжалось три месяца».193

Из записей Геннадия: «Вскоре мне прислали заместителя по строевой части лейтенанта Арсения Вадейко. Это был хоть и молодой, но дельный офицер. Он хорошо владел польским языком, и мы с ним готовили роту и наше оружие – 12 станковых пулемётов системы “максим”».188

Постепенно взаимоотношения между командирами и солдатами налаживались. «Солдаты, – писал Геннадий, – узнали нас и друг друга, появилась настоящая солдатская дружба. Все повеселели, наступил период общего подъёма духа и веры в наши общие силы».188

 

*  *  *

  

В июле 1943 года немецкое командование в последний раз пытается вернуть себе стратегическую инициативу. Битва на Курской дуге или Операция “Цитадель” (нем. Unternehmen Zitadelle) началась 5 июля и по своему размаху, привлекаемым силам и средствам, напряжённости, результатам и военно-политическим последствиям, является одним из ключевых сражений Великой Отечественной войны. Курская битва продолжалась сорок девять дней.

27 июля – 3 августа западные союзники осуществили операцию “Гоморра”. В ходе её проведения немецкий город Гамбург подвергся ковровым бомбардировкам с воздуха, вызвавшим настоящую огненную бурю, в которой погибли многие сотни тысяч жителей. Британо-американские силы в разгар Курской битвы на советско-германском фронте высадились на Сицилии.

На Тихоокеанском театре военных действий продолжались столкновения американцев и австралийцев с японцами. В июле 59-ю японскую военно-воздушную часть перебросили на Новую Гвинею, где японская армия продолжала сражаться не только с союзниками, но и с ужасными условиями тропиков. Вскоре после прибытия часть начала действовать с базы в Буте на восточном побережье Новой Гвинеи.

17 августа 1943 года союзники провели один из самых успешных за всю войну налетов на японские аэродромы. Удару подверглись аэродромы Вевак и Бут в Новой Гвинее. Около 100 японских самолётов были уничтожены на земле, в том числе все истребители Кавасаки Ки-61-1 Тип 3 «Хьен». Японцы ответили быстро. Через несколько дней после налёта, на аэродромы передислоцировалась японская 4-я воздушная армия. За август японцы потеряли несколько пилотов-ветеранов. Их истребители не могли вести бой на равных с новейшими модификациями истребителей “Лайтнинг” и “Тандерболт”. Вскоре боевой дух японских пилотов упал до нуля. Нехватка запчастей и тропические болезни усугубляли ситуацию ещё больше.

Победа советской армии под Курском 23 августа 1943 года ознаменовала окончательный переход к союзникам стратегической инициативы во Второй мировой войне. После окончания сражения на Курской дуге германское командование утратило возможность проводить стратегические наступательные операции. Фельдмаршал Эрих фон Манштейн, разрабатывавший операцию “Цитадель” и проводивший её, впоследствии так отзывался о ней: «Она была последней попыткой сохранить нашу инициативу на Востоке. С её неудачей, равнозначной провалу, инициатива окончательно перешла к советской стороне. Поэтому операция “Цитадель” является решающим, поворотным пунктом в войне на Восточном фронте». По мнению Гудерианa, «В результате провала наступления “Цитадель” мы потерпели решительное поражение. Бронетанковые войска, пополненные с таким большим трудом, из-за больших потерь в людях и технике на долгое время были выведены из строя».

Начинается отступление немецких войск по всей линии фронта – им приходится оставить Орёл, Белгород, Новороссийск. Начинаются бои за Белоруссию и Украину. К моменту стабилизации фронта советские войска вышли на исходные позиции для наступления на Днепр. В битве за Днепр Красная Армия наносит Германии очередное поражение, освободив Левобережную Украину и Крым.

«В конце лета 1943 года большевики перешли к вероломному разоружению тех отрядов АК, у которых были заключены официальные договорённости о сотрудничестве с советскими партизанами».208 23 августа 1943 года в польский партизанский отряд из 200 человек поручика польской армии Антона Бужиньского (Бужинского, псевдоним “Кмициц”), база которого в это время находилась в глухих лесах на северо-запад от озера Нарочь, прибыл вестовой от командира красных партизан Маркова. «Вестовой передал Бужинскому и его командирам предложение Маркова о встрече для переговоров о совместной акции на Мядодзол. Прибывшие в штаб к Маркову поляки были тут же разоружены. Им было предложено подчинить отряд советскому партизанскому движению. Поляки ответили отказом. После этого их расстреляли.

В отряде Кмицица ничего не знали о случившемся. Они ничуть не удивились, когда в их расположении появились советские партизаны, бывшие частыми гостями. Но на этот раз “союзники”, нарушив все договорённости, разоружили польский отряд. Появившийся Марков заявил, что теперь поляки будут подчиняться ему, а сами они вольются в отряд польских коммунистов имени Бартоша Гловацкого. Такая перспектива вызвала неудовольствие у большого числа поляков. Они попытались выразить своё негодование. Тогда большевики вывели в лес восемьдесят человек и расстреляли. “Аковцам” пришлось покориться.

 

*  *  *

 

Лагерь новой польской армии, создававшейся в СССР, всё это время продолжал жить своей жизнью. «Через пять месяцев рота была одной боевой семьёй, сплочённой, дружной, – читаю статью Н. Ермоловича. – И очень многое здесь зависело от Дзиковицкого. Конечно же, польским парням импонировало, что дед их командира – поляк, участник восстания 1863 года, сосланный в Сибирь. И то, что Дзиковицкий понимал по-польски, а впоследствии – после ежедневных двенадцатичасовых занятий с ротой он ещё сам сидел над книгами – совершенно свободно овладел языком. И то, что командир справедлив, человечен, хотя и строг. Но главное, разумеется, то, что как бог владеет любым оружием, стреляет лучше всех в роте, с завязанными глазами разбирает и собирает “максим”. Роман Лесь сказал даже, что к ним командиром роты прислали бывалого фронтовика. А это было не так. Бой под Ленино был первым боем не только для роты, но и для командира».193

Из записей Геннадия: «На занятия и в походы ходили с весёлыми, задорными песнями. В свободное время по вечерам собирались у костров, пели песни и рассказывали о себе, а некоторые, бывшие уже в бою с гитлеровцами, рассказывали боевые эпизоды. В конце августа на должность заместителя командира роты по воспитательной работе был назначен окончивший курсы Роман Лесь».188

 

*  *  *

 

Но не всех польских партизан из отряда Кмицица постигла участь быть расстрелянными или насильно включёнными в красные партизаны. Те, кто был в разведке, не попались Маркову. Через несколько дней они присоединились к ротмистру Зигмунду Шелянджу (псевдоним “Лупашка”). Он был направлен руководством Виленского округа Армии Крайовой к Кмицицу для установления связи, но опоздал. Узнав о произошедшем, Лупашка начал мстить. Он оборудовал свой лагерь около деревни Недоросли на берегу Свиря, куда и прибыли поляки из отряда Гловацкого, перебившие своих красных командиров.

«Разоружение отряда Кмицица и расстрел его бойцов послужил началом вооружённого конфликта между частями АК и красными партизанами. Теперь поляки были вынуждены вести борьбу на два фронта (в большинстве случаев успешно).

Вскоре отряд Шелянджа стал называться 5-й Виленской бригадой Армии Крайовой, насчитывавшей несколько сот человек. Главным врагом Лупашки стали не немцы, а советские партизаны, которые так жестоко обманули своих союзников».208

 

*  *  *

Записи Геннадия: «Много мне помогал старшина роты Ян Конечны и взводный Тадеуш Курпель. Конечны был кадровым подофицером в буржуазной Польше, но быстро, с первых дней, показал свою преданность народному войску и выделялся среди прочих своей военной выучкой и дисциплиной. Я его очень уважал и прислушивался к его мнению, хотя и был для него начальником. За месяц до вступления в бои я отпустил его в офицерскую школу и очень рад за него – он стал хорошим командиром. Взводный Курпель был из простых крестьян и служил в старой польской армии также подофицером, дрался с фашистами в период их нападения на Польшу в 1939 году. Он был настоящим солдатом и командиром, находчивым и отважным, его любили и солдаты и офицеры. Перед отправкой на передовую я представил его на аттестацию на звание хорунжего и перед первыми боями мы поздравили его с первой звёздочкой на погонах».188

Косвенным итогом Курской битвы стал выход Италии из войны 8 сентября 1943 года.

Записи Геннадия: «В сентябре 1943 года мы погрузились в вагоны и выехали на фронт. Эшелоны разгрузились возле Вязьмы, в лесах, и отсюда пешим порядком мы двинулись к передовой. Проходя через сожжённые населённые пункты, мы видели свежие следы гитлеровского разбоя, видели виселицы и людей на них, вереницы “одичавших” женщин и детей, выходящих из лесных чащ к пепелищам своих родных деревень. Форсировали Днепр, вступили в горящий Смоленск, где горели даже перроны на станции, а город был весь в развалинах.

И вот, в ночь с 11 на 12 октября, мы вышли на передний край и заняли исходное положение для атаки укреплений гитлеровских позиций, которые занимали возвышенный берег рек Мерея и Проня. На берегу врага были мощные дзоты, вооружённые артиллерией и пулемётами. Его оборона имела три траншеи и полевое охранение впереди первой. Сильными артиллерийскими и миномётными батареями прикрывались все подступы.

Наша пехотная дивизия со средствами усиления была полнокровной и имела около 15 тысяч бойцов, нас поддерживали артиллерийские соединения и дивизионные танки. Слева и справа действовали советские войска. Задача была: прорвать оборону противника и занять деревни Ползухи и Трегубово, лежащие на запад от деревни Ленино. Между нашими позициями и обороной фашистов лежала заболоченная широкая долина, по которой протекала Мерея и её притоки. Вся эта долина поросла камышом и болотными травами, покрыта высокими кочками и глубокими болотными окнами, по которым было трудно передвигаться с тяжёлыми пулемётами, весившими по 64 килограмма каждый».188

На утро 12 октября была назначена атака.

Из мемуаров генерала Поплавского: «Ночью погода стояла ясная, но к утру над всей округой повис густой туман, и видимость сократилась до двухсот метров. Мы вышли из блиндажа, стараясь хоть что-нибудь рассмотреть сквозь плотную белесую пелену.

Через некоторое время лёгкий ветерок развеял туман. А потом враз загрохотали орудия, и позиции врага вновь скрылись в облаках дыма и пыли».191

Из записей Дзиковицкого: «Орудия разных калибров, миномёты и “катюши” превратили позиции противника в море огня, дыма и земли. Казалось, что ничто живое там больше не существует. От гула и разрывов звенело в голове. Не было слышно слов и команд. Сигналы подавались ракетами, свистками и жестами. Мы все вылезли из окопов и с интересом смотрели на этот ад, ожидая сигнала к атаке. Появились красные ракеты. Артиллерия перенесла огонь в глубину обороны противника, и мы за огненным валом разрывов наших снарядов ринулись вниз, в долину реки».188

Из мемуаров Поплавского: «По сигналу польская пехота покинула траншеи и устремилась в атаку. Впереди шли офицеры, показывая пример бесстрашия. Над головами солдат-знаменосцев развевались на ветру национальные польские знамёна. Внешне зрелище выглядело ярким, волнующим, но боевой опыт подсказывал, что атака ведётся чересчур открыто и прямолинейно. Воины продвигались вперёд решительно, однако артиллерия не смогла подавить все огневые средства врага, особенно на флангах, и гитлеровцы усиливали огонь с каждой минутой. Полки несли потери, но продолжали атаку».191

Запись воспоминаний Романа Леся: «Повзводно, цепью, вперёд – марш!

Поручник Дзиковицкий резко опустил поднятую вверх руку с пистолетом, стиснутым в пальцах, и третья рота пулемётчиков двинулась. Несколько впереди шли седьмая, восьмая и десятая стрелковые роты, а с тылу, за пулемётчиками, штаб батальона.

Пройдя несколько сот метров, Лесь увидел широкую долину и узкую полоску бегущей по ней речки, поросшей ивняком и камышами. Рота пока не имела потерь, но чем больше приближались к речке, тем сильнее становилось сопротивление неприятеля».194

Из записей Дзиковицкого: «Заняли окопы полевого охранения фашистов и выбежали на болотистый берег реки. Стрелки, ведя огонь, быстро преодолели реку и болото, но нам, пулемётчикам, было трудней, так как пулемёты несли по три солдата и по ним стали вести огонь из уцелевших дотов и дзотов. Появились раненые и убитые. В болоте барахтались люди. Пулемёты падали в воду и грязь».188

Запись воспоминаний Романа Леся: «Вдоль долины сёк справа с пригорка под деревушкой станковый пулемёт. Это не остановило массы движущихся вперёд зелёных мундиров, но всё больше становилось неподвижных зелёных пятен, над которыми склонялись фигуры других солдат. Чем ближе к реке, тем лежащих тел становилось больше... Бредя по колено в прибрежном болоте, рота достигла реки. Погрузившись в неё по пояс, по шею, солдаты, нагруженные пулемётными принадлежностями, зарядными ящиками, проваливались в илистое дно сковывающей ледяным холодом речки. Здесь густо сыпали неприятельские пули, раз за разом исчезал кто-нибудь под водой. Раненые тонули, падая обмякшими телами в вязкую топь. Крики, проклятия, призывы командиров, предсмертные хрипы и стоны сливались с треском пулемётного огня и взрывами мин. Сбоку, справа, сапёры лихорадочно возводили из балок переправу для танков, один из которых, беспомощно перекосившись набок, зарылся уже в грязь.

– Быстрей! Быстрей!

– Юзек!

– Франек! Сюда! Сюда! Давай!

– О, Езус!

Пекло! Чтобы выйти из-под огня, нужно взобраться на склон, вступить на мёртвое пространство, над которым несутся тучи пуль».194

Из записей Дзиковицкого: «Я уже перешёл речку и карабкался на склон немецкой траншеи. Оглянувшись назад, я увидел двух солдат, тянущих из болота пулемёт. Быстро скатившись к ним, я помог вытащить пулемёт, показал, где установить его и куда вести огонь. Пока я над ними стоял и руками указывал место и направление огня, по мне стали стрелять. Я услыхал характерные щелчки пуль, какие они издают, пролетая близко над головой и, прыгая с кочки на кочку, снова побежал вперёд. Я уже был близко от берега, когда ощутил толчок в грудь, страшную боль, и повалился в воду».188

Из воспоминаний Романа Леся: «Некогда наводить порядок, считать потери. В суматохе хорунжий Лесь только обратил внимание, как командир роты внезапно побледнел, как подогнулись под ним ноги и он осел на землю.

– Поручник Дзиковицкий убит! – понеслось по цепи.

А над ротой уже разносится голос подпоручника Вадейко, заместителя по строевой части:

– Рота, вперёд!».194

Из записей Дзиковицкого: «По счастливой случайности я упал животом на кочку, а в воде был лишь по пояс. Каска слетела с головы, пистолет вывалился из руки и упал в реку. На какое-то время я потерял сознание и очнулся оттого, что кто-то из фляги лил мне в рот воду. Это был командир 3-го взвода Курпель. Он меня перевернул на спину и заткнул дырку в груди индивидуальным пакетом. Я сказал ему, что он должен идти к солдатам. Он стоял на коленях надо мной и плакал. Я ещё раз показал ему рукой в сторону боя, и он ушёл».188

Из письма Дзиковицкого в газету “Известия”: «Я думал: мне уже помощь не нужна. Страшная боль раздирала грудь, я задыхался и глотал пенистую кровь, не дающую дышать.

Наши ушли вперёд, и звуки выстрелов и взрывов гранат удалялись.

Подошли два санитара, как могли перевязали и, положив на носилки, пошли дальше. Мне было очень холодно; мокрый от воды и крови, я плохо ощущал своё тело и особенно ноги, их как будто не стало. В голове шум и туман – думал, что умираю.

Время шло, я мысленно перенёсся в своё Забайкалье и с горечью думал, как без меня будут жить моя маленькая дочь и жена. В это время на поддержку прорыва пошли наши танки и 3-й полк резерва. Несколько танков завязли в реке, появились тучи вражеских самолётов и стали бомбить танки, переправы и боевые порядки 3-го полка. Фашисты в небе открыли страшную карусель – одни улетали, другие бомбили и поливали из пулемётов. Дым, копоть и комья земли висели в воздухе. Одна из бомб разорвалась недалеко от меня, я почувствовал страшное сотрясение, удар в голову и потерял сознание.

Очнувшись, увидел у своей головы огромную обгоревшую кочку с травой, а на шинели, которой я был укрыт, слой земли и грязи. Мне стало всё безразлично, я не чувствовал уже боли и смотрел временами на небо, где плыли белые шарики от разрывов наших зенитных снарядов.

Приближался вечер, я услышал далёкий говор, он стал приближаться, я хотел закричать, но не было голоса, во рту засохла кровь, от усилий заломило в груди. Я застонал, и ко мне подошёл офицер-связист с двумя солдатами. Они задержали какую-то двуколку и, погрузив мои носилки, сказали, куда везти».193

В сопровождение Геннадию дали раненого в руку солдата. «По дороге выехали на боевые позиции “катюш” и опять попали под бомбёжку. Ездовой убежал, а голодный конь, уткнувшись в куст, на моё счастье стоял спокойно и грыз ветки».193

Уже в темноте Геннадия подобрали солдаты и привезли на место полкового медпункта, но он оказался разбомбленным. Были буквально разорваны в клочья 4 медсестры и уже перевязанные тяжелораненые солдаты, находившиеся в двух палатках. Врачу оторвало ногу, и он потом лежал вместе с Геннадием на полу какой-то избы, куда помещали всех раненых. Потом Дзиковицкого отвезли в дивизионный госпиталь и там сделали первую из многих последующих операций.

Около двух месяцев скитался он по различным госпиталям, буквально находясь между этим и тем светом. Пуля немецкого снайпера попала в пуговицу шинели и вместе с ней прошла через грудную кость, через лёгкое и застряла подмышкой правой руки, у самой лопатки. Найти её сразу даже не смогли и вырезали только через два месяца. Пуговица же остановилась у позвоночника, и её извлекли, вырезав со спины два ребра.

Из записей Дзиковицкого: «Трудно передать мысли и чувства, рождённые адской физической и душевной болью... От большой потери крови и страшной боли часто терял сознание».188

Пуговицу вырезали в Мстиславле, заодно очистили лёгкое. Повезли в Рославль. На всех перевалочных пунктах снимают повязки и выкачивают постоянно прибывающий из лёгкого гной. На перевязках Геннадий теряет сознание. В Рославле достали пулю, но оказалось, что от шинельной ваты и грязи в лёгком образовались нарывы. Температура – под самый конец шкалы термометра, есть ничего не может, всё вокруг кажется до отвращения грязным и холодным. Из-за большой слабости в Рославле раненого пришлось задержать – в дороге ему непременно грозила смерть. Срочно необходимо было сделать вливание крови. Но нормальной, свежей крови нет. Есть старая, которую прямо вливать врач боится и уговаривает Геннадия пить её. Противно... Геннадий поначалу отказывается, но затем товарищи по палате и врач убедили его пить кровь, смешанную с красным вином. После шести дней почти беспрерывного сна и поглощения “коктейлей” Геннадий немного окреп и его вместе с другими тяжелоранеными погрузили в вагон и повезли в Москву.

В Москве, в районе Черкизово, в бывшей школе находился польский госпиталь. Новоприбывших раненых до размещения по палатам на некоторое время оставили во дворе. Среди них находились и носилки с Геннадием. Мимо него постоянно сновали, ходили туда-сюда врачи, какие-то военные, раненые... Один из последних, одетый в форму рядового, явно азиатского обличья, заинтересовался лежащим на носилках Геннадием, исхудалым, с лицом, покрытым давно не бритой щетиной, молчаливым и одетым, ко всему прочему, в какую-то странную форму. Решив, что на носилках находится немецкий офицер, этот рядовой из азиатов стал ходить вокруг Дзиковицкого и на плохом русском языке допекать раненого. Тут звучало и “Гитлер капут!”, и рассуждения на тему “Что, допрыгался, фашист?”, и злорадное обсуждение плохого состояния и внешнего вида лежащего “немца”. Дзиковицкий некоторое время лежал молча, но потом, видя, что азиат никак не желает успокаиваться, а даже ещё пуще раззадоривает сам себя, собрался с силами и довольно внятно доходчивым русским крепким словом дал понять ретивому воину, что тот уже порядком надоел. Азиат от неожиданности опешил, раскрыл даже рот, затем повернулся и быстро-быстро поспешил прочь под смешки случайных свидетелей.

В госпитале старичок-хирург Николай Иванович Соколов сделал новую операцию, удалив лопнувшие в дороге швы и наложив свежие. Также он вставил дренажные трубки для стока крови, и состояние Геннадия несколько улучшилось, хотя, конечно, улучшение это было относительным, так как при росте в 173 сантиметра Геннадий весил тогда 42 килограмма, аппетит полностью отсутствовал, и он держался только на компоте, ежедневных 100 граммах вина и на частых переливаниях крови.

 

*  *  *

В конце 1943 года на фронте в Новой Гвинее японцы перешли к обороне. Действия японского 4-го воздушного флота ограничились ночными налетами, которые давали очень скромные результаты.

В ноябре 1943 года на японскую базу в Бут поступила информация об удачном ис­пользовании бомб “Та-Дан” против крупных отрядов союзнических бомбардировщиков. Было решено испытать новое оружие против масс В-24 и В-25, постоянно висящих в небе Новой Гвинеи.

С 28 ноября по 1 декабря 1943 года в столице Ирана произошла историческая встреча глав СССР, США и Великобритании, на которой обсуждались проблемы достижения победы союзников над Германией. На встрече в Тегеране Сталин предложил после поражения Третьего Рейха сразу же расстрелять 50 тысяч немцев. Премьер-министр Великобритании ответил шуткой: “Расстрелять 49 тысяч 500 человек”. Но со временем идея Сталина о “наказании немцев” стала преобладать. Именно это и явилось основанием будущего Нюрнбергского процесса над “военными преступниками Германии”. Главным же итогом встречи глав союзных государств стала договорённость об открытии англичанами и американцами второго фронта на западе Европы.

29 декабря 1943 года под деревней Коптино под Витебском погиб командир сапёрного отделения 386-го отдельного сапёрного батальона 215-й стрелковой дивизии младший сержант Виталий Антонович Диковицкий – 22-летний комсомолец, родившийся и призванный армию в Ленинграде. Похоронен он был в 400 метрах от Коптино, а сообщение о его смерти было послано в Ленинград матери – Степаниде Георгиевне Диковицкой.

28 января 1944 года под хутором Рытища Шепетовского района Каменец-Подольской области в бою был убит беспартийный красноармеец 351-й стрелковой дивизии Алексей Иванович Диковицкий. Родился он в деревне Большие Дзиковичи, но в Красную Армию был призван районным военным комиссариатом Радомышльского района Житомирской области, где проживал с женой Наталией Михайловной. Похоронен Диковицкий был там же, где и погиб – под хутором Рытища.

С конца 1943 основные боевые действия проходят на южном участке советско-германского фронта. В Западной Белоруссии в это время советские партизаны несли ощутимые потери от партизан Армии Крайовой. Желая как-то преодолеть невыгодную для себя ситуацию, красные предложили Лупашке прекратить воевать друг с другом и провести переговоры о мире. «Поляки согласились, но состоявшиеся в январе 1944 года переговоры не принесли никаких результатов. 2 февраля бригада Маркова всей своей силой обрушилась на 5-ю бригаду у реки Стречинка в районе Рудзишек и Лозова. Полякам удалось с большими потерями отбить все атаки красных. После этого 5-я бригада стала именовать себя “Бригадой смерти”. Лупашка отвёл свой отряд к Вильно, где, переформировав, снова повёл борьбу как с советскими партизанами, так и с немцами».208

 

*  *  *

Спустя некоторое время Геннадия Дзиковицкого перевели в институт имени Обуха, где применяли новейшие по тому времени способы лечения и больше было дефицитных медицинских препаратов. Самым действенным, но и очень дорогим лекарством против воспалительных процессов был пенициллин, который поступал из США. Его очень экономили и назначали только в редких случаях. Дзиковицкому пенициллин не прописали, хотя и посоветовали, если изыщется возможность, и если он хочет наверняка выжить, попытаться достать его самому. И опять, в который раз, Геннадию помог случай.

Дело в том, что в одной с ним палате лежал некий капитан, которым интересовались особые органы. Видимо, капитан

совершил какой-то проступок или преступление, – точно никто не знал, – и боялся после выздоровления оказаться в руках палачей из службы безопасности. Он, кажется, даже ранение получил, пытаясь сам застрелиться. Ему был назначен пенициллин, но он его не использовал, а тайком выкидывал в уборную. Возможно, капитан потом просто пожалел, что столь ценный препарат он выкидывает в то время, когда от его отсутствия может погибнуть сосед по палате. Как бы то ни было на самом деле, он вскоре стал отдавать своё лекарство Дзиковицкому. Действие его сказалось быстро. У Геннадия начался очень сильный кашель, во время которого стал отхаркиваться гной. Кашель бил около двух недель, после чего постепенно прекратился. У Геннадия появился аппетит, и он стал понемногу набирать вес. Но тот капитан, который спас жизнь моему деду, становился всё слабее и слабее и вскоре умер...

Когда окончательно стало ясно, что Дзиковицкий будет жить, его перевели в бывшую Яузскую больницу, ставшую теперь эвакогоспиталем № 5004. У Геннадия ещё оставались незалеченными раны, которые почему-то всё никак не затягивались и выглядели, как постоянно мокрые язвы. Лечили их, прикладывая горячую целебную грязь.

В отличие от многих других, не имевших в Москве ни родственников, ни знакомых, у Геннадия здесь жила сестра Клавдия, которая приходила его навещать. Посетил также во время лечения Дзиковицкого в феврале 1944 года его бывший заместитель по строевой части Вадейко. От него Геннадий узнал, что из всей их роты после того боя под Ленино в строю осталось только 18 человек. Сам Вадейко был ранен пулей в плечо и только сейчас, в феврале 1944 года, выписался из госпиталя. Тадеушу Курпелю, тому взводному, что стоял на коленях и плакал над раненым Дзиковицким, часа два спустя снарядом оторвало ногу. Ещё одного взводного, хорунжего Кухарского, в том бою снарядом разорвало в клочья. После ранения Вадейко ротой стал командовать Лесь, но и его на следующий день, 13 октября, свалила пуля.

К началу весны 1944 года находившийся на излечении в Москве Геннадий Иванович Дзиковицкий уже совсем не походил на того полуживого человека, беспомощно валявшегося на носилках, который полностью зависел от других людей. Он уже ходил по коридорам госпиталя, вступал в разговоры с другими выздоравливающими.

 

 

*  *  *

 

Последним большим воздушным боем в небе Новой Гвинеи, который американская 348-я группа провела до передислокации в Саидор, стал бой, имевший место 11 марта 1944 года. В этот день, ближе к полудню, 340-й дивизион майора Харви Карпентера проводил охоту в районе Вевака и заявил 14 сбитых японских истребителей. Ещё три машины, по данным американцев, были повреждены. В этом бою потери дивизиона составили лишь три повреждённых “Тандерболта”. Лейтенант Лайл Доусетт вёл вторую пару звена “Уайт” на высоте 6700 метров. В районе Вевака он заметил 15 японских истребителей, летевших на разных высотах: от уровня верхушек деревьев до 7600 метров. Лейтенант Энди Лайтл, ведомый Доусетта, заметил шесть “Оскаров” в пятнистом камуфляже, шедших 610 метрами ниже. Пилоты обоих “Тандерболтов” сбросили подвесные баки и устремились в атаку.

На протяжении следующих пятнадцати минут 18 “Тандерболтов” вели битву с 30 или 35 “Оскарами”, “Тони” и одним или несколькими новыми “Тодзё”. Японские пилоты отчаянно маневрировали, закладывали виражи и полубочки, петли пике, свечи и другие фигуры высшего пилотажа, стараясь маневренностью победить превосходящие их по всем статьям “Тандерболты”. Доусетт и Лайтл сбили по одному “Оскару”. Затем они атаковали пару “Тони” и Лайтл сбил одного из них. Лейтенант Том Барбер сбил ещё одного “Оскара”, который пытался атаковать Доусетта. Май Хнейшо, который вёл вторую пару звена “Блю”, также сбил “Оскара”. Это был пятый сбитый им самолёт. Хнейшо заметил пять японских самолётов. Пара “Тандерболтов” сбросила подвесные топливные баки и полетела на перехват. В первом же боевом заходе Хнейшо сел на хвост одному японцу. Хнейшо второй очередью вывел из строя двигатель у японского истребителя. Лейтенант Уильям Картер, ведомый Хнейшо, видел, как “Оскар” упал в море в трёх километрах от аэродрома Бут. Командир звена “Блю” лейтенант Ричард Флейшер атаковал эту же группу “Оскаров” и сбил два из них. Пилот одного из сбитых “Оскаров” покинул кабину, но его парашют не раскрылся. Другой “Оскар” упал в воду западнее острова Каириру. Флейшер заметил, как лейтенант Майк Диковицкий сбил ещё один “Оскар”. Для Флейшера это была пятая победа, а для Диковицкого – третья.

Лейтенант Билл Беннетт заметил два самолета, которые сперва принял за “Тандерболты”. Внезапно принятые Беннетом за свои японские самолёты атаковали машину командира дивизиона майора Харви Карпентера. Когда один из этих истребителей начал вести огонь по Карпентеру, Беннет решил, что перед ним японский “Тодзё”. Лейтенант открыл огонь, чтобы японец отцепился от хвоста командирской машины. Карпентер обернулся и заметил, как “Тодзё” клюнул носом и упал в воду. Лейтенант Ллойд Зейдж уже сбил к тому времени одного “Оскара”, когда заметил, что Карпентер атаковал и сбил другой японский самолёт. Зейдж утверждал, что сбитый Карпентером самолет рухнул в джунгли, а Диковицкий своими глазами наблюдал, как очередная жертва Карпентера рухнула в море.

Машина Карпентера была повреждена, но он не догадывался об этом. На перехват Карпентера и ещё одного “Тандерболта” летели два “Оскара” и один “Тони”. Японцы преследовали американцев до реки Сепик. Карпентер сумел посадить свою машину на брюхо в Саидоре. Позднее он говорил, что японские пилоты действовали не только агрессивно, но и очень умело. Другие пилоты утверждали, что это вообще были лучшие из встречавшихся им противников. Это была одна из самых больших воздушных битв на Тихом океане.

3 апреля 1944 года американцы произвели налёт на базы японской армейской авиации в Новой Гвинее. Весной 1944 года японская армейская авиация понесла на Новой Гвинее тяжелейшие потери. Большинство самолётов было уничтожено на земле.

Линия советско-германского фронта весной 1944 года в районе Белоруссии протянулась на 1100 километров. Здесь образовался огромный выступ, обращённый вершиной на восток. Он имел важное значение в системе вражеской обороны, так как прикрывал кратчайшие пути к границам Германии. Для того чтобы удержать свои позиции, гитлеровское командование создало здесь сильную эшелонированную оборону глубиной 250 – 270 километров. Многие города были превращены в крепости, в лесах, на болотах возведены опорные пункты и узлы сопротивления.

Ставка Гитлера считала, что летом 1944 года наиболее вероятными будут активные действия советских войск на юго-западном направлении на Украине. В апреле 1944 года в Ставке Сталина при планировании летней кампании было решено главный удар нанести через Белоруссию к Балтийскому морю и границам Восточной Пруссии, вспомогательный – на львовско-сандомирском направлении, с одновременным антинемецким восстанием в Варшаве.

Разгром немецко-фашистской группы армий “Центр”, занимавших оборону в Белоруссии, Ставка Верховного Главнокомандования поручила четырём фронтам: 1-му Прибалтийскому, 1-му, 2-му и 3-му Белорусским. К проведению Белорусской операции привлекались, кроме войск четырёх фронтов, белорусские партизаны, авиация дальнего действия и Днепровская военная флотилия. Операция получила наименование “Багратион”.

12 мая 1944 года из Дубровицкого района Ровенской области был призван в ряды Красной армии 46-летний беспартийный уроженец деревни Жолкино Пинского района Даниил Иванович Диковицкий. Был он рядовым стрелком в части, полевая почта которой шла под номером 39421, но через год его жене Евдокии Михайловне, проживавшей в то время в Жолкино, было сообщено, что её муж пропал без вести.

*  *  *

 

К маю 1944 года Геннадий Дзиковицкий “чувствовал себя уже прочно, даже стал курить” и просить выписки. Раны его затянулись, и 19 мая он, получив продовольственный паёк и свежее бельё, был выписан из госпиталя. Перед отъездом из Москвы Геннадий с одним товарищем, также только что выписанным, зашёл на базар, где за бельё они выменяли спирт и отправились попрощаться и отметить выздоровление к сестре Клавдии. Клавдия Ивановна вспоминала потом, как она старалась выпить побольше, “чтобы Геня не стал пьяным”, и опьянела сама.

Поскольку часть немецкой оборонительной линии весной 1944 года проходила по реке Припяти (Струменю), в апреле или мае немцы, находясь в Больших Дзиковичах, полностью сожгли Малые Дзиковичи. Они хотели иметь перед собой свободно просматриваемое и простреливаемое пространство. В Малых Дзиковичах на кладбище стоят два памятника – 81-летнему Ивану Ивановичу и его 69-летней супруге Марии Васильевне Дзиковицким, которые установил их зять. Год смерти стариков указан 1944. Может, они погибли во время уничтожения деревни? Самый старый из памятников на сохранившемся после пожара в Малых Дзиковичах кладбище, на котором можно хоть что-то прочитать, остался стоять до нашего времени довольно богатый памятник “Феодору Карлову Диковицкому от сыновъ А. и И. Диковиц.”. Согласно надписи на нём, умерший жил с 1858 по 1929 год.

Поскольку в здешних местах зарыться в землю из-за её болотистости было невозможно, в Больших Дзиковичах немцы построили три бетонных огневых укрепления. Точно такие же укрепления они возвели и в других местах своей оборонительной линии по западному берегу Припяти.

25 мая 1944 года Дзиковицкий прибыл в Житомир, где должен был находиться штаб Польской армии, до размеров которой выросла прежняя Польская дивизия, но его уже перевели в Сумы. Геннадий направился в этот город, а по прибытии попал в резервный полк. В начале июня с этим полком он прибыл на станцию Киверцы, что под Луцком. Здесь все жили в палатках среди лесов.

Офицеры, в том числе и Геннадий, проводили занятия с бойцами, готовя их к службе в пехотных полках.

 

*  *  *

 

Летом 1944 года начинается наступление Красной Армии по всей линии фронта.

6 июня 1944 года союзные силы США, Великобритании и Канады после двух месяцев отвлекающих манёвров проводят крупную десантную операцию и высаживаются в Нормандии, тем самым открыв второй фронт. На Тихом океане боевые действия складываются также довольно успешно для союзников. В июне 1944 года американцы овладели Марианскими островами.

В результате наступления советских войск на севере Финляндия объявила о своём выходе из войны. Однако немецкие войска отказываются покинуть территорию Финляндии. В результате бывшие “братья по оружию” вынуждены сражаться друг против друга. 22 июня 1944 года 14-я дивизия СС “Галичина”, состоявшая из украинцев, была наголову разгромлена Красной армией. В дальнейшем её остатки влились в Украинскую повстанческую армию (УПА) и другие антисоветские бандеровские формирования. К середине 1944 года немцы оставляют территорию Украины. Красная Армия на юге выходит к границе 1941 года и вступает на территорию Румынии. Операция Красной армии в Белоруссии под названием “Багратион” успешно началась 23 июня 1944 года,

Оперативная сводка о действиях Красной армии в июле 1944 года.

5 июля. В районе среднего течения реки Припять к западу от города Мозырь наши войска овладели районным центром Полесской области городом Туров, узловой железнодорожной станцией Старушки,  а также заняли более 30 других населённых пунктов.

6 июля. В районе среднего течения реки Припять, к западу от города Мозырь, наши войска овладели районным центром Полесской области городом и железнодорожной станцией Житковичи.

Войска 1-го Белорусского фронта б июля овладели важным опорным пунктом обороны немцев и крупным железнодорожным узлом – городом Ковель.

7 июля. В районе среднего течения реки Припять, к западу от города Мозырь, наши войска овладели районным центром Пинской области городом Столин, а также с боями заняли населённые пункты…

В процессе успешного развития операции “Багратион” у командования 1-м Белорусским фронтом созрел замысел проведения специальной Люблинско-Брестской операции. План этой операции, утверждённый Сталиным 7 июля 1944 года, требовал: «Одновременными ударами правого и левого крыльев фронта в обход Бреста с севера и юга разгромить Люблинско-Брестскую группировку противника и выйти на реку Висла».

8 июля. К востоку от города Пинск наши войска вели наступательные бои, в ходе которых овладели населёнными пунктами...

9 июля. К востоку от города Пинск наши войска вели наступательные бои, в ходе которых заняли более 30 населённых пунктов... Правое крыло 1-го Белорусского фронта состояло из 28-й, 48-й, 65-й армий и конно-механизированной группы. Центр фронта составляла 61-я армия. Левое крыло состояло из 70-й, частично из 47-й, 8-й гвардейской, 69-й, 2-й танковой, 6-й и 16-й воздушных армий, 7-го и 2-го гвардейских кавалерийских корпусов, а также 1-й армии Войска Польского. В 1-й половине июля 1944 года соединения 70-й армии генерал-полковника В.С. Попова заняли оборону на рубеже рек Припять и Выжувка. Именно этой армии предстояло нанести по противнику решающий удар с юга.

10 июля. …с боями заняли более 50 других населённых пунктов… и железнодорожные станции Альбертин, Доманово.

Одновременно на Пинском направлении войска 1-го Белорусского фронта овладели городом и крупным железнодорожным узлом Лунинец, а также с боями заняли более 40 других населённых пунктов, в том числе районный центр Пинской области город Давид-Городок.

11 июля. На Пинском направлении наши войска с боями продвигались вперёд и заняли несколько населённых пунктов.

12 июля. На Пинском направлении наши войска с боями продвигались вперёд и заняли несколько населённых пунктов. Среди них …Велятичи. Бои в Больших Дзиковичах были ожесточёнными. Деревня три раза переходила из рук в руки. Из примерно ста домов, бывших здесь до этого, избежало пожара лишь около двадцати, в которых ютилось одновременно по несколько семей. В соседних Местковичах боёв не было и лишь Местковичская церковь пострадала от случайно залетевшего сюда снаряда, повредившего часть её стены. Окончательно Красная армия вошла в Большие Дзиковичи лишь 12 июля. Однако, поскольку семейная память о древней прародине Дзиковицких после смерти отца была утрачена, Геннадий Иванович не мог даже и предполагать, что в этих местах хоть что-то могло быть для него интересным. Он ведь с детских лет считал, что его род происходил из Польши, а затем переселился на Украину.

14 июля. 14 июля командующий 1-м Белорусским фронтом Рокоссовский поставил задачу: «61-я армия наступает в западном направлении, достигает Пинска и обходит его с севера и юга; 70-я армия – с утра 16 июля силою двух стрелковых дивизий с дивизионной артиллерией должна прорвать оборону противника и выйти в район Дивина, развить наступление на Кобрин».

Войска 1-го Белорусского фронта, форсировав реки Ясельда и Припять, при поддержке Днепровской речной военной флотилии, штурмом овладели областным центром Советской Белоруссии городом Пинск, а также с боями заняли населённые пункты...

К началу Люблинско-Брестской операции верховное командование немецких войск перешло к оборонительной стратегии и рассчитывало на затягивание войны. Гитлеровское командование для спасения своего положения, создавшегося в результате разгрома группы армий “Центр”, предприняло попытку организовать новый фронт обороны на линии Белосток – Брест. Полоса обороны 2-й немецкой армии была расширена от Бреста на север до реки Нарев.

К 16 июля для укрепления позиций 2-й немецкой армии, прикрывавшей полосу обороны от Бреста до реки Нарев, были переброшены оперативные резервы и несколько снятых с Ковельского направления дивизий, объединённых двумя корпусными управлениями. Таким образом, на стокилометровом участке германской обороны создалась довольно сильная группировка, состоящая из двух танковых и семи пехотных дивизий, из шести дивизионных групп и двух отдельных бригад с десятком охранных полков.

Гарнизоном Брестской крепости стали части корпусной группы «Е» под командованием генерал-лейтенанта Шеллера. В состав этой группы входили остатки трёх разгромленных и понёсших большие потери дивизий, каждая по численности не более полка, а также охранная дивизия, артиллерийский и охранный полки, батальон связи и другие.

В середине июля войска правого крыла 1-го Белорусского фронта, развивая наступление, вышли на рубеж Свислочь – Пружаны. Войска центра 1-го Белорусского фронта, перейдя в наступление, форсировали реку Припять и овладели городом Пинском. Разгром долговременной обороны немцев на Припяти изменил соотношение сил в пользу частей 70-й армии, которая быстрыми темпами продвигалась на северо-запад, заходя немцам во фланг и тыл.

Благодаря переходу в наступление войск 1-го Украинского фронта были созданы благоприятные условия для наступления войск левого крыла 1-го Белорусского фронта, которые заняли оборону по реке Припять. Главный удар по Бресту решено было нанести войсками левого крыла фронта. Наступление планировалось на 18 июля.

Правое крыло выполняло поставленную задачу: «Выйти на реку Западный Буг, захватить плацдарм и отвлечь на себя резервы противника». Так началась Люблинско-Брестская операция. Наступление 28-й армии развивалось при недостатке артиллерии, авиация обеспечивала главный удар фронта на Ковельском направлении и помочь не могла. Тогда как немецкие “мессеры” довольно часто атаковали, и в армии единственным средством для отражения их атак была зенитная артиллерийская дивизия. К исходу 19 июля все корпуса армии, ведя тяжёлые бои, продвинулись до шоссе Каменец – Жабинка.

20 июля к 14.00 части 70-й армии перерезали шоссе Кобрин – Малорита – Мокраны – Брест. Из воспоминаний подполковника А.В. Залевского, командира 1297-го полка 160-й стрелковой дивизии 70-й армии: «Серьёзное сопротивление противник оказал на подступах к Западному Бугу. Особенно упорный бой разгорелся в районе населённого пункта Медно. Немцы подготовили здесь мощный узел обороны, подходы к которому преграждали топкие болота и озёра. Враг предполагал надолго задержать продвижение наших войск».

Система обороны гитлеровцев от Каменца до узла сопротивления Жабинка и далее по рекам Мухавец и Западный Буг до Леплёвки составляла единый, хорошо подготовленный укреплённый район. Все дороги, ведущие к Бресту, были заминированы.

Сломив сопротивление противника, 28-я армия к 22 июля всеми своими развёрнутыми в линию корпусами вышла на рубеж Омеленец – Замосты – Видомля – Житин – Новосады.

1297-й стрелковый полк 70-й армии после тяжёлых боёв за Медно только к 11.00 22 июля вышел к восточному берегу реки Западный Буг. В это время 1293-й стрелковый полк уже овладел значительным плацдармом на западном берегу. Всякое промедление было связано с риском, что противник, подтянув резервы, может вырвать у 1293-го полка захваченный плацдарм. 1297-му полку пришлось форсировать реку в полдень с целью внезапности, что позволило переправиться ему почти без потерь. К исходу 22 июля Западный Буг был форсирован на протяжении 40 километров всеми частями 70-й армии.

22 июля в первом занятом Красной Армией польском городе Люблине было создано марионеточное, полностью зависимое от воли Сталина коммунистическое польское правительство – Польский Комитет Национального освобождения. В тот же день, опасаясь установления в будущей освобождённой Польше просоветского режима, польское правительство в изгнании обратилось к англичанам с просьбой о поддержке восстания в Варшаве, но те отказались, сославшись, в числе других причин, на необходимость “согласования” этих действий с советским правительством. Тогда лондонское эмиграционное правительство Польши было вынуждено отдать приказ отрядам Армии Крайовой: во взаимодействии с Красной Армией освобождать польские города и провозглашать там власть польского правительства в Лондоне. В последующие дни июля 1944 года Армия Крайова, в числе которой была и польская партизанская “Бригада смерти”, приняла участие совместно с Красной Армией в штурме Вильно. Но сразу после освобождения города войска НКВД 3-го Белорусского фронта генерала Черняховского арестовали 7 тысяч бойцов АК, которые участвовали в штурме. Многих офицеров расстреляли, а солдат отправили в лагеря. Такова была судьба и других частей АК, рискнувших выполнить приказ из Лондона о взаимодействии с Красной Армией. Избежавшие ареста в дальнейшем продолжили борьбу с коммунистами на территории Польши, Литвы и Западной Белоруссии ещё целых 10 лет – вплоть по 1954 год.

К 24 июля на восточные окраины Бреста вышли части 9-го гвардейского стрелкового корпуса 61-й армии генерал-лейтенанта П.А. Белова. В состав корпуса входила 12-я гвардейская стрелковая дивизия. Перед нею стояла задача наступать на главном направлении наступления 9-го гвардейского стрелкового корпуса вдоль Брестского шоссе, между железной дорогой и рекой Мухавец. Правее наступала 212 стрелковая дивизия; левее – 415 стрелковая дивизия. 24 июля войска 70-й армии получили указание повернуть фронт к северу и, наступая наперерез коммуникаций противника, идущих от Бреста в западном направлении, и во взаимодействии с 61-й и 28-й армиями, окружить и уничтожить группировку противника.

Из воспоминаний подполковника Залевского: «Вскоре мы встретили серьёзное препятствие – обвод фортовой линии Брестской крепости. 24 июля здесь начались кровопролитные бои».

 

*  *  *

 

Из состава армейского резерва под Киверцами, где находился в это время Геннадий Дзиковицкий, происходило пополнение не только пехотных, но и других, недавно организованных служб и подразделений Польской армии, в частности, химической службы. В такое подразделение в конце концов был зачислен и Геннадий Иванович. Это был Второй отдельный моторизованный противотанковый огнемётный батальон, имевший в своём составе поначалу три, затем четыре роты огнемётчиков и, для их прикрытия, роту пулемётчиков, имевшую на вооружении 9 станковых пулемётов системы “максим”. В эту пулемётную роту приказом от 26 июля 1944 года командиром был зачислен поручик Дзиковицкий. Батальон предполагалось использовать для “отражения танковой опасности”, применять в уличных боях в населённых пунктах. Так как батальон редко использовался для боевых операций в полном составе, как правило, просто подкрепляя то одной, то двумя огнемётными ротами другое соединение, то и пулемётная рота Дзиковицкого также редко действовала как единое целое. Чаще происходило так, что при направлении одной из огнемётных рот или взвода на операцию, к ним для прикрытия придавался взвод или отделение пулемётчиков.

 

*  *  *

 

С 26 июля, когда в сражение за Брест включились все пять стрелковых корпусов 28-й армии, бои приняли исключительно ожесточённый характер. К исходу дня завязались бои непосредственно за Высоко-Литовск и за Брест. Под Коденем противник отчаянно сопротивлялся, нанеся 1297-му полку 70-й армии значительные потери, но 27 июля полк сумел полностью овладеть этим городом.

Оборона 2-й немецкой армии, долго державшаяся между Высоко-Литовском и Брестом, начала рушиться. Комендант Бреста генерал-майор Фельцман, заменивший на этом посту убитого 21 июля генерал-лейтенанта Шеллера, разработал план отступления гарнизона из крепости, но сам, тяжелораненый 27 июля, эвакуировался в Варшаву. Его заменил Бибер.

Приказ №156/44 немецкого командования, вступивший в силу 27 июля в 13 часов 45 минут, заключался в следующем: осуществить прорыв гарнизона из крепости в западном направлении, захватить переправы через реку Кшна, группе прорыва выйти к линии Гусинка – Липница – Челесница и закрепиться на этом рубеже к 28 июля. Штаб и тылы корпусной группы «Е» должны были следовать во втором эшелоне и переправиться на западный берег реки Буг не позднее 18 часов 27 июля.

Просчёт гитлеровского коменданта Бреста заключался во времени. Обходившие Брестский укреплённый район дивизии Красной Армии уже к исходу 27 июля замкнули кольцо окружения врага в том месте, достигнуть которого немцы планировали к утру 28 июля. Части 212-й дивизии вечером 27 июля ворвались на окраину Бреста, очистили южную половину города, крепость и вышли на реку Западный Буг.

Свои воспоминания оставил старший лейтенант, командир разведывательной роты Д.М. Неустроев. Он писал: «Наступление, а затем и штурм Бреста и Брестской крепости запомнились мне на всю жизнь. Это были жаркие и незабываемые дни. 48-я гвардейская стрелковая дивизия наступала на левом фланге 28-й армии. Южнее Бреста, то есть левее нас, наступала 160-я стрелковая дивизия 70-й армии... Когда мы вошли в город, то на его месте нашли огромное пепелище. На месте домов торчали почерневшие трубы, как мрачные кресты на огромном кладбище гитлеровцев. Улицы были усеяны немецкими трупами, забиты изуродованными танками, артиллерией и миномётами...». К трём часам утра 28 июля 1944 года весь город и крепость были освобождены.

Войска 28-й армии своими главными силами перешли к преследованию остатков разгромленной 2-й немецкой армии. С выходом советских войск на реку Вислу и захватом плацдармов на её западном берегу Люблинско-Брестская операция была завершена. В ходе операции советские войска продвинулись до 260 километров и создали благоприятные условия для последующего разгрома противника на Варшавском стратегическом направлении.

Когда войска маршала К. Рокоссовского подошли к Варшаве, то немцы, предотвращая опасность выхода Красной армии на берлинское направление, срочно перебросили из Италии и с Балкан танковые дивизии “Викинг”, “Мёртвая голова” и “Герман Геринг” и наголову разбили советскую 2-ю танковую армию, о чём Рокоссовский в те дни откровенно поведал в интервью британскому корреспонденту А. Верту: «Если бы немцы не бросили в бой всех этих танков, мы смогли бы взять Варшаву, но шансов на это никогда не было больше 50 на 100».

После того, как советские войска захватили два плацдарма за Вислой – Сандомирский и Мангушевский – командование АК сочло момент подходящим для начала восстания в Варшаве. Тем более, что и московское радио обратилось к варшавянам с призывом восстать против немцев. В Кремле, видимо, не вполне адекватно оценивали положение в Польше и рассчитывали, что в ходе восстания в Варшаве ведущую роль будет играть находившаяся под влиянием коммунистов Гвардия Людова. Стремясь предотвратить восстание, старший офицер немецкой службы безопасности Пауль Фухс пошёл на переговоры с командующим Армией Крайовой Тадеушем Бур-Комаровским. Немецкий офицер пытался отговорить польского генерала от “авантюры”, которая могла бы, по его словам, привести к громадным жертвам среди мирного населения. Но генерал Бур ответил: «Это дело престижа. Поляки при помощи Армии Крайовой хотели бы освободить Варшаву и назначить здесь польскую администрацию до момента вхождения советских войск».

Вскоре был издан приказ штаба Армии Крайовой ко всем её бойцам: «Большевики перед Варшавой. Они заявляют, что они друзья польского народа. Это коварная ложь. Большевистский враг встретится с такой же беспощадной борьбой, которая поколебала немецкого оккупанта. Действия в пользу России являются изменой родине. Немцы удирают. К борьбе с Советами! Бур. Главный комендант вооружённых сил в стране».

1 августа 1944 года в Варшаве началось восстание. Когда выяснилось, что ведущую роль среди варшавских повстанцев играет Армия Крайова, а немногочисленные отряды Гвардии Людовой вынуждены ей подчиняться, Сталину как-то расхотелось быстро брать Варшаву.

В начале августа в Москву прибыл премьер польского правительства в изгнании Станислав Миколайчик. Сталин предложил ему слить лондонское правительство с правительством советской марионетки – Польского Комитета Национального освобождения. После того, как Миколайчик отверг предложение подчиниться ПКНО, судьба варшавских повстанцев была решена. Сталин не хотел создавать себе дополнительную политическую проблему, столкнувшись в освобождённой Варшаве с польской властью и армией, не питавшей никаких симпатий к коммунистам и признаваемых западными союзниками – Англией и США.

 

*  *  *

11 августа 1944 года во Втором противотанковом огнемётном батальоне заместителем командира пулемётной роты по политико-воспитательной работе был назначен хорунжий Рышард (Ричард) Бор, о котором у Геннадия сохранились самые тёплые воспоминания.

«Из Киверц, – писал Геннадий, – мы начали свой поход к границе Польши и через Ковель, Любомль и Хелм, форсировав реку Буг, вошли в первый областной город Польши – Люблин (произошло это, кажется, 18-го августа. – А.Д.). Здесь нам дали небольшую передышку и мы водили своих солдат в фашистский концлагерь Майданек.

В это время здесь работала Международная Комиссия по расследованию фашистских преступлений, и то, что мы увидели там, было просто трудно понять. Трудно описать все ужасы, которые предстали перед нами.

Лагерь занимал огромную территорию и был обнесён 3-метровой колючей изгородью, через которую пропускался электрический ток. Над оградой были построены вышки с пулемётами и прожекторами. Застроен лагерь был одинаковыми “финскими” щитовыми бараками, стоявшими ровными рядами. В стороне находилась огромная печь с 12 дверками, через которые насквозь проходили рельсы, а по рельсам двигались носилки. Окрестные жители рассказывали нам о том, чего мы сами не видели: на носилки ложили сразу два трупа, задвигали в печь, закрывали дверки и подавали огонь. Из огромной трубы беспрерывно поднимался удушливый дым. Возле печей были устроены цементные бассейны, в которых лежали обработанные хлорной известью трупы. Полчища зелёных мух сидели на мёртвых, на стенах бассейна и на печах. Перед бараками простиралось поле и на нём бесконечными рядами тянулись рвы, заполненные телами убитых и замученных людей. Когда мы посетили лагерь, для Международной Комиссии и корреспондентов торцы рвов были отрыты и мы своими глазами видели скрюченные, высохшие трупы людей. Почти у каждого из них была дыра во лбу или в затылке. Мы посмотрели также склады, где немцы хранили тюки прессованных человеческих волос, распоротой одежды и рассортированной обуви. Всё это фашисты отправляли в Германию на переработку.

Долго после посещения лагеря меня преследовал трупный запах и картины увиденного».188

После такого “просмотра” польские солдаты, возбуждённые и негодующие, собрались идти расправляться с пленными немцами, которые в большом числе содержались во временных лагерях. Стоило больших усилий уговорить их отказаться от задуманного.

 

*  *  *

 

В августе выброшены англо-американские десанты на юге Франции, освобождены города Тулон и Марсель, а в результате наступления Красной Армии выходит из войны Румыния. К осени 1944 года от немецких войск очищена почти вся Белоруссия, Украина, Прибалтика. Лишь на западе Латвии окружённая группировка немецких войск смогла продержаться до окончания войны.

Когда немцы были изгнаны с белорусской земли, партизан мобилизовали в Красную армию, а местная власть были задействована для выполнения особого правительственного задания. Предстояло организовать Государственные комиссии ЦК Коммунистической партии Белоруссии и Совета министров БССР по переселению граждан польской национальности из западных областей Белоруссии в Польшу.

16 августа 1944 года в Жабчицком районе тогдашней Пинской области новые власти организовали массовый призыв в Красную армию местных жителей. Попали под мобилизацию и представители рода Дзиковицких. В частности, из деревни Большие Дзиковичи Жабчицкого района Пинской области в Красную армию был призван местный уроженец, 34-летний беспартийный Андрей Степанович Диковицкий, оставивший дома жену Любовь Мартыновну. Тогда же был призван беспартийный 24-летний уроженец деревни Хойно Иван Лаврентьевич Диковицкий, оставивший дома жену Анну Николаевну. В качестве рядового стрелка забрили и беспартийного уроженца деревни Стайки 34-летнего Иосифа Алексеевича, оставившего дома жену Надежду Семёновну. Иван Лаврентьевич пропал без вести уже через месяц после призыва из эвакогоспиталя ЭГ 4526, а спустя два месяца пропали без вести Андрей Степанович и Иосиф Алексеевич. Возможно, в то же время были призваны: родившийся в 1925 году В.И. Диковицкий, родившийся 10 мая 1925 года Григорий Устинович Диковицкий, родившийся в 1912 году К.А. Диковицкий, родившийся 28 октября 1917 года Николай Фёдорович Диковицкий и родившийся 6 марта 1926 года Фёдор Степанович Диковицкий. Но точную дату и место их призыва узнать не удалось. Известно лишь, что они являлись солдатами Красной Армии, призванными из будущей Брестской области. Дальнейшая их судьба также покрыта мраком безвестности.

 

*  *  *

 

19 августа батальон, в котором служил Геннадий Иванович Дзиковицкий, прибыл в новый район сосредоточения – в Буды Усняцке, и в тот же день получил первый боевой приказ: одной ротой фугасных огнемётов, подкреплённой пулемётным взводом и отделением связи, поддержать 2-ю дивизию имени Домбровского.

 

*  *  *

25 августа западные союзники входят в Париж, который к тому времени уже почти полностью контролировали отряды французского сопротивления.

*  *  *

Вскоре, 3-го сентября, в Будах Усняцких для той же цели поддержки 2-й дивизии была дополнительно выделена ещё одна огнемётная рота и ещё один взвод из трёх взводов пулемётной роты Дзиковицкого.

Примерно в это время Геннадий советовал в письме к жене переехать вместе с матерью и дочкой в Киев. Он надеялся, что тут им будет жить полегче, посытнее. Кроме того, он думал, что после войны сможет вернуться на свою родину и вместе с семьёй устроиться на Украине навсегда. В Киеве жила сестра Геннадия Александра, и к ней, временно, устроилась на жильё послушавшаяся совета мужа Глафира.

Перед отъездом из Минска к месту своей деятельности по выселению поляков членам Брестской “переселенческой” комиссии выдали оружие: три автомата и три пистолета. 9 сентября 1944 года сотрудники прибыли в Брест. Такие же комиссии были направлены в Гродно, Барановичи и Пинск. Первым шагом Брестской переселенческой комиссии было опубликование в газете сообщения и вывешивание объявлений о том, что советско-польская комиссия по переселению поляков из западных областей Белоруссии приступила к работе. Один из сотрудников Брестской комиссии впоследствии вспоминал: «На второй день мы обнаружили, что объявления сорваны, а вместо них наклеены воззвания на польском языке такого содержания: “Враги, вон с польской земли! Мы со своей земли никуда не поедем!”. Председатель комиссии проинформировал об этом инциденте спецслужбы и руководство облисполкома. А мы поняли, что у этого процесса даже среди поляков есть свои сторонники и свои противники. Мне доводилось работать в Брестском районе, Кобрине, Каменце, Жабинке, Высоком. Я производил опись имущества выезжавших в Польшу и выдавал им на руки эваколисты. В этом документе указывалось, какое домостроение выезжающий оставляет в Белоруссии, и предполагалось, что на новом месте он должен получить в пользование равноценное оставленному».

А в столице Польши в это время продолжалось Варшавское восстание, которое велось Армией Крайовой при поддержке практически всего населения города. Подавляли Варшаву немецкие части генерала Фон дем Баха, проявляя невероятную жестокость в отношении горожан, посмевших с оружием в руках выступить против Германии в то время, когда её позиции и без этого оказались в неважном положении. Советские историки писали впоследствии, что восстание это было “политической авантюрой буржуазного польского правительства”, которое хотело таким образом первым создать в освобождённой столице свои органы власти и воспрепятствовать созданию правительства из коммунистов. Как бы то ни было, Геннадий много слышал тогда о том, что наступления на Варшаву не будет до тех пор, пока там не будет подавлено восстание.

Варшавяне проявили немало мужества и отваги, которые вынуждено было признать и немецкое командование. В его секретной инструкции отмечалось, что «повстанцы сражаются фанатично и ожесточённо. Наши успехи после трёхнедельных боёв невелики, несмотря на поддержку большого числа современного оружия».191

Советско-польские войска в это время вели в основном, как тогда говорили, “бои местного значения”. Наиболее значительной операцией было занятие с 10 по 14 сентября Праги – пригорода Варшавы на восточном берегу Вислы.

14 сентября 2-й огнемётный батальон получил приказ сосредоточиться в районе Старой Милосны, в 10 километрах к востоку от Варшавы. 19 сентября батальон выступил в направлении Пелцовизны, на северо-запад от Праги. И только 22-го сентября часть понесла первую потерю – погиб заместитель командира 1-й роты Яницкий.

В сентябре в результате наступления Красной Армии выходит из войны Болгария. Немцы начинают эвакуацию войск с территории Югославии и Греции, где власть в свои руки берут народно-освободительные движения. В сентябре начинается союзное наступление на территорию Бельгии.

«Из-за неудач наших войск во время боёв на левом берегу Вислы в районе Варшавы и эвакуации предмостных укреплений гитлеровцы приступили к окончательной расправе с восстанием. В течение с 24 по 30 сентября потерпели поражение героические отряды повстанцев в юго-западной части города».195 Уже 28 сентября штаб генерала Бур-Комаровского принял решение о капитуляции на самых невыгодных условиях. Короче говоря, подтянув к Варшаве крупные воинские соединения, немцы к октябрю 1944 года, использовав полную изолированность восстания, потопили его в крови. 3 октября отряды Армии Крайовой в Варшаве капитулировали, выговорив себе статус военнопленных. В боях с гораздо лучше вооружёнными частями вермахта и СС погибли десятки тысяч варшавян, в том числе около 16 тысяч бойцов Армии Крайовой. Только немногим повстанцам удалось перебраться на правый берег Вислы или отсидеться в развалинах до прихода советско-польских войск.

В дальнейшем в своих воспоминаниях британский премьер У. Черчилль, оправдываясь за своё нежелание ссориться во время Варшавского восстания с могущественным союзником Сталиным из-за поляков, бывших хоть и официальными союзниками Великобритании, но при этом лишь разменной монетой в большой политике ведущих держав, написал так: «Имея общие границы с Польшей, Советский Союз имеет право добиться дружественного правительства. К этому обязывает, помимо прочего, кровь советского народа, обильно пролитая на полях Польши во имя её освобождения».

Интересный факт: немцы, поражённые зверством своих добровольных прислужников, особенно рьяных из них ставили к стенке. Так, например, командира 29-й дивизии СС (1-й Русской), зверствовавшей на улицах Варшавы – Бронислава Каминского – они расстреляли. И вообще, Русская дивизия №1 СС просуществовала недолго – её полки были переданы перешедшему на сторону Германии советскому генералу Власову, который считал эсэсовцев из СССР наймитами. Их семьи были отправлены на принудительные работы в Померанию.

Трагический парадокс заключался в том, что судьба 15 – 20 тысяч повстанцев, попавших в немецкий плен, была счастливее, чем судьба тех бойцов АК, которым пришлось иметь дело с Красной Армией. Большинство тех, кто был в плену у немцев, после войны эмигрировали на Запад, в том числе, командующий АК генерал Тадеуш Бур-Комаровский, а некоторые вернулись в Польшу.

 

*  *  *

 

3 октября 1944 года в Прибалтике был убит 34-летний уроженец деревни Стайки Жабчицкого района Пинской области, призванный из Морочновского района Ровенской области, стрелок 2-й стрелковой роты 144-го стрелкового полка 28-й стрелковой Невельской дивизии Яков Михайлович Диковицкий. Похоронен он был в 50 метрах на восток от деревни Науднитас Бэнэсского уезда прежней Латвийской ССР, а сообщение о его гибели было отправлено его жене Надежде Иосифовне, проживавшей в это время по месту рождения мужа.

12 октября 1944 года в 152-м отдельном медицинско-санитарном батальоне, располагавшемся тогда в деревне Стерки Вилковишского района прежней Литовской советской социалистической республики, умер от ран 22-летний стрелок 633-го стрелкового полка, призванный в Красную армию из деревни Колки Дубровицкого района Ровенской области, Захар Иванович Дзиковицкий. Извещение о его смерти было отправлено его матери Матрёне Васильевне, проживавшей в той же деревне Колки.

 

*  *  *

14 октября огнемётный батальон, в котором служил Геннадий Дзиковицкий, перешёл в резерв и его отвели в район Старой Милосны, в Грошовку. В течение 4 дней здесь были отрыты и обустроены землянки, а затем начались учения – в скором времени батальон должен был принять присягу и на солдат хотели навести кое-какой глянец.

 

*  *  *

 

В октябре 1944 года состоялось крупное сражение между японцами и американцами в заливе Лейте, в котором тактическую победу одержали силы США. В сухопутных сражениях японская армия действовала более успешно и ей удалось захватить весь Южный Китай и соединиться с войсками, которые действовали в то время в Индокитае.

22 октября 1944 года погиб в бою в Восточной Пруссии 23-летний боец 33-го гвардейского стрелкового полка 11-й гвардейской стрелковой дивизии Семён Матвеевич Диковицкий, призванный ранее Пинским районным военным комиссариатом. Похоронен он был под посёлком, названным позднее Калинино Нестеровского района Калининградской области.

 

*  *  *

Люблинское польское правительство, бывшее марионеткой в руках Сталина, особое внимание уделяло борьбе с “аковской агентурой” в Войске Польском. «Информируя меня в день первой встречи, – писал Поплавский, – Пщулковский заметил:

– Политико-воспитательная работа в польских частях имеет свои особенности и куда сложнее, чем в Красной Армии. Нам приходится постоянно вести борьбу с реакцией: подполье действует вовсю, порой открыто. Его агенты пробираются и в наши части. Иногда смотришь на солдата – скромный и тихий с виду человек, вроде бы вне всяких подозрений. А оказывается, замаскированный аковский офицер, подкидывающий в подразделения листовки, в которых содержится клевета на народную Польшу, на Войско Польское, на Советский Союз».191

В этих условиях, когда, как и в Красной Армии, постоянно выискивали “внутреннего врага”, каждый служивший ранее в АК ставился в рядах Войска Польского на особый учёт. Показателен следующий пример из воспоминаний Дзиковицкого.

Накануне принятия присяги, 25 октября, в 1-м химическом и во 2-м огнемётном батальонах прошёл пробный парад. После его окончания Дзиковицкого вызвали в штаб, где находился представитель особого политического отдела.

Сделаю небольшое отступление: в пулемётной роте было несколько человек из бывших аковцев. Они прибыли в неё в качестве пополнения после подавления немцами Варшавского восстания, участниками которого являлись. Один из них, – плютуновый подхорунжий, – прославился среди поляков-повстанцев тем, что, переодев нескольких своих товарищей в немецкую форму и сев на 48 захваченных у врага грузовых машин, сумел захватить Варшавский банк и вывезти его наличность.

Так вот, когда Геннадий Дзиковицкий явился в штаб батальона, ему сообщили, что на завтрашнем торжестве этот самый плютуновый подхорунжий собирается стрелять в командующего 1-й армией Войска Польского генерала Корчица, который должен прибыть на присягу.

Дзиковицкий, конечно, принял все необходимые меры предосторожности: перед присягой под его личным присмотром командиры взводов проверили, чтобы ни у одного солдата не было патронов, предупредил своего доверенного человека, здоровенного парня, состоявшего при нём ординарцем, ефрейтора Яворского, чтобы тот следил за малейшим подозрительным движением плютунового подхорунжего, а самого бывшего аковца решил поставить в строю поближе к себе.

«26 октября батальоны приносили присягу. Было это полным отступлением от традиции. В обычае было, что соединения приносили присягу перед выступлением на фронт, а к этому времени и огнемётчики и “дымовики” уже прошли через боевое крещение...

На лесной поляне под Грошовкой собрались все подразделения 2-го огнемётного батальона. На торжество прибыл командующий 1-й армией ВП генерал Владислав Корчиц, представители штаба армии, а также приглашённые гости из Советской Армии.

Ровно в 10 часов раздалась команда: “Внимание!”. Шеренги напряглись и как бы омертвели на минуту. Командир батальона отдал рапорт генералу Корчицу. Через минуту солдаты повторяли за командующим 1-й армии торжественные слова присяги... После присяги к солдатам обратился генерал Корчиц. Потом прошёл парад, который завершил этот торжественный день».195

В поведении подозревавшегося аковца из роты Дзиковицкого совершенно ничего предосудительного замечено не было. Вечером этого дня для солдат устроили просмотр кинофильма.

«В ночь с 29 на 30 октября в соответствии с решением командира 1-й пехотной дивизии 2-й огнемётный батальон занял позицию в районе перекрёстка дорог на северо-западной окраине Яблонны с задачей поддержать 2-й пехотный полк... На этом рубеже фронт установился на долгие недели».195

3 ноября 1944 года командиром 2-го огнемётного батальона был назначен прежний заместитель по строевой подготовке майор Михаил Титов. Спустя годы, уже в 1970-х годах, в письме к Дзиковицкому он вспоминал: «Вас, Геннадий Иванович, прекрасно помню. Худощавый, избитый войной человек, вечно подвижный, тактичный и всегда внимательный. Таково моё было мнение о боевом командире и оно сохранилось до сих пор».196

Во время этих затянувшихся “позиционных” боёв командование батальона выслало жене Геннадия так называемую “благодарность”. Привожу её текст с сохранением стиля и орфографии:

«Командование

Воинской части, полевая почта № 65485, в которой Ваш муж Дзиковицкий Генадий Иванович выполняет воинскую обязаность, защищая Родину, показал себя верным сыном своей Отчизны, мужественным, смелым и добросовестным в ежедневной работе и выучке, а также в тяжёлых моментах в бою.

Командование в день праздника 11 ноября шлёт Вам благодарность.

11 ноября 1944 г. Командувание: Титов, Кнея, Явор».192

*  *  *

Проходил декабрь, приближался последний год войны. Генерал Поплавский вспоминал: «Поздно пришла в Польшу зима – мягкая и бесснежная, скорее напоминавшая русскую осень. Был уже конец декабря, а машины на дорогах всё ещё вязли в липкой грязи. С неба изредка падали хлопья мокрого снега, но едва ложились на землю, как тут же таяли, превращая в жижу размытый грунт... над варшавским берегом Вислы клубился дым пожарищ. В воздухе стоял тяжёлый запах гари: гитлеровцы продолжали методически взрывать дом за домом, оставляя повсюду руины».191

30 декабря командующим 1-й армией ВП был назначен “русский поляк” генерал Станислав Поплавский, который начал готовиться к штурму Варшавы. «Первое, с чего я начал, – писал он, – рекогносцировка местности. На участке от Яблонной до Карчева западный берег Вислы господствовал над восточным, вследствие чего противник располагал лучшими возможностями для наблюдения. Севернее и южнее Варшавы, вдоль западного берега Вислы проходила защитная дамба, в которой немцы отрыли сплошную траншею. Однако наиболее серьёзным препятствием на подступах к Варшаве была Висла. Основное русло реки не замерзало, тонкий ледок сковал лишь воду у берегов, затрудняя погрузку войск на переправочные средства и их десантирование. Но главное препятствие – это система укреплений. Относительное спокойствие на фронте гитлеровцы использовали для создания здесь мощной долговременной обороны».191

В Италии наступление союзников продвигалось очень медленно. Несмотря на все попытки, им так и не удалось в конце 1944 года прорвать линию фронта и форсировать реку По.

К концу 1944 года немцам с большим трудом удаётся стабилизировать линию фронта на западе. 16 декабря немцы переходят в контрнаступление в Арденнах, которое становится полной неожиданностью для союзников. Немцам удаётся продвинуться на 100 километров вглубь Бельгии.

Цитирую: «В декабре 44-го года началось немецкое наступление в Арденнах, союзников теснили, и Черчилль обратился к Сталину: “Я буду благодарен, если Вы сможете сообщить мне, можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте”. Наше наступление планировалось позже, погода не благоприятствовала, но Сталин ответил: “Очень важно использовать наше превосходство против немцев в артиллерии и авиации. В этих видах требуется ясная погода для авиации и отсутствие низких туманов, мешающих артиллерии вести прицельный огонь...”. И тем не менее он заверил, что будет приказано “не считаясь с погодой, открыть широкие наступательные действия против немцев по всему центральному фронту не позже второй половины января”.

И наше наступление началось на 10 дней раньше. Что это значило? Это значило, что не всё снаряжение и боеприпасы были подвезены, а неподвезённые снаряды – это людские жизни. Мы, испытавшие в 41-м году, что такое преимущество противника в воздухе, понёсшие тогда огромные потери, лишили себя в этом наступлении главного своего преимущества. И история Отечественной войны, и краткая, и полная энциклопедии, и мемуары военачальников сообщают о низких туманах и о том, что мы лишили себя главного своего преимущества: авиации и прицельного огня артиллерии, мощные немецкие укрепления прорывала пехота жизнями своими, и люди подымались в атаку, шли в бой “За Родину! За Сталина!”. Мы никогда не узнаем, сколько тысяч, десятков тысяч полегло тогда, сколько их могло бы жить сейчас, если бы не их жизнями прорывали укрепления: юношей, начинавших жить, отцов, чьи дети осиротели».200

«16 января начались бои за освобождение самой Варшавы и в ночь на 17 января по окрепшему льду наши части ворвались в город».188

Неприятель в панике отступал. В течение 17 января все подразделения 2-го огнемётного батальона переправились через Вислу, и, двигаясь через Завады, Черняков и Марцелин, сосредоточились в Сельце. Хотя батальон шёл не в первом эшелоне наступавших войск и не принимал самого активного участия в штурме Варшавы, однако и он имел кое-что на своём счету: уничтожено 10 солдат противника, 4 взято в плен, ликвидирована 1 огневая точка врага. Потери батальона – 2 раненых солдата и 3 разбитых фугасных огнемёта.

Сравнительно недалеко от Дзиковицкого в городе находился прежний сослуживец Роман Лесь, подразделение которого принимало более активное участие в штурме, чем огнемётный батальон. Лесь описывал происходившие события так.

«2-й пехотный полк нашей дивизии, в составе которого я воевал, вступил в город со стороны района Охота, опустошённого и сильно пострадавшего. Однако поистине чудовищные разрушения нам предстояло увидеть в центре. В городе засели недобитые фашистские отряды, с которыми мы вели перестрелку. Впереди шли сапёры – в Варшаве было столько мин, что на каждом шагу нас подстерегала опасность. Стоял сильный мороз, не было воды, в немногих уцелевших зданиях не осталось ни единого стекла. По мере того, как мы приближались к центру, развалины разбомбленных домов всё более затрудняли продвижение. Когда мы добрались до площади Трёх Крестов, я увидел солдат, которые окружили сильно истощённого, заросшего бородой мужчину. Это был первый встреченный нами в руинах города человек – он скрывался в развалинах после разгрома Варшавского восстания. А несколько сот метров дальше, в Аллеях Ерозолимских, мы увидели толпы людей, которые шли в Варшаву со стороны Праги по замёрзшей Висле. Люди ходили среди развалин в поисках своих домов и могил близких, писали на уцелевших стенах весточки для своих семей».197

 Уже в 14 часов дня 17 января генерал Поплавский доложил командующему фронтом и польскому “правительству коммунистов”, как его называли, о взятии города.

В течение последующих нескольких дней 2-й огнемётный батальон сменил три места дислокации, переходя из одного пункта в другой. «Передышка использовалась для отдыха и приведения в надлежащий порядок оружия, военного имущества, а также для снабжения».195

В санитарную часть, как было известно, для нужд раненых поступал спирт. Теперь, когда наступило затишье и боёв не было, этот спирт, конечно, весь расходоваться не мог. Дзиковицкий переговорил со своим ординарцем, дал ему коня с телегой, и наказал добытъ спирт, и как можно больше. Спустя время ординарец возвратился. На телеге виднелся целый бочонок с желанной жидкостью!

К концу января 1945 года немецкие войска на Западном фронте останавливаются, а потом и вовсе перебрасывают войска на Восточный фронт, где Советская армия начинает Висло-Одерскую операцию. С февраля 1945 года боевые действия переводятся на территорию Германии. Германия к тому времени начала перебрасывать свои основные силы на защиту Берлина, и поэтому серьёзной обороны на западе у немцев не было.

27 января 1945 года 2-й огнемётный батальон в составе других войск начал 4-дневный пеший переход к городу Быдгощ. «Погода, – писал Поплавский, – не благоприятствовала маршу: вновь резко похолодало, сильные ветры крутили метели, нагромождавшие снежные заносы на дорогах.

Войска должны были проходить за сутки по 30 – 40, а то и по 60 километров. Транспорта не хватало, и солдаты передвигались пешим порядком, то и дело вытаскивая из сугробов застрявшие пушки и автомобили. Люди страшно уставали, мёрзли, но не унывали».191

В месяцы стремительного продвижения Красной Армии вглубь Третьего Рейха более 100 миллионов человек, живших в пределах гитлеровской Германии, оказалось в тёмном лабиринте, где их ждали ужасы, намного превосходящие всё, что пришлось испытать западным странам в годы Второй мировой войны. «Когда эта жаждущая отмщения Орда вошла в Германию, она представляла собой грозное зрелище. Даже сегодня многие россияне – да и само правительство – отказываются признать подлинный размах жестокостей, которые творила Красная Армия на пути к Берлину. Однако в 1945 году командование Красной Армии несомненно считало, что её бойцы вправе вести себя на германской земле как дикари. Сильнее всего пострадала Восточная Пруссия – на её обширных холмистых равнинах раскинулись поместья многих германских аристократов. В первые годы войны это было тихое захолустье, жившее почти как в мирные времена. Теперь она превратилась в кромешный ад. В Восточной Пруссии красноармейцы насиловали женщин в таком количестве, что речь явно шла не о чисто сексуальном удовлетворении, а о стремлении надругаться над целым народом. Перед лицом этого яростного наступления немецкое население Восточной Пруссии бежало без оглядки: по своему ужасу этот исход был одним из самых мрачных в истории.

В одну из самых холодных зим двадцатого столетия сотни тысяч мирных жителей (немногие счастливчики на телегах, а большинство пешком) устремились на запад по узкому коридору заснеженной равнины между сжимающимися клещами советского наступления. Только одно имело значение – спастись от русских. Дороги были забиты живыми, а обочины – трупами. Мёртвые младенцы лежали прямо на снегу. Некоторые беженцы, придя в ужас от этого смертоносного хаоса, поворачивали домой, говоря: “Может быть русские не так страшны, как говорят”. Позднее им оставалось только пожалеть об этом решении. Поравнявшись с колоннами беженцев, русские войска расстреливали их из пушек и пулемётов».207

*  *  *

Как вспоминал мой дедушка, к тому времени всем уже было ясно, что немцы, опасаясь ответного удара, не станут применять на фронте химическое оружие. Поэтому участники марша на Быдгощ, нагружённые вещами и оружием “до предела”, могли позволить себе некоторое облегчение: все противогазы и прочие средства химической защиты огнемётного батальона были погружены на автомобили и солдаты шли без этой лишней нагрузки.

А ещё дедушка с мучительным волнением вспоминал такой случай из истории того марша: «Как же мы все ожесточились тогда! Сейчас даже страшно вспоминать о собственной бесчеловечности. Был такой случай: шли мы маршем. Вокруг и вдоль самой дороги – трупы убитых немцев. И так все к этому уже привыкли, что даже порой не замечали их, перешагивали или становились сапогами прямо на животы, спины, лица убитых...

Рядом с нами лошади катили небольшую пушку. И вот на её пути повстречался очередной труп с распухшим животом и раздутым лицом. Он, конечно же, остался бы просто незамеченным, если бы одно колесо пушки не наехало ему на живот. Под колесом что-то лопнуло, хрустнуло и... одна нога убитого приподнялась так, как будто труп захотел пойти. Эта отвратительная картина вызвала в солдатах прямо-таки шквал, ураган безудержного хохота. Все вокруг буквально падали на снег от смеха. Смеялся и я».

Город Быдгощ, куда 2-й огнемётный батальон прибыл к 18 часам 30 января, был уже к этому времени взят. Расположившись на его окраине – в Бялых Блотах – личный состав получил новое пополнение и, используя передышку, занялся тренировками.

 

*  *  *

 

5 февраля 1945 года советско-польские войска начали бои за главную полосу сильнейшей гитлеровской оборонительной системы – Померанского (или Поморского) вала. 8 февраля на участке от Надажыце до Валча армия прорвала передний край главной полосы, а 10 февраля были взяты Мирославец, Любно и перерезано шоссе Валч – Мирославец.

С 4 по 11 февраля 1945 года в Крыму проходила Ялтинская конференция. На конференцию Т. Рузвельт и У. Черчилль явились просителями, имея в виду, что только Советский Союз способен выправить тяжёлое положение, сложившееся на фронтах западных союзников. Когда американцы прилетели в Ялту, Рузвельт был под впечатлением поражения, которое нанесли немцы американским войскам во время Арденно-Эльзасской операции и того, что Сталин их спас от разгрома, организовав досрочное наступление на Восточном фронте, которое вынудило немцев отозвать с Запада треть своих войск. И, наконец, Рузвельт понял, что все заверения Черчилля, что вот-вот Германия окажется у англосаксов в кармане, а русских оставят с носом, остановят их где-то на Висле, в крайнем случае на Одере, ничего не стоят.

Первостепенное место отводилось вопросу о зонах оккупации Германии. Во время конференции в Ялте союзникам казалось, что перед русскими открыта дорога через всю Европу, в то время как западные армии ещё не форсировали Рейн. В этих условиях было вероятно, что к концу войны русские займут большую часть Германии. И потому Соединенные Штаты стремились зарезервировать за собой соответствующую зону оккупации политическим соглашением.

В первоначальном проекте соглашения было принято решение о разделении Германии на три зоны оккупации – восточную под управлением СССР, северо-западную под управлением Великобритании и юго-западную под управлением США. Но в ходе переговоров между Сталиным, Черчиллем и Рузвельтом было решено, что Франции также должна быть предоставлена в Германии зона, подлежащая оккупации. Таким образом был сделан новый шаг в отношении признания прав Франции, хотя Рузвельт и говорил, что “речь идёт лишь о любезности по отношению к французам”. Весь “Большой Берлин”, остававшийся в советской зоне, должен был быть оккупирован войсками трёх держав (к которым впоследствии присоединился французский контингент) по соответствующим секторам. План совместной оккупации Берлина был обусловлен тем, что этот город должен был стать местопребыванием Союзного контрольного совета.

Также в ходе работы Ялтинской конференции были обсуждены такие вопросы, как принятие решения о создании Организации Объединённых Наций (ООН), принятие “Декларации об освобождённой Европе”, а также была достигнута договорённость о создании правительства Польши на широкой основе, с включением демократических деятелей из самой Польши и поляков из-за границы. Было решено, что советско-польская граница должна проходить по так называемой “Линии Керзона” с отступлением от неё в некоторых районах от 5 до 8 километров в пользу Польши. Кроме того, Польша должна получить существенное приращение территории на севере и на западе.

Кроме всего прочего, на Ялтинской конференции весомым подтверждением полного взаимопонимания сторон стал план массированной бомбёжки немецких городов, к которым отступали гитлеровские войска под ударами русских. На роль жертвы предлагались Лейпциг, Хемниц и Дрезден. Черчилль считал Дрезден одной из “особенно привлекательных целей”, хотя знал, что город переполнен беженцами. Вряд ли в нём были военные объекты, но он находился на пути наступления русских, так что Сталин одобрил его бомбёжку.

 

*  *  *

 

«11 февраля 1945 года Москва салютовала войскам 1-го Белорусского фронта, в том числе и соединениям 1-й армии Войска Польского двенадцатью артиллерийскими залпами».191

В связи с этим щедро посыпались так называемые “благодарности Сталина” – бланки с оттиснутым текстом, куда от руки вписывалась фамилия награждаемого. И, хотя 2-й огнемётный батальон находился во втором эшелоне наступавшей армии и не принимал прямого участия в боях за Померанский вал, “благодарности Сталина” получили и некоторые из его солдат, в частности, Геннадий Дзиковицкий. В переводе с польского её текст звучал так:

«Приказом от 11 февраля 1945 г. Верховный главнокомандующий Красной Армии, маршал Сталин, выражает Вам, Дзиковицкий Геннадий, поручник, благодарность за участие в боях за взятие городов: Злотув, Яструв, Редериц, Фридланд Поморский и других местностей Западного Поморья.

15 февраля 1945 г. Ком. полка: Титов».192

 

*  *  *

 

Ночью 13 февраля 1945 года произошёл налёт американо-британской авиации на Дрезден. Точнее, было совершено два налёта с интервалом в 3 часа. Сначала 245 самолётов подожгли город, вызвав в нём огненную бурю. Когда улицы Дрездена заполнились жителями, спасающимися от огня, 529 самолётов “Ланкастер” сбросили фугасные бомбы – для уничтожения людей и поддержания пожаров за счёт тяги, создаваемой просветами на месте рухнувших зданий. Участники налёта сравнивали горящий город с кратером вулкана, в котором кипит расплавленная лава. Пилоты говорили, что жар от огня ощущался даже в их кабинах. В Старом городе температура достигала тысячи градусов по Цельсию. Выжить не мог никто, даже в бомбоубежище.

В полдень 14 февраля произошло невероятное: 400 американских “летающих крепостей” сбросили бомбы на руины Дрездена, а истребители “Мустанг” расстреляли пробиравшихся среди развалин людей. Они не пощадили даже детей, которые направлялись на сборный пункт в городском парке. Потом американцы произвели ещё три авианалёта на город. Количество погибших точно не установлено, но среди них было множество военнопленных, в том числе из США и Великобритании. В ночь налёта в Дрездене должно было находиться около 1 миллиона 200 тысяч человек. Командование ВВС, понимая, что массовое убийство гражданского населения получит осуждение общественности, постаралось занизить число жертв.

В феврале 1945 года проводится Будапештская операция, после которой последний европейский союзник Германии – Венгрия – вынуждена капитулировать. Начинается наступление в Польше, Красная Армия занимает Восточную Пруссию.

20 февраля, после безуспешной попытки продолжить наступление, польская армия перешла к обороне.

21 февраля 1945 года рядовой 124-й стрелковой дивизии 28-летний Константин Иванович Диковицкий, призванный в Красную армию Любешовским районным военным комиссариатом Волынской области из деревни Деревок был, согласно поданным по инстанции документам, убит. Правда, это сообщение оказалось преждевременным, поскольку солдат выжил и погиб позже, через полтора месяца.

*  *  *

С 22 февраля 2-й огнемётный батальон расположился в городе Валче. Возможно, нижеприводимые рассказы дедушки относятся именно к этому городу. Здесь, на землях бывшего Рейха, население почти всё бежало на запад – не только дома, целые улицы опустели. Дзиковицкий с другими офицерами своей роты остановился в брошенном доме какого-то зажиточного бюргера, имевшего при доме торговую лавку. Так как боёв не было, решили устроить себе дружескую вечеринку. Дело за малым: достать спиртное. Предположили, что в таком доме, в каком они остановились, непременно должны быть какие-то запасы. И действительно, под домом обнаружился большой подвал, заставленный бутылками различной формы и с множеством всяких цветных наклеек. Лестницы не было. В подпол на верёвке спустился ординарец Дзиковицкого. К этой же верёвке привязали корзину и ординарец, ловко отбивая у бутылок горлышки, прикладывался, пробуя на вкус: крепкое или слабое содержимое в очередной бутылке. Слабые напитки он тут же отбрасывал, а крепкие складывал в корзину.

Рассказывал дедушка и такой случай. Тоже где-то здесь, на территории бывшей Германии, их батальон должен был войти в небольшой городок. Но прежде послали двух солдат с заданием проверить, нет ли в городишке немцев. Солдаты честно осмотрели всё, никого не обнаружив, и вышли на железнодорожную станцию. Тут они увидели брошенные цистерны и решили проверить их содержимое. Какова же была их радость, когда они обнаружили внутри спирт! Солдаты вылили воду из своих фляжек и наполнили спиртом. Залили его и в котелки. А потом, не откладывая надолго удовольствие, начали здесь же, у брошенных цистерн, пить...

Спирт оказался метиловым. Один из “пировавших” умер почти сразу. Другой, рослый и крепкий парень, известный в батальоне своей силой и выносливостью, мучался трое суток. Он ослеп, внутренности у него были сожжены и он только и мог, что стонать и корчиться. Смерть для него стала избавлением.

25 февраля 2-й огнемётный батальон в полном составе выступил из Валча через Любно, Нерадз, Мирославец, Нове Ляски. 1 марта началось новое советско-польское наступление, в котором огнемётный батальон пока не участвовал.

3 марта 1945 года на территории Восточной Пруссии под населённым пунктом Варген погиб в бою уроженец деревни Жолкино Пинского района 30-летний рядовой 279-го гвардейского стрелкового полка 91-й гвардейской стрелковой дивизии Красной Армии Николай Иванович Диковицкий, в 1944 году призванный Дубровицким районным военным комиссариатом Пинской области. (В дальнейшем он был перезахоронен в братскую могилу посёлка Переславское Зеленоградского района Калиниградской области).

Лишь 4 марта огнемётный батальон, в котором находился Геннадий Иванович Дзиковицкий, отправился маршем в направлении Злоченца, где получил задание захватить на западной окраине города плацдарм и закрепиться на нём.

«Перед выполнением задания на разведку был послан 3-й взвод 1-й роты фугасных огнемётов под командованием хорунжего Якуба Коротенко. Взвод переправился по разрушенному мосту на противоположный берег Дравы, но вскоре наткнулся на сильный огонь неприятельских пулемётов. Взвод вынужден был отступить вновь на левый берег Дравы и занять оборону.

Два часа солдаты вели тяжёлый бой с превосходящими силами врага. На помощь 3-му взводу поспешил 1-й взвод пулемётной роты под командованием подпоручника Тадеуша Галамбца. Немцы сдвинулись вправо и неожиданно открыли сильный огонь из пулемётов и автоматов по левому флангу взвода. Подпоручник Галамбец также приказал переместить на этот фланг свои пулемёты. В критический момент был тяжело ранен один из пулемётчиков – капрал Юзеф Шляшинский. Тотчас же к пулемёту подполз подпоручник Галамбец и начал поливать из него по упорно дерущемуся неприятелю. Гитлеровцы не остались в долгу. Очередь гитлеровского пулемёта прошила подпоручника Галамбца. Не поднялся уже в атаку со своими солдатами. Тяжело раненный, он боролся со смертью, отбиравшей крепость и силу из рук, стиснутых на ручках пулемёта. Увы! Смерть была сильнее воли...

Командование пулемётным взводом принял на себя хорунжий Коротенко. Однако этот необычно упорный бой продолжался уже недолго. Неприятель отступил, оставив на поле боя 30 убитых. 12 гитлеровцев, среди них один офицер СС, были взяты в плен. Кроме того, уничтожены два станковых пулемёта и патронная повозка противника с большим количеством патронов. Наши потери составили трое убитых и двое раненых».195

В записях Геннадия Дзиковицкого этот же случай описан так:

«После боёв в городе Злоченец у меня погиб командир взвода Тадеуш Галамбец. Его убил немецкий пулемётчик из окна дома в уличном бою. Вместе с ним был убит попавшей в голову пулей его помощник Зыгмунт Гроховский и мой земляк, наводчик пулемёта Иосиф Францевич Шляжинский, племянник Лужинецкого, работавшего у нас на заводе [“Прогресс”] в модельном цехе».188

Итог всего батальона за февраль и первые дни марта – 22 уничтоженные огневые точки противника, 120 сожжённых и убитых неприятельских солдат и офицеров, 104 взято в плен.

Частям, принимавшим участие в боях в Западном Поморье, были присвоены почётные наименования “поморских”. “Поморским” стал и 2-й огнемётный батальон.

*  *  *

Вследствие наступательных действий в Поморье гитлеровская оборона была прорвана и расчленена на две части. Одна часть гитлеровской группировки удерживалась ещё в начале марта в Западном Поморье с главным центром обороны в Щецине и в Колобжеге (Кольберге), другая же в Восточном Поморье – в укреплённой столице Восточной Пруссии городе Кёнигсберге. Успех будущего наступления на Берлин всецело зависел от полной ликвидации обеих группировок неприятеля и овладения укреплёнными городами и портами.

Первой была уничтожена группировка немцев, осаждённая в Кёнигсберге. «Русские разбомбили город до основания, и всё же штурмовым группам пришлось сражаться за каждый метр, используя огнемёты, чтобы уничтожить защитников, не желавших сдаваться. Когда красноармейцы в конце концов овладели городом, они перебили тысячи жителей. Женщин насиловали прямо в родильных отделениях больниц. Один врач вспоминает их отчаянные крики: “Пристрелите меня! Пристрелите меня!”, но мучители выбирали для своих жертв медленную смерть. Михаэль Вик – один из тех, кто выжил в этой бойне – рассказывает: “Каждого встреченного мужчину они убивали, а каждую женщину – насиловали. В ночи отовсюду слышались крики и мольбы о помощи. Они запирали людей в подвалах и поджигали дома. Они сгоняли мирных жителей на бывшие поля сражений в окрестностях города, и там расстреливали или сжигали.

Кровавая зима Восточной Пруссии – один из самых страшных эпизодов Второй мировой войны. Немцы по сей день испытывают ярость от того, что мир так мало о ней знает. Одна женщина из Восточной Пруссии сказала мне: “Это был наш холокост, но всем на это наплевать”».207

Перед войсками, в состав которых входил 2-й огнемётный батальон, стояла задача взять штурмом Колобжег. «Уже всё польское Поморье было освобождено от фашистов, – вспоминал Поплавский. –  Всё, за исключением древнего Колобжега. Остатки разбитых вражеских частей через леса пробирались к этому единственному в руках гитлеровцев порту, надеясь укрыться в крепости или эвакуироваться отсюда морем.

На дорогах, ведущих в Колобжег, – тысячи беженцев. Повозки, машины, стада обезумевшей скотины – всё это перемешалось с группами отступавших гитлеровцев, спешивших в “неприступную” крепость.

Действительно, Колобжег ни разу в истории не был взят штурмом. “Никто не сможет взять его и теперь”, – бахвалилось устами Геббельса немецкое радио».191

Под утро 8 марта 1945 года части Войска Польского приступили к штурму Колобжега. 2-й огнемётный батальон, находившийся всё ещё в Злоченце, получил 10-го марта приказ включиться в бои на участке 3-й пехотной дивизии. Предусматривалось включение огнемётчиков, вооружённых фугасными и ранцевыми огнемётами, в штурмовые группы.

*  *  *

 

Из записей Геннадия Дзиковицкого:

«По пути немцы оказывали упорное сопротивление, уничтожали за собой мосты, минировали дома, дороги, оставляли минные ловушки и так называемые “сюрпризы”. Всё немецкое население фашисты угоняли в глубь страны и в населённых пунктах людей не было, всё было брошено. Скот был закрыт в сараях и конюшнях без воды и пищи. Мы выпускали его в поля, так как тяжело было слышать рёв оголодавших животных. Теперь у нас стало хорошо с питанием и стало веселей».188

Во время этого марша в одном из “малых боёв” у небольшого городка Фалькенбурга Геннадий Дзиковицкий был легко ранен в ногу осколками разорвавшейся невдалеке мины.

12 марта 2-й огнемётный батальон подошёл к Колобжегу и вступил в бои. «12 марта огнемётчики, приданные пехотному батальону 7-го полка, выполнили все порученные им задания... Под сильным огнём неприятеля подбирались они к укреплённым домам и поджигали их. В тот день подожгли 10 зданий, занятых немцами, прокладывая путь наступающей пехоте. Гитлеровцы в панике выскакивали из пылающих домов и бросались наутёк. Огнемётчики расстреливали убегающих из пистолетов, а иногда, при поддержке пулемётной роты батальона, из станковых пулемётов. Особую известность заслужил 1-й взвод этой роты под командованием хорунжего Станислава Саржалы».195

С горечью вспоминал впоследствии мой дедушка, что в тех боях огнемётчики сжигали часто дома, в которых находились не одни только немецкие солдаты, а и просто гражданские лица – женщины и дети, немцы и поляки, превращавшиеся волей судьбы в безгласных заложников.

Огнемётчики знали об этом, но раздумывать не приходилось – законы войны жестоки. Горючая смесь посылалась в окна домов, где укрепились гитлеровцы и раздавался в ответ вой до смерти перепуганных мирных обитателей...

Из записей Дзиковицкого:

«Бои были очень тяжёлыми и стоили большой крови... У меня в роте был убит командир 1-го взвода Станислав Саржала. Это был замечательный человек и хороший командир. Прибыл он к нам из Быдгощи. 13 лет был шахтёром во Франции и, когда узнал об организации Войска Польского, вступил в его ряды. Он пал смертью героя от осколков танкового снаряда – один попал в грудь, другой в глаз. Смерть наступила мгновенно. Под Колобжегом был ранен в голову мой заместитель по политико-воспитательной работе хорунжий Рышард Бор. Пуля ударила в каску под острым углом, проломила её и отскочила. Однако осколки от каски проникли под кожу и остались в ране.

Военфельдшер Омельченко сделал ему перевязку и от госпиталя он отказался. Но на следующий день Бор уже не мог поднять голову – она распухла, а сам он был весь в жару. Отправили его в медсанбат, там вылечили и через 10 дней Бор уже вернулся в роту».188

«Солдаты штурмовых групп показали множество примеров мужества и героизма. Пулемётчики из пулемётной роты 2-го огнемётного батальона сильно помогли пехотным подразделениям. Неоднократно в течение одного часа они меняли огневые позиции и переходили с одного фланга на другой, стараясь наиболее эффективно расчищать путь пехоте, вытесняющей гитлеровцев из укреплённых зданий».195

Победа далась нелегко. Особенно упорно гитлеровцы защищали бетонные здания порта и элеватора. Со стороны моря пытались подойти их корабли и снять с берега своих солдат. Но артиллерия и самолёты советско-польских войск не дали им подойти близко к берегу и 18-го марта последние остатки немецкого гарнизона сдались в плен. У одного из пленных морских офицеров Дзиковицкий взял кинжал – красивое, с высококачественным стальным “золингеновским” клинком, холодное оружие. Этот кинжал хранился у Геннадия всю его последующую жизнь.

За время боёв в Колобжеге батальон потерял 75 солдат, то есть свыше 15 % от общего числа. Из них 51 человек получил ранения, а 24 – погибли.

После взятия Колобжега 2-й “поморский” огнемётный батальон вышел 20 марта из оперативного подчинения командирам 3-й и 6-й пехотных дивизий. С 22 марта сосредоточился на постой в Грыфицах, где находился штаб 1-й польской армии, а с 26 марта сменил место постоя и сосредоточился под Грыфицами в селе Чеслав.

В эти дни Дзиковицкий получил ещё одну “благодарность Сталина” со следующим текстом:

«Верховный главнокомандующий Красной Армии маршал Сталин приказом от 18 марта 1945 года выражает Вам, гражданин поручник Дзиковицкий Геннадий, благодарность за участие в успешных боевых действиях 1-й армии за взятие древнего славянского порта на Балтийском море КОЛОБЖЕГА. В честь победы в Москве 18 марта 1945 г. произведено 12 артиллерийских залпов из 120 орудий.

Да здравствуют победители Колобжега!

Март, 1945 г. Командир полка Титов».192

Все последующие дни пребывания в селе Чеслав были отданы военному обучению. Здесь батальон получил новое пополнение в количестве 125 человек. Прибыли также молодые офицеры, в основном на должности командиров взводов. Среди них в пулемётную роту Дзиковицкого был зачислен подпоручник Збигнев Новак. Он стал командиром 1-го взвода взамен убитого Станислава Саржалы. На должность командира 2-го взвода прибыл подпоручник Станислав Чернявский. Он занял место убитого ещё в Злоченце Тадеуша Галамбца. Несколько позже прибыл на должность командира 3-го взвода подпоручник Болеслав Шады. До него командиром этого взвода была женщина – хорунжий Вера Качановская, но что с ней стало и куда она делась, я не знаю, а дедушка мне ничего не рассказывал о ней. О Болеславе Шады он, вероятно подзабыв, в какой взвод тот был назначен, писал так: «Другой командир взвода, Болеслав Шады, был прислан мне на место погибшего Галамбца. Это был рослый, красивый парень, уже побывавший в боях и, после лечения в госпитале, прибывший в мою роту».188

Через день после захвата Красной Армией города Нейссе в Силезии было изнасиловано 182 католические монахини. В епархии Катовице было насчитано 66 беременных монахинь. В одном из женских монастырей были застрелены игуменья и её помощница, когда они с распростёртыми руками пытались защитить молодых монахинь. В журнале “Норд Америка” от 1 ноября 1945 года один священник сообщал, что ему известно «несколько деревень, в которых все женщины, даже пожилые женщины и девочки двенадцати лет, в течение недель ежедневно насиловались советскими солдатами».

24 марта 1945 года советские войска вошли в Данциг (Гданьск). 50-летняя данцигская учительница сообщала, что её племянница, 15 лет, была изнасилована семь раз, а другая племянница, 22 лет, была изнасилована пятнадцать раз. Советский офицер сказал группе женщин искать убежища в соборе. Когда они собрались там, туда зашли большевистские звери, и под звуки колоколов и органа, «отпраздновали» гнусную оргию, всю ночь насилуя всех женщин, некоторых более тридцати раз. Католический пастор в Данциге показал: «Они насиловали даже 8-летних девочек, и убивали тех мальчиков, которые пытались заслонить своих матерей».

26 марта в Силезии под Рацибожем был ранен в бою 54-летний уроженец деревни Жолкино Пинского района рядовой 915-го стрелкового полка 246-й стрелковой дивизии, призванный в Красную армию в 1944 году Пинским райвоенкоматом, Степан Матвеевич Диковицкий. Доставленный в госпиталь 265-го медицинско-санитарного батальона, на следующий день он умер от ран, а 28-го марта был похоронен в соседнем селении Розенгруд. Сообщение о его смерти было послано жене Анне Ивановне Диковицкой.

Сохранилась открытка, которую Геннадий послал в то время жене в Киев:

«4 апреля 1945 года. Дорогая Граничка! Посылаю тебе эту открытку, пусть она тебе напомнит нашу молодость и те дни, когда мы были вместе и радовались нашему счастью.

Открытка эта французская, из самого Парижа, очень буду жалеть, если она потеряется в дороге.

У нас весна. Хочется как никогда обнять тебя и крепко прижать к себе.

Целую всех вас. Твой Геня».192

6 апреля 1945 года в боях на территории Восточной Пруссии погиб рядовой солдат 781 стрелкового полка 124 стрелковой дивизии Красной Армии Константин Иванович Диковицкий, призванный на службу Любешовским районным военным комиссариатом Волынской области. Уж не был ли он сыном бывшего подпоручика, а затем титулярного советника Ивана Константиновича Дзиковицкого, проживавшего до большевистского переворота в Киевской губернии? Ведь имя Константин он мог получить по имени деда Константина Яковлевича, а букву “з” из фамилии вполне могли удалить для маскировки в смутное большевистское время… Похоронили солдата в братской могиле в посёлке, названном позднее Синявино, что в Зеленоградском районе. Кроме Диковицкого в общей могиле нашли упокоение ещё 430 воинов.

После кратковременной передышки 1-я польская армия должна была за 6 дней, – с 8 по 13 апреля, – совершить 200-километровый марш и сосредоточиться в районе Хойны, на правом крыле 1-го Белорусского фронта для участия в новой, Берлинской операции.

11 апреля в 24 часа 2-й огнемётный батальон выступил в направлении Одры (Одера). 16 апреля на рассвете началась Берлинская операция. Польские войска двигались на Берлин, обходя его с северо-запада.

К полудню 23 апреля соединения польской армии, тесно взаимодействуя с советскими кавалеристами, форсировали канал Альте Одер в районе Ораниенбурга и разбили 3-ю морскую дивизию противника. В этот день огнемётный батальон Титова сосредоточился в 2-х километрах на восток от Биркенвердера, где занял оборону вдоль северо-восточного, северного и северо-западного края местности. 24 апреля польская армия стала переходить к обороне. К этому времени она прошла уже с начала операции 80 километров и достигла рубежа Креммен – Флатов – Пернике – Науэн и должна была здесь прикрывать правое крыло завершавшей окружение Берлина главной группировки фронта.

«Штаб армии переехал в Биркенвердер, – писая Поплавский, – считавшийся дачным местом у берлинской знати. Это и на самом деле был райский уголок. Окружённый сосновым бором, он утопал в зелени. Первые весенние цветы украшали живописные виллы богачей».191

Теперь здесь отдыхали польские солдаты, забавляясь по мере возможностей – кто бренчаньем на музыкальных инструментах, оставленных на дачах, кто просто загорал или спал на солнышке.  Дзиковицкий обнаружил оставленный хозяевами велосипед и катался на нём по городку, очень довольный своей находкой.

25 апреля 1945 года войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов замкнули кольцо окружения вокруг Берлина. Известно, что Красная Армия в плен СС брала редко. О дивизии Дирлевангера осталось известно только то, что она сдалась под Берлином примерно 25 апреля. Всё. Больше – ничего. Ни слова, ни буквы. А ведь это – дивизия, а не взвод или рота!

26 апреля 2-й огнемётный батальон был придан командованию 3-й пехотной дивизии и выступил из Биркенвердера через Пиннов, Вельтен, Шванте в Амаленфельд. В ночь с 26 на 27 апреля батальон занял позицию в районе города Креммен, сменив уже утомившийся от боёв 1-й батальон 8-го пехотного полка.

Перед позициями батальона находились лесопильня и какие-то примыкающие к ней строения. Укрепившийся там неприятель вёл по району обороны батальона интенсивный огонь из автоматического оружия. В эту же ночь был выслан взвод автоматчиков, усиленный двумя пулемётами, с целью выбить гитлеровцев из лесопильни и прилегающих строений. После многочасового ожесточённого сражения немцы отступили на противоположный берег протекавшего за лесопильней канала Руппинер. На поле боя они оставили 10 убитых.

27 апреля возобновилось наступление 1-й армии Войска Польского и её соседей. Это была уже последняя операция во Второй мировой войне. По мере того, как Красная Армия продвигалась вперёд в 1945 году, Берлин становился городом практически без мужчин. Из гражданского населения 2 700 000 человек, 2 000 000 были женщины. Неудивительно, что страх перед изнасилованиями разносился по городу подобно чуме. Женщины осаждали докторов, ища информацию о быстрейших способах совершить самоубийство. На яд был огромный спрос.

На участке обороны 2-го огнемётного батальона 27 апреля с утра гитлеровцы открыли сильный огонь из артиллерийских орудий, миномётов и “панцерфаустов” (“фаустпатронов” – А.Д.) по лесопильне и соседствующим с ней постройкам. Несколько раз они также предпринимали контратаки, пытаясь отбить утраченный ночью объект. На позиции батальона были установлены 7 из 9 станковых пулемётов и командир роты Дзиковицкий также участвовал в отражении контратак. В этот день Геннадий был контужен.

Из его записей:  «В городе Креммен чуть не погиб от взрыва заминированного немцами склада с боеприпасами. Очень мне было трудно после взрыва, почти совсем оглох, голова кружилась и болела, но было это уже в 18-ти километрах от Берлина и мне не хотелось в это время расставаться с боевыми друзьями. Ведь победа была уже близка».188

В виденной мною копии документа об этом событии писалось так:

«Войско Польское. Воинская часть № 2453. 30. IX. 1946 г. гор. Скерневице .

Удостоверение. Настоящим удостоверяется, что старший лейтенант Дзиковицкий Геннадий, командир пульроты воинской части № 65485 27 апреля 1945 года во время военных действий в городе Креммен был контужен при взрыве одного из домов. Отказался от помещения в госпиталь, оставаясь при выполнении служебных обязанностей, за что получил личную благодарность командира части.

С оригиналом верно. Ком. в/ч 2453 (65485) майор Тимощук».192

28 апреля 1945 года итальянские партизаны захватывают и публично казнят Муссолини, повесив его вниз головой на городской площади.

В конце апреля 1945 года начинается битва за Берлин. Осознавая своё полное поражение, Гитлер и Геббельс покончили с собой. В последующие дни немецкие войска продолжали ожесточённое сопротивление, хотя несли огромные потери, которые им уже нечем было даже возмещать. «Подразделения батальона осуществили в это время несколько удачных вылазок, в результате которых была захвачена местность Зоммерфельд и взято в плен много гитлеровцев с оружием».195 Приказом главнокомандующего Войском Польским от 30 апреля 1945 года за № 0103 Дзиковицкий был награждён “Крестом храбрых”.

В районе Креммена огнемётный батальон встретил праздник Первое мая. С утра была ясная погода, ярко светило солнце, небо – без единой тучки. В этот день Геннадий написал домой открытку:

«Дорогая Граничка! Поздравляю тебя с днём 1-го мая и желаю счастья и здоровья. Высылаю тебе две посылки – одну на имя мамы, одну на тебя. На адрес новой квартиры. Мамина посылка будет от имени Бора Рышарда Францевича. Целую крепко. Геня. 1.5.45 г.».192

Вечером этого дня батальон получил приказ к 14 часам 3-го мая сосредоточиться в районе городка Фризак. Уже 2-го мая в войсках говорили о том, что Берлин капитулировал. Все понимали: скоро конец войне. В Берлине находилось благотворительное учреждение Хаус Делем, родильный дом и приют. Советские солдаты ворвались в него и многократно изнасиловали беременных и только что родивших женщин. Это не было одиночным эпизодом. Никто точно не знает, сколько всего женщин было изнасиловано, но по оценкам врачей, в одном только Берлине не менее 100 000 женщин, в возрасте от 10 до 70 лет. Последними из германской армии в Берлине погибли солдаты из Интернационального батальона СС. В основном – французы. Частью – норвежцы и шведы. Они дрались до последнего патрона, сражаясь за каждый угол. Всё было кончено, но они дрались.

После Фризака 2-й огнемётный батальон вступил на территорию Берлина, где передовые части всё ещё вели бои за овладение рейхстагом и в некоторых других точках города. Затем батальон через Фризак и Фербеллин двинулся к Магдебургу, что на берегу Эльбы, по которой должна была проходить линия раздела Германии между советскими и союзническими войсками.

Из записей Дзиковицкого: «Во время нашего марша к Эльбе немцы (гражданское население. – А.Д.) уже не имели возможности бежать. Большинство их сидело по домам, вывесив в окна белые простыни, полотенца и просто тряпки. Кое-где в лесах ещё прятались небольшие группы немецких солдат, но при нашем приближении они сдавались и бросали оружие. Многие из них переодевались в гражданское платье и разбегались по домам».188

8 мая после упорных двухнедельных боёв за германскую столицу немецкое командование подписывает акт о безоговорочной капитуляции. Германия разделена на четыре оккупационные зоны: советскую, американскую, британскую и французскую.

«Утром восьмого мая в пяти километрах от Магдебурга, – вспоминал Геннадий Дзиковицкий, – мы услышали выстрелы, заметили, что всё небо было усеяно разноцветными ракетами. Командир части майор Титов развернул роты в боевой порядок. Мы думали, что немцы идут в контратаку. Пулемётная и автоматная стрельба всё нарастала. Мы выслали разведку, вскоре она вернулась. Нам доложили – в городе наши части, а на том берегу – американцы и англичане. Стрельба –  это салют в честь окончания войны. В честь победы. Мы тоже начали палить, счастливые от того, что дожили до этого дня».198

9 мая 1945 года на торжественное собрание по поводу победы во 2-й огнемётный батальон прибыл начальник химического отдела 1-й армии подполковник Роман Вишневский. «Многие солдаты были награждены высшими боевыми наградами. Около 290 офицеров, подофицеров и солдат батальона получили награды за храбрость и мужество, проявленные во время действий на всём боевом пути».195

Геннадий Дзиковицкий был представлен к очередному воинскому званию – капитана, которое было вскоре ему присвоено.

 

*  *  *

 

ГЛАВА IV

 

МЕЖДУ ВОЙНОЙ И МИРОМ

(1945 – 1948 годы)

 

Есть только миг между прошлым и

будущим. Именно он называется “жизнь”.

Песня из кинофильма

«Земля Санникова».

 

В первый послевоенный день, 10 мая 1945 года, 2-й “Поморский” огнемётный батальон расположился на северо-восточной окраине Вандлитца, где разместился штаб 1-й польской армии. В этот же день офицеры батальона посетили концентрационный лагерь в Ораниенбурге. Хотя лагерь был освобождён уже около 2-х недель назад, в его бараках всё ещё находилось много больных, истощённых узников, которые рассказывали прибывшим польским офицерам о своих мучениях, о бесчеловечном обращении с ними немцев.

Из мемуаров Поплавского: «Шла молва о скором возвращении в Польшу, о скорой демобилизации. Говорили, что лучшая польская воинская часть поедет на Парад Победы то ли в Варшаву, то ли в Москву... И вдруг меня вызвали в Варшаву. Я думал, что речь пойдёт о параде, но услышал совсем другое: в Польше подняла голову реакция. Начались бесчинства и бандитизм. И молодой народной власти потребовалась помощь Войска Польского... Но пока что мне приказали отправить в Польшу лишь три пехотные дивизии».191

С 13 мая 2-й огнемётный батальон дислоцировался в районе Марксдорфа в целях охраны переехавшего сюда штаба армии. Здесь солдаты постоянно занимались боевой подготовкой, а в свободное время – спортом.

14 – 15 мая в северной Словении состоялась последнее сражение Второй мировой войны в Европе, в ходе которого Народно-Освободительная армия Югославии нанесла поражение немецким войскам и многочисленным силам коллаборационистов.

С 22 мая во всех ротах Поморского батальона стали проводиться 3-часовые занятия, кроме того, ежедневно упражнялись в строевой подготовке под руководством заместителя командира батальона по строевой части капитана Козырева.

Из мемуаров Поплавского: «Несколько раз навещал нас и начальник военной миссии СССР в Польше генерал-лейтенант С.С. Шатилов. Он вручал полякам советские ордена и медали. В те дни и я пережил огромную радость: мне вручили орден Ленина и Золотую Звезду Героя Советского Союза».191

По-видимому, тогда получил советскую боевую награду и Геннадий Дзиковицкий, так как в орденской книжке его записано, что её владелец имеет право на денежные выдачи и другие льготы и преимущества, связанные с правом на ношение ордена Красной Звезды, с 1-го июня 1945 года. Впоследствии, когда один корреспондент письменно просил Дзиковицкого ответить на ряд вопросов, в их числе он задал такой: “У вас шестнадцать советских и польских правительственных наград. Какая из них самая памятная?”. Дедушка ответил тогда: «Орден Красной Звезды. За участие в боях за город Кольберг на побережье Балтийского моря».198

18 июня штаб 1-й армии переехал в район Шпремберга. Туда же под начальством заместителя командира 2-го огнемётного батальона капитана Козырева в этот день отправилась 3-я рота огнемётчиков и один пулемётный взвод. 22 июня сюда прибыли остальные подразделения батальона и были размещены в Генрихсфельде под Шпрембергом с прежней задачей охраны штаба армии.

Из мемуаров Поплавского: «После парада я тотчас возвратился в Германию. В Зеелове ожидала новость: поступил приказ о возвращении всех оставшихся соединений армии в Польшу». 191

«Уже 30 июня рота фугасных огнемётов с пулемётным взводом выступила в путь на родину, а несколькими днями позже – остальные подразделения батальона вместе со штабом 1-й армии».195

Опять слово Поплавскому: «Долгий путь наших полков на Родину вылился в поистине триумфальное шествие. Повсюду их встречали ликующие толпы народа. Причём, многие люди – поляки из близлежащих городов, сёл и местечек – часами простаивали на дорогах, чтобы только взглянуть на своих верных защитников. Нисколько не преувеличивая, можно сказать, что обратный путь наших солдат был усыпан розами. Цветы красовались на их конфедератках, украшали танки и самоходки, орудия и грузовики, летели под ноги воинам, устилая ковром шоссе. Каждый город, село высылали навстречу делегации с хлебом-солью. В Польше не устраивали послевоенного парада победы, но этот марш наших войск по освобождённой земле вылился в подлинно всенародный праздник, какого ещё не знала тысячелетняя история страны».191

Для Геннадия этот триумфальный марш остался памятным тем солдатским “юмором”, какой был популярен среди воинов-освободителей из 2-го огнемётного батальона. Дедушка рассказывал, как они, офицеры, ехали впереди колонн солдат на сытых, откормленных лошадях, получавших вволю овса. При прохождении войск через очередной населённый пункт, когда вдоль дороги выстраивались жители, среди которых было много хорошеньких женщин и девушек, а также когда в открытые окна близлежащих домов солдатам приветственно махали платочками или кидали цветы представительницы прекрасного пола, лошади под офицерами вдруг начинали дружно и громко “пускать ветры”. Окошки в домах начинали стремительно закрываться, а те дамы, что находились у дороги, краснели и терялись. После этого вся солдатская колонна взрывалась громоподобным хохотом, тем самым приводя растерянных женщин в ещё большее смущение. Оказывается, всё это было заранее спланировано: перед выходом лошадей специально немного перекармливали, а затем, в “подходящий момент”, одновременно вонзали шпоры в лошадиные бока и сдерживали уздой... В результате происходила вышеописанная “шутка”.

 

*  *  *

 

В 1945 году Чехословакия и Польша вновь оказались перед необходимостью решить, наконец, все свои споры и закончить взаимные притязания и обвинения. Главная битва развернулась вокруг трёх китов – Оравы, Спиша, а также Клодзкой и Рацибужской территории, где чешское население являлось меньшинством. В июне 1945 года Чехословакия начала стягивать свои войска к Клодзку и Рацибужу. А в Междулесье был отправлен также и бронепоезд. В ответ на эти действия польское правительство приступило к концентрации своих войск по линии реки Ользи. Ни та, ни другая сторона в открытое столкновение вступать не решалась, за исключением обстрелов вражеских позиций, взаимных угроз и оскорблений.

А для поверженной Германии, как в советской зоне оккупации, так и в зонах оккупации союзников, наступили поистине чёрные дни. Хотя ещё в январе 1945 года Черчилль обещал немцам: «Мы, союзники, – не чудовища. По крайней мере, я могу это сказать Германии от имени Объединённых Наций... Мир, хотя и на основе безоговорочной капитуляции, принесёт Германии и Японии огромное и немедленное облегчение всех бедствий и страданий».

Этому лживому заверению американский учёный-историк доктор Остин Aпп противопоставил правду: Эти союзники, которые были “не чудовища”, в действительности изнасиловали больше европейских женщин, чем было изнасиловано во всей мировой истории. Они посадили Германию на диету голодомора. По прямому приказанию Дуайта Эйзенхауэра они убили свыше миллиона немецких военнопленных. Они ограбили 12 миллионов человек, лишив их своих домов, добра, еды и даже одежды, и выгнав с их родины. Они забрали у них четвёртую часть всех сельскохозяйственных земель, забрали у них корабли, заводы и сельскохозяйственные орудия труда, а затем приказали им жить земледелием.

Они замучили и заморили голодом до смерти больше немецких детей, чем было евреев, когда-либо живших в Германии. Они изнасиловали и развратили сотни тысяч немецких, австрийских и венгерских женщин и девочек от восьми до восьмидесяти лет. За один лишь год мирного времени они умертвили в пять раз больше немцев, чем их умерло за пять лет войны.

Насильниками были в основном солдаты Красной Армии, многие из них – небелые солдаты из азиатских республик Советского Союза. Однако многие насильники принадлежали к числу западных союзников. Все их оргии разрешались и поощрялись официальной “союзнической” политикой, которая целенаправленно натравливала их на немцев, а также на европейцев тех национальностей, которые были союзниками Германии в антикоммунистическом блоке.

Сильвестер Михельфельдер, лютеранский пастор, писал в “Крисчен Сенчери”: «Толпы безнаказанных бандитов в советской и американской форме грабят поезда. Женщин и девочек насилуют на глазах у всех. Их заставляют ходить голыми».

Согласно свидетельским показаниям, данным в Сенате США 17 июля 1945 года, когда колониальные французские войска под командованием Эйзенхауэра, – в большинстве своем африканцы, – вошли в немецкий город Штуттгарт, они согнали немецких женщин в метро и изнасиловали около двух тысяч из них. В одном только Штуттгарте войска под командованием Эйзенхауэра изнасиловали больше женщин за одну неделю, чем немецкие войска изнасиловали во Франции за целых четыре года. Фактом является то, что из всех основных воюющих сторон во Второй Мировой Войне у немецких войск был несравненно самый низкий показатель изнасиловании и грабежей.

Своей официальной политикой союзники создали такие условия, при которых только те матери могли спасти своих детей от голодной смерти, которые сами, или чьи сёстры становились наложницами оккупационных войск. По общему признанию, американские официальные лица снизили дневной рацион немцев до уровня ниже, чем американский завтрак, уровня, который медленно, но верно ведёт к смерти, если не принять меры.

Открытые изнасилования не были столь распространены в американских и британских войсках, как в советских войсках. Советские просто насиловали подряд всех лиц женского пола от восьми лет и выше, а если немец или немка убивали за что-нибудь советского солдата, пусть даже за изнасилование, то за это убивали 50 немцев, как сообщал журнал “Тайм” от 11 июня 1945 года. Что касается американских солдат, то их “приятное времяпрепровождение” зависело в значительной степени от “сотрудничества” немецких и австрийских женщин. У заморённых голодом и бездомных женщин такое сексуальное “сотрудничество” могло быть куплено за несколько центов или кусок хлеба.

 Лондонская “Уикли Ревью” от 25 октября 1945 года писала об американской зоне оккупации так: «Беспризорные молодые девушки открыто предлагают себя за еду или ночлег... всё очень просто, для продажи у них осталась единственная вещь, и они её продают... как способ умереть, это может быть даже хуже, чем голод, но это отодвигает смерть на месяцы, или даже годы».

Автор одной из статей в “Нью-Йорк Уорлд Телеграмм” констатировал: «Американцы смотрят на немок как на добычу, подобно фотоаппаратам и Люггерам». Доктор Г. Стюарт в медицинском отчёте, представленном генералу Эйзенхауэру, сообщал, что за первые шесть месяцев американской оккупации уровень венерических заболеваний возрос в двадцать раз по сравнению с уровнем, который был прежде в Германии.

 

*  *  *

 

Штаб 1-й армии обосновался в воеводском центре Катовице. Сюда же прибыл и 2-й огнемётный батальон. На Берлинской (Потсдамской) конференции глав правительств победивших стран – СССР, США и Великобритании, – проходившей с 17 июля по 2 августа 1945 года, было принято решение об окончательной передаче Польше её исторических земель, в своё время попавших под власть Германии и подвергшихся усиленному онемечиванию. Катовице также находился на этих воссоединённых с Польшей землях. Теперь происходило обратное: германизированные названия городов и прочих населённых пунктов заменялись на исконные польские, населению категорически запрещалось говорить в общественных местах по-немецки. Всюду были развешаны таблички: “Мувиць тилько по-польски” (“Говорить только по-польски”) и военные патрули следили за порядком, подвергая аресту тех, кто нарушал предписание.

Вообще то, что происходило в новой Польше с немцами, не принято афишировать. А правда в том, что ещё перед самым концом войны просоветское польское правительство организовало для них лагеря смерти, в которых садистски и методично уничтожались тысячи немцев, включая и немецкую молодёжь за её участие в организации “гитлерюгенд”. За каждого выданного властям немца доносчик получал премию – 200 долларов. В 20 километрах от Катовице, в Свитохловице, располагался один из таких концлагерей. Вот что творилось в нём.

«Число убитых было колоссальным, но в живых оставались ещё тысячи немцев, для которых выдумывали всё новые пытки. Так, немца подводили к собачьей конуре и если он не кричал “Гав! Гав!” – его жестоко били.

На перекличках надзиратели заставляли немцев избивать друг друга.

Морель (главный надзиратель) натренировал собак впиваться зубами в половые органы заключённых по команде “сик!”. Другая типичная пытка Мореля – заключённого привязывали под медленно капающую на голову холодную воду и держали до тех пор, пока тот не умирал.

Немцы в Свитохловице пытались сообщить о зверствах в концлагере внешнему миру. Одному немецкому юноше удалось бежать, но его поймали и перед строем измолотили железными прутьями в бесформенные куски мяса».228 Правда, Геннадий Иванович Дзиковицкий, как, впрочем, и большинство гражданских и военных в Польше, об этом даже не догадывался…

Я не знаю в точности, когда и где это произошло, но у меня создалось впечатление, что Геннадий Дзиковицкий познакомился с пани Ядвигой Островской во время нахождения 2-го огнемётного батальона в Катовице. Это была молодая женщина, художница. Встречались они долго. Пани Островская, я думаю, довольно сильно влюбилась в моего деда и, кажется, Дзиковицкому она тоже была небезразлична, хотя он никогда всерьёз не думал о том, чтобы развестись со своей женой и оставить без отца дочку Галю, которую он очень любил.

«В Катовице, – писал Дзиковицкий, – наша часть была расформирована. Старшие возраста были демобилизованы, а молодые уехали под Варшаву в город Скерневице».188 Батальон прибыл в Скерневице в первую половину августа, а Дзиковицкого, у которого опять открылись раны, прямо из Катовице отправили в военный санаторий Закопане, что находился в самых горах, в Краковском воеводстве. Так Геннадий расстался со своими боевыми друзьями.

В Закопане, на хорошей еде, здоровом сне, чистом горном воздухе, Дзиковицкий быстро окреп и вскоре зажил весёлой бурной жизнью. Он стал часто проводить время в местном ресторанчике под названием “Зацише” (“Затишье”), которое, по словам деда, было прямо противоположно действительной атмосфере, царившей там. К примеру, я слышал от него такой случай...

Как-то раз Дзиковицкий сидел в ресторане с друзьями из санатория и потихоньку накачивался спиртным. В зале было полно народу – в основном военных в польской и советской форме. Внимание Геннадия привлёк какой-то советский солдат-танкист. Он был уже пьян и ходил между столов, цепляясь ко всем и явно напрашиваясь на драку. Геннадий решил навести порядок: подойдя к пьяному солдату, он взял его за шиворот и вытолкал на улицу. Затем вернулся за свой столик и продолжил выпивку с компанией. Солдат же, почувствовав себя глубоко оскорблённым, побежал в танковую часть, в которой служил, затем, пьяный, забрался в танковый тягач, завел мотор, и, снеся ворота и не обращая внимания на кричавшего часового, понёсся на тягаче к ресторану. Можно представить себе, какой переполох поднялся в “Зацише”, когда через огромную стеклянную витрину, выходившую на улицу, в зал въехала бронированная машина!

У Дзиковицкого при себе был маленький трофейный бельгийский браунинг первого номера (“дамский”) и он, не желая падать лицом в грязь, храбро взобрался сзади на тягач и выстрелил пару раз в танковую смотровую щель. Тягач после выстрелов круто развернулся, вновь выскочил на улицу, и на бешеной скорости помчался по дороге. Дзиковицкий еле держался на броне. Хмель из него разом улетучился и он только мечтал о том, чтобы тягач хоть немного сбавил скорость, дав возможность спрыгнуть с него.

Наконец, на одном повороте машина действительно несколько сбросила скорость и Дзиковицкий кубарем скатился в придорожные кусты, лишь немного ударившись и поцарапавшись. Вскоре его нагнала толпа приятелей, бежавшая за тягачом “спасать Дзиковицкого”.

Вопреки опасениям, история эта прошла незамеченной, никто не поплатился за свою беспечность и самоволие, и санаторный отдых Геннадия продолжался почти в том же духе.

Вообще, надо сказать, военные после войны пользовались в Польше большой популярностью среди женского населения, а если военный был ещё и офицером и имел привлекательную внешность, чем в полном достатке обладал мой дедушка, проблемы скучать в одиночестве у него не существовало. Женщин, благосклонно принимавших знаки внимания со стороны Геннадия, было, видимо, немало. И, следует полагать, он не оскорблял их своим пренебрежением. Вероятно, известия о весёлой жизни “пана капитана” дошли даже до пани Островской, что, как мне кажется, доказывает содержание нижеследующей открытки от неё:

«Пан Капитан Г. Дзиковицкий. Закопане.

“Равнение на знамя!” (Это, я полагаю, армейский шуточный жаргон, означавший “Равнение на юбку!” или, иначе, “Внимание, женщина!”. – А. Д.).

Пребывание пана горца в Закопане точно соответствует образу горца, отдающего предпочтение игре на скрипочках и беспечно пренебрегающего своей художницей».192

На открытке, надо пояснить, был изображён карпатский горец, играющий на скрипке.

В отдыхе и развлечениях быстро прошёл месяц, оставшийся отныне в памяти Геннадия на всю жизнь. Он возвратился в Катовице, ожидая дальнейших распоряжений относительно своей службы. Некоторое время, пока Геннадий не получил назначение, он жил в городе подобно отпускнику. Дзиковицкий снимал жильё у одной пожилой польской четы, с которой вошёл в очень хорошие отношения. Хозяин дома был до войны подполковником в полиции. Я видел его фотографию в форме – довольно представительный мужчина с усиками “а-ля Гитлер”. Хозяйка, пани Хелена, на вид простая и добрая женщина. Они не признавали русского имени Геннадия и называли его ласковым польским именем Янусь. Даже на серебряном портсигаре, который они подарили Дзиковицкому, супруги заказали ювелиру сделать вензель из букв “J” и “D”, что означало “Янусь Дзиковицкий”.

Вообще говоря, обстановка в Польше была далеко не стабильной. Несмотря на начавшееся сокращение армии, именно она была хозяином положения в стране, строителем нового государства и основной опорой “правительства коммунистов”. А в ней, в армии, руководящие посты занимали либо “русские поляки”, подобно генералам Поплавскому и Сверчевскому, либо “польские русские”, подобно Роле-Жимерскому и Завадскому. Номинальные руководители страны, такие, как Болеслав Берут и Владислав Гомулка, всю войну проездили в обозе Войска Польского и фактически представляли из себя лишь марионеток в руках армии, за которой чувствовалась крепкая хватка генералиссимуса Сталина.

Разрешение Сталина на выезд после войны в Польшу белорусских «поляков», а точнее белорусских католиков, привело к заметным изменениям в составе населения Белоруссии. Ведь уезжали не флегматичные и инертные люди. У таких людей всегда не хватает энергии на судьбоносные решения. Они плывут по течению жизни. Уехали самые активные и гармоничные представители белорусского этноса. Где теперь белорусские Радзивиллы, Сапеги, Острожские? Зато такие фамилии можно было очень часто встретить в послевоенной Польше. Именно уехавшие добавили заряда энергии в польское общество.

Естественно, в Польше, всегда отличавшейся духом вольнолюбия и независимости, для создания сталинской модели государства требовалось какое-то время, компромиссы, сила и приманка. В качестве последней был применён высокий жизненный уровень поляков на присоединённых от Германии землях, искусственно созданный в разорённой стране за счёт понижения жизненного уровня народа в Советском Союзе. Так полякам демонстрировались “преимущества социализма” и “выгода дружбы” с СССР.

Из мемуаров Поплавского: «Большим злом для страны был в то время бандитизм, насаждавшийся реакцией. В Катовице бандиты подожгли здание ратуши и несколько домов. Пытались поджечь здание театра, но были пойманы. Диверсионные акты совершались во Вроцлаве, Елене Гуре, Легнице.

Тяжёлое время переживала тогда Польша. В борьбе с реакцией погибло 15 тысяч членов Польской рабочей партии. Тайком, из-за угла нападали они на рабочих лишь за то, что те трудились над восстановлением промышленности.

Части Войска Польского не раз приходили на помощь властям в ликвидации бандитских шаек».191

16 сентября 1945 года отмечалась вторая годовщина 1-й армии Войска Польского. Торжество происходило на катовицком стадионе. Прибыли представители партийного и государственного руководства Польши, делегаты от советских армий, другие гости. Трибуны стадиона были заполнены до отказа. Зачитали постановление Крайовой Рады Народовой о награждении 1-й армии высшим орденом Польской республики – Крестом Грюнвальда 1 степени. Я полагаю, что на этом торжестве присутствовал и мой дедушка.

Через пять дней, 24 сентября 1945 года, капитану Дзиковицкому начальник отдела кадров 1-й польской армии майор Мазур от имени Президиума Верховного Совета СССР вручил медаль “За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 годов”.

Из мемуаров Поплавского: «Итак, польские вооружённые силы переходили на мирное положение. 1-я и 2-я армии расформировывались. В стране создавалось семь военных округов. Я получил назначение на должность командующего войсками Вроцлавского военного округа».191

Решена, наконец, была и судьба Дзиковицкого. Он направлялся для дальнейшего прохождения службы в небольшой уютный городок Рацибуж на границе с Чехословакией. В его документах я нашёл дату нового назначения: «Подтверждаю, что капитан Дзиковицкий Геннадий состоит на воинской службе в участке 46-й комендатуры войск пограничной охраны с 10.10.1945 г. в должности начальника 1 отдела. Начальник штаба 46-й комендатуры. (Подпись)».192

Первый отдел комендатуры был отделом разведки и Дзиковицкий поэтому являлся начальником разведки, и, одновременно, заместителем начальника комендатуры майора Семашко – полного человека, на всех фотографиях выглядящего каким-то помятым рядом со своим наглаженным и подтянутым заместителем. 46-я комендатура входила в 10-й отряд войск пограничной охраны, начальником которого был “русский поляк” Муравицкий, территориально подчинявшийся начальнику Вроцлавского (или Слёнского) военного округа, то есть бывшему командующему 1-й армией генералу Поплавскому.

Жизнь Дзиковицкого в Рацибуже была превосходной. В этом аккуратном, чистеньком, хотя и сильно разрушенном бомбардировками, почти немецком городке политические бури, сотрясавшие страну, практически не ощущались. Служба была не особенно хлопотной и начальнику отдела разведки приходилось заниматься довольно несерьёзными делами, наподобие следующего.

Издавна по обе стороны польско-чешской границы жили родственники, привыкшие свободно ходить друг к другу в гости. Теперь, из-за сложных отношений между Варшавой и Прагой, неофициальные переходы через границу были запрещены, но жители старались всеми правдами и неправдами обойти этот запрет.

Как-то произошёл такой случай. В пограничном наряде находились двое солдат, из которых один был старым, а другой молодым. Старый солдат сказал молодому: “Ты постой пока один, а я схожу в соседнюю деревню. Там у меня есть родственники и я принесу от них самогона – потом вместе выпьем”. Молодой остался один. И как раз в это время некий мужчина переходил границу со стороны Польши. На требование молодого солдатика остановиться ответа не последовало, а когда боец пригрозил выстрелить, мужчина, здоровый и сильный, повернулся, подошёл к щупленькому солдатику и... просто отобрал у него оружие, бросив затем винтовку в соседнее озерцо. Затем он спокойно продолжил свой путь.

Из этого мог возникнуть большой скандал, но в этом никто не был заинтересован и удалось всё решить тихо. Мужчину Дзиковицкий приказал разыскать и его заставили нырять в озеро до тех пор, пока он не нашёл оружие. Солдаты были наказаны и этим всё кончилось.

Вообще же, время здесь летело легко и быстро. В этой же 46-й комендатуре при штабе работала теперь и пани Островская, с которой Геннадий весело проводил время в многочисленных пикниках, поездках к друзьям и знакомым, которых у пани Ядвиги было великое множество как  в самом городе, так и в его окрестностях.

Уже в старости дедушка говорил, как бы пытаясь найти себе оправдание за то, что, в конце концов, ему пришлось расстаться с пани Островской: “Всё равно это ни к чему хорошему бы не привело. Я бы не смог оставить свою Галочку... Да и пани Островская любила выпить...”. Конечно, в то время, когда я знал своего деда, всё уже было в далёком прошлом, бабушка давно уже всё простила ему и только фотография молодого Дзиковицкого с плечом отрезанной от него женщины в альбоме живо напоминала минувшее. Да ещё, пожалуй, когда я своими расспросами поднимал волну воспоминаний, бабушка с каким-то особенным выражением голоса говорила, бывало, деду: “Что? Помнишь эту-то... свою пани?”, на что дедушка всегда предпочитал отмалчиваться.

В канун праздника Рождества приказом Главнокомандующего Войска Польского от 24 декабря 1945 года в ознаменование боевых заслуг Дзиковицкий был награждён польской “Серебряной медалью, заслуженной на поле брани”.

Поскольку Рацибуж стоял на землях, прежде входивших в состав Германии, в нём было много домов, хозяева которых, немцы, в своё время бежали вместе с отступавшей немецкой армией. В этих брошенных домах оставалось много дорогого имущества. Новая власть разрешила обращать это брошенное имущество любому желающему в свою собственность при условии уплаты небольших денежных отчислений в пользу местных государственных органов. Солдаты понанесли множество ценных и красивых вещей в дом Дзиковицкого, что превратило его по обстановке в некое подобие богатого панского особняка. В качестве домохозяйки Геннадий держал Гертруду – вдову убитого под Сталинградом немецкого офицера, которая аккуратно вела всё хозяйство, хотя ворчала по поводу “новой власти”.

К началу 1946 года власть коммунистов в Польше несколько укрепилась. Хотя всё ещё продолжались во многих районах страны вооружённые стычки и к руководству страной даже были временно допущены представители оппозиции, опасность прямого поворота внешне- и внутриполитического курса в Польше миновала. Необходимость прямой военной помощи со стороны советских военнослужащих переставала быть столь острой, как прежде. В СССР возвращались около 11 тысяч советских офицеров, служивших в Войске Польском. Однако полностью без военных из Советского Союза новая власть в Польше ещё не могла чувствовать себя уверенно и часть их, в основном из числа высших должностных лиц, оставалась в стране.

А для немцев в Германии всё ещё продолжались чёрные дни. Согласно лондонской “Международной Службе Новостей” от 31 января 1946 года, когда жёны американских солдат приехали в Германию, то они получили специальное разрешение носить военную форму, потому что американские солдаты не хотели, чтобы оккупационные войска по ошибке приняли их за немецких девушек и поступили с ними так, как они поступают с немками.

23 февраля 1946 года Главнокомандующий Войска Польского маршал М. Роля-Жимерский в связи с праздником Дня Советской армии издал специальный приказ. В нём, в частности, говорилось:

«Советские офицеры формировали соединения, обучали наши собственные польские народные кадры. Советские офицеры командовали многими нашими соединениями в боях, ведя их по пути побед. Многие из них пали на поле брани, сражаясь в рядах Войска Польского. По окончании войны трудились над мирным преобразованием войска, воздвигая фундамент дальнейшего развития Польских вооружённых сил.

В настоящую минуту большая часть офицеров Красной Армии уже отправилась на родину, снискав заслуженную благодарность Войска Польского и всего народа.

По просьбе правительства Республики и с согласия советского правительства часть офицеров из Красной Армии остаётся в наших рядах. Под их руководством наши молодые офицеры из народа, которые в большинстве своём с честью выдержали трудный экзамен фронта, подготовившись к высшему командованию, получили квалификацию, необходимую для высшего офицера современной армии...

В день празднования 28-й годовщины Красной Армии, когда весь польский народ воздаёт почести героическим советским солдатам, в ознаменование выдающихся заслуг в строительстве возрождённого Войска Польского – всех прибывших из Красной Армии, несших службу в Войске Польском – награждаем “Крестом Заслуги”.

Каждому прибывшему из Красной Армии, несущему службу в Войске Польском, вручить именной экземпляр данного приказа».192

В соответствии с вышеозначенным приказом маршала Польши Геннадий получил орден “Серебряный Крест Заслуги”. Думаю, получил он немало и неофициальных, дружеских поздравлений от уже многочисленных друзей и знакомых в Польше. У меня, правда, на руках есть только одно такого рода, отправленное “капитану Дзиковицкому Геннадию в Рацибуж, на улицу имени Роли-Жимерского, дом № 56” 22 февраля 1946 года из Торуни. В открытке короткая надпись: «Сердечные поздравления из ожидаемого оздоровительного отпуска». И чья-то подпись.

Не забывали Дзиковицкого и его товарищи по войне, с которыми он служил во 2-м огнемётном батальоне. Среди его бумаг есть фотография, на которой засняты два командира взводов в бывшей пулемётной роте Дзиковицкого – Збигнев Новак и Болеслав Шады. На обратной стороне снимка надпись: «Любимому командиру на память. Новак, Шады. Скерневице. 10 марта 1946 года».192

Накануне первой годовщины разгрома Германии, 27 апреля 1946 года, “Радио Ватикана” утверждало, что из советской оккупационной зоны в Восточной Германии доносятся мольбы о помощи “от зверски насилуемых девочек и женщин, чьё физическое и нравственное здоровье совершенно подорвано”.

9 мая 1946 года праздновалась победа. Дзиковицкому была вручена новая польская награда – “Медаль победы и свободы”, и при ней диплом, написанный от имени маршала Жимерского, с текстом: «В ознаменование заслуг, положенных в войне с немцами для дела победы польского народа над фашистским варварством и триумфа идеи демократической свободы жалуется капитану Дзиковицкому Геннадию сыну Яна “Медаль победы и свободы”. Гливице, 9 мая 1946 года. Командир 10 отряда пограничной охраны подполковник Муравицкий».

Гливице, или Глейвиц, как при немцах назывался этот город, был местом расположения командования 10-го отряда пограничной охраны. Видимо, Дзиковицкий и Муравицкий хорошо знали друг друга и отношения их были неплохими. Среди альбомов дедушки есть фотоснимок, на котором засняты вместе Поплавский и Муравицкий, а на обратной стороне имеется надпись: «На память Мусе, Коле, Толичке от папы и командующего 1-й армии Героя Советского Союза генерал-полковника т[оварища] Поплавского. 15.05.46 года. А. Муравицкий. Г. Глейвиц».192 Вполне естественно предположить, что это фото могло попасть к Дзиковицкому только от самого командира 10-го отряда.

Напряжённая ситуация на чехословацко-польской границе просуществовала почти год, пока, наконец, в неё не вмешался Сталин. По его приказу чешские войска отошли за линию реки Опавы. Но тогда же, в мае 1946 года, чехословацкая сторона расширила свои требования к Польше.

15 мая 1946 года военный атташе при посольстве СССР в Польше генерал-майор Маслов вручил Дзиковицкому сразу две медали – “За освобождение Варшавы” и “За взятие Берлина”.

Приходилось Дзиковицкому нередко встречаться с командующим Вроцлавским военным округом генералом Поплавским. В общем, Дзиковицкий занимал довольно заметное место в системе местных военных властей и, следуя обычаям польского общества, он даже заказал в типографии именные визитные карточки и именную почтовую бумагу, что было крайне нехарактерно для офицерского быта того времени в Советской России.

Во время одной из его поездок во Вроцлав, на так называемые “сборы” у генерала Поплавского, Геннадий встретил своего старого сослуживца по 1-й польской дивизии, с которым начинал служить в формировавшейся под Рязанью польской воинской части. Это был Ян Конечны, уже упоминавшийся мною выше старшина в бывшей пулемётной роте Дзиковицкого. Из записей деда: «Уже после войны я встретил его в чине майора, он, как и я, служил в погранвойсках. Встретились мы в городе Вроцлаве на сборе у генерала Поплавского».188

Примерно во второй половине мая 1946 года Дзиковицкий получил отпуск, который провёл в Советском Союзе, в Киеве, получив разрешение на поездку к семье. В кругу родных Геннадий провёл около месяца. Тогда же было решено, что он оформит вызов семье, чтобы жена и дочь смогли приехать к нему в Рацибуж.

29 июня 1946 года Дзиковицкий был награждён “Знаком Грюнвальдским”, а через месяц, 30 июля, он получил вторую “Серебряную медаль, заслуженную на поле брани”. В августе ему вручили “Медаль за Одру, Нису и Балтику”.

Если судить о жизни Дзиковицкого в Польше только по этим внешним знакам отличия, то может сложиться впечатление, что она была совершенно безоблачной, не вызывающей ни сомнений, ни раздумий. Но это было не совсем так. Во-первых, в Польшу доходили известия о вновь происходящих массовых репрессиях в СССР. Во-вторых, Геннадий не мог не ощущать вокруг себя атмосферы запугивания, в которой в Польше вводилась “сталинская модель социализма”. В-третьих, Геннадий остро чувствовал, – я помню это из его рассказов, – вновь накалившийся после войны дух карьеризма, угодничества и чинопочитания, временно ослабший в низовых звеньях армии в годы войны и, как зараза, перекочевавший из Советской армии в новое Войско Польское.

Дзиковицкому не раз намекали на желательность его вступления в партию и даже прямо предлагали сделать это, открыто увязывая его согласие с дальнейшей карьерой. Включись тогда он в эту погоню за должностями, он, несомненно, занял бы видное положение. Если проследить за судьбой дедушкиных друзей и подчинённых, включившихся в “игру”, утверждать я это могу с большой долей вероятности. Но Дзиковицкий не захотел стать “игроком”. Он хотел остаться самим собой.

Свидетельство польского ксёндза Яна Сикорского: «Во время войны начались аресты, и ксёндз Ян Ситник, мой предшественник, был изгнан из храма. При сталинщине, когда были репрессии, они коснулись и ксёндза. И так было по всей Польше.

Сталинский строй утверждал коллективизм, ведущий к отрицанию индивидуальности. Мне эта дорога всегда казалась неправильной. Господь не создавал коллектив, он создавал лишь отдельных людей. Немало лет мне с огорчением доводилось наблюдать коллективизм сталинского типа, который ни во что не ставил конкретного человека».199

Пока в Восточной Европе полным ходом шло строительство “сталинского социализма”, среди западных союзников СССР постепенно набирали силу антисоветские настроения. В частности, давний идеолог создания атомной бомбы английский математик Бертран Рассел в 1946 году в “Бюллетене учёных-атомщиков” подчёркивал, что он предложил разрабатывать ядерное оружие с единственной целью – добиться установления власти Мирового правительства, заставив суверенные государства под угрозой применения супербомбы отказаться от своей независимости. Позже он требовал нанести превентивный ядерный удар по СССР. Но не за то, что “русские танки за 48 часов могли сбросить американцев в море и выйти к Ла-Маншу”, а за то, что Сталин воспротивился идее преобразования Организации Объединённых Наций в Мировое правительство. Именно на идеях Рассела сперва возникло напряжение в отношениях между СССР и бывшими союзниками по антигитлеровской коалиции, а затем “холодная война” между ними и гонка ядерных вооружений.

Но это была большая политика, особенности которой держались втайне и не были, конечно, известны на уровне, на котором находился капитан Войска Польского Дзиковицкий. Геннадию, несомненно, нравились его тогдашнее положение, возможность весёлой и насыщенной удовольствиями жизни, наличие друзей, любовницы, уважение, но, когда его как-то вызвали и официально предложили принять польское подданство, он отказался. Во-первых, он всё ещё мечтал прожить оставшуюся жизнь на родине, на Украине, а, во-вторых, у него возникли опасения: не проверка ли это его отношения к СССР, к Сталину. Он ведь не был даже членом коммунистической партии, что само по себе уже считалось минусом в биографии должностного лица. В общем, Дзиковицкий решил не испытывать судьбу и отказался от предложенного польского гражданства. И, надо сказать, до конца своей жизни он так и не узнал, что тогда было: искреннее предложение или проверка...

Вскоре было получено разрешение на переезд семьи Геннадия из Киева к нему в Польшу. 4 марта 1947 года в трудовой книжке его жены появилась запись: “Освобождена по семейным обстоятельствам”. А 10 марта 1947 года под давлением Москвы Польша и Чехословакия заключили “Договор о дружбе”. Однако, основные пункты взаимных притязаний, Клодзк и Заользье, так и остались неурегулированными.

Для Глафиры, прибывшей в Рацибуж, разница в новом и старом положении была весьма ощутимой. После голода в России она с дочерью увидела продуктовое и товарное изобилие, после пребывания в положении “маленького человека” – положение жены второго лица в городе, вход во все другие известные в городе семьи, после проживания в скромном доме на окраине Киева, который приходилось содержать своими силами – богатая ухоженная квартира с прислугой, после каждодневного труда в хлопотной должности билетного кассира на железнодорожной станции Святошино для Глафиры наступило время беззаботного существования.

Маленькая Галя быстро передружилась со всеми соседскими девочками и мальчиками, научилась говорить по-польски, и была участницей многих шумных игр детворы.

Спустя некоторое время наступил церковный праздник – Пасха. Для поляков, с их вековыми католическими традициями, этот день был особенным. Геннадий взял на торжество с собой семью.

Когда показалась процессия, народ вокруг бурно приветствовал её участников. Над ксёндзом четыре пограничника из 46-й комендатуры, с автоматами за плечами, несли богато украшенный балдахин. Ксёндз благословлял толпы народа, выстроившиеся по пути следования процессии, в которой шли, кроме взрослых, только что конфирмованные, то есть принятые в общину верующих, девочки и мальчики в нарядных платьицах и костюмчиках. Всё выглядело пышно, значительно и, для глаз человека из СССР, нелепо: церковь и пограничники в одной пьесе. Хотя объяснялось это просто: церковь в Польше ещё не была отделена от государства, несмотря на политику прессинга, проводившуюся в отношении её.

Лето 1947 года проходило насыщенно: частые выходы в гости, приём гостей у себя, выезды с офицерами комендатуры и их семьями на отдых, на футбольные матчи с соседями-чехами, много сохранилось фотографий, свидетельствующих о поездках Геннадия с семьёй в горы. Однако в личной жизни тлела некоторая напряжённость. В частности, много неприятных моментов происходило из-за продолжавшейся связи Геннадия с пани Островской, хотя внешне ничего особенного не случалось и Глафира с мужем даже, бывало, встречались с пани Ядвигой в общих компаниях, на пикниках. Кроме того, если Геннадий чувствовал себя как рыба в воде среди других поляков, то Глафира всё никак не могла освоиться в новой для себя роли и ощущала неудобство, скованность в этом чуждом ей кругу людей, а также испытывала тоску по прошлой жизни в Забайкалье. Как следствие внутреннего неприятия окружающей действительности, у неё возникло чувство ненависти ко всему польскому и она стала такой великорусской патриоткой, какой не чувствовала себя, я думаю, никогда прежде. Дочь тоже ощущала тоску по родине и замечания матери на эту тему падали на благодатную почву. Один раз Галя даже совершила побег нз дома, собираясь вернуться в Россию, но отправилась совсем в другую сторону и вскоре была найдена и возвращена родителям.

Многие советские офицеры, служившие после войны в Польше, успели здесь жениться. У части из них уже были дети. Но в 1947 году “отец всех времён и народов” Сталин издал приказ, согласно которому все советские военнослужащие, находящиеся за границей и заведшие там семьи, должны быть возвращены в СССР. Были такие офицеры и в Рацибуже. На глазах Дзиковицких по одному указанию “вождя” рушились семьи, жёны оставались без мужей, дети без отцов. На вокзале, когда отправляли этих советских офицеров на родину, собралась огромная толпа, многие обнимались и плакали, сознавая, что расстаются навсегда... Дзиковицкие тоже были там, так как среди отъезжавших были и их друзья.

Рацибуж был хорошим городом. Кроме воспоминаний Геннадия и его дочери, у меня есть одна открытка, посланная дедушке в то время из-под Варшавы, в которой проводится та же мысль. В переводе с польского она звучит так:

«Пан майор! Посылаю с грустью по Вам сердечные поздравления, а также всей семье и, особенно, Галинке. Никуда нельзя выходить, неописуемая грусть о любимом Рацибуже, вспоминаю ежедневно.

Пан майор, прошу что-нибудь написать, это единственное, что доставит несомненное удовольствие.

Сердечные поклоны. Весола. 12.08.47 года. (Подпись неразборчива – А.Д.). Стоит также и адрес отправителя: “Весола (около Варшавы). Войсковой номер части 5282”».12

Как бы то ни было, срок пребывания в городе Геннадия, да и вообще в Польше, подходил уже к концу. Так как Дзиковицкий зарекомендовал себя хорошим командиром и не допускал огрешностей или просчётов во вверенной службе, ему в скором времени в приказном порядке предложили повышение – занять пост то ли начальника погранотряда, то ли коменданта в городе Хрубешуве.

Обстановка там была неспокойной. В районе города действовали отряды Армии Крайовой, другие антиправительственные группы, совершавшие многочисленные террористические акты. Бывшего командира однажды нашли повешенным на колючей проволоке на воротах его же собственной заставы. Патрулирование и переходы от одной до другой укреплённой точки осмеливались производить только силами до 30 человек, но и в этом случае часто теряли до 6 – 7 человек раненых и убитых от неожиданной пулемётной или автоматной очереди из близлежащих кустов.

Будь Геннадий один, он скорее всего принял бы такое повышение, но с ним была семья. За жизнь жены и дочери он очень опасался. Ведь нередки были случаи, когда бандиты приходили в дом к какому-либо офицеру Войска Польского и либо вырезали его семью, либо, уведя с собой в леса, шантажировали офицера.

Взвесив эти доводы, да ещё приняв во внимание то, что жена с дочерью скучают по родине, а сам он никогда не переставал думать о возвращении на Украину, Дзиковицкий решил отказаться от повышения и, сославшись на своё действительно неважное послевоенное здоровье, попросил уволить его в отставку. В конце августа или первой половине сентября 1947 года семья Дзиковицких, быстро распродав за бесценок имущество, выехала поездом из Рацибужа в СССР. Геннадий навсегда распрощался и с возможностью блестящей карьеры, которая, впрочем, не привлекала его, и с пани Островской, и со многими-многими друзьями и хорошими знакомыми. Была подведена решительная черта под одним из этапов жизненного пути...

 

*  *  *

 

Геннадий Дзиковицкий выехал с семьёй через Львов в Киев.

Сложным и противоречивым было моральное и материальное положение людей в СССР. «Победа советских солдат в Великой Отечественной войне породила надежды на лучшую долю. Среди солдат, возвращавшихся в разорённые деревни и истосковавшихся о мирном труде хлебопашцев, ходили упорные слухи о том, что землю раздадут крестьянам, что облегчат налоги, что выдадут на руки паспорта. Энтузиазм, охвативший народ после войны, объяснялся не только естественной гордостью за победу, но и верой в то, что пролитая кровь “зачтётся”, что действительно “жить станет лучше, жить станет веселей”, как обещал Сталин».206

Сразу же за пограничными столбами перед глазами Геннадия стала разворачиваться другая жизнь. Как по волшебству опустели витрины привокзальных буфетов, чистые и разноцветные толпы людей на перронах сменились грязно-серой однообразной людской массой. Случайно прихваченные Галей из Рацибужа конфеты “Монпансье” остались на многие последующие годы символом прежнего благополучия, недосягаемого здесь, на родине. Из конца в конец по всей стране катились волны новых арестов и ссылок.

Свидетельство бывшего фронтовика, писателя В. Кондратьева: «Мы не считали себя пешками. Поэтому было так горько, что нас объявили “винтиками”. В 46-м... Фронтовиками это было принято очень драматично. И тогда же мы задумались: а не боится ли наш Верховный нового декабризма? Ведь показал же он Европу Ивану и Ивана Европе, как и Александр I в 1813 – 1814-м...».183

Геннадий, конечно, слышал о многом из творившегося в СССР, будучи ещё в Польше. Зная, что в Советском Союзе арестовывают людей за любую провинность и даже вообще без вины, Дзиковицкий пошёл на порчу внешнего вида своего трофейного кинжала: он отпилил изображение опутанного цепями земного шара, который держал в когтях немецкий геральдический орёл, и сточил с рукоятки изображения свастики. Через границу Дзиковицкий сумел перевезти и этот обезображенный кинжал, и бельгийский “дамский” браунинг, и крупную сумму польских злотых, полученных от продажи имущества и которые ему не стали обменивать на рубли. Впоследствии они так и пропали, не воплотившись в имущество. Во Львове была пересадка. Поезда ходили плохо, зал вокзала был переполнен. Вокруг много пьяных, демобилизованных, калек... Геннадия поразил и потому запомнился вид одного полковника-танкиста со множеством наград на груди, пьяного, грязного, опустившегося, на которого, когда тот подошёл, грубо прикрикнули рядовые демобилизованные солдаты. Полковник послушно побрёл дальше. Выехать из Львова удалось довольно скоро, но только потому, что за места в поезде Дзиковицкий кого-то “подмазал” деньгами.

В Киев семья прибыла в сентябре 1947 года и Галя пошла в школу с опозданием. Геннадий, оставив жену с дочерью, выехал в Москву, в Главное управление сухопутных войск для оформления увольнения.

29 сентября 1947 года в Москве от имени Ю. Селецкого, командира 1-й дивизии пехоты, Дзиковицкому вручили, как ветерану 1-й польской дивизии, так называемый “Знак Костюшковский”. Геннадию здесь ещё раз предложили остаться в армии и поехать служить на недавно отвоёванный у Японии остров Сахалин на самом востоке Советского Союза, обещая весьма льготные условия службы. Дзиковицкий было призадумался над заманчивым предложением, но другие прибывшие на увольнение отсоветовали. А вскоре на Сахалине произошло бедствие – землетрясение и ураган, сопровождавшиеся громадными цунами, практически стёрли с лица острова все постройки и погубили огромное число людей.

Пройдя военно-врачебную комиссию, Дзиковицкий был демобилизован по поводу открывшихся ран (остеомелит рёбер) и в начале октября был признан инвалидом II группы и снят с военного учёта. После этого Геннадий выехал в Киев, собираясь устроиться там на работу.

Шло время. Сколько Геннадий ни старался, сколько ни бегал, устроиться ему не удавалось. Его фронтовое прошлое уже ровно ничего не значило и никого не интересовало, отношение к фронтовикам было теперь совсем не то, что во время войны. Геннадию предлагали лишь работу дворника или что-нибудь подобное.

Об отношении ко вчерашним фронтовикам свидетельствует бывший фронтовик, писатель Г. Бакланов: «А было так: вернулись мы с войны, и за боевые ордена платили какие-то небольшие деньги орденоносцам. Тут, наверное, полагается стыдливо опустить глаза и сказать: не в деньгах дело... Нет, по той бедной жизни деньги эти что-то значили... Но скоро орденские отменили одним росчерком пера. И вот тут уж не деньги отняли, а честь: война, мол, кончилась, такой вам и почёт. Сразу же и пенсии военные начали снимать».200

Геннадий, ещё совсем недавно даже не представлявший, что столкнётся с проблемой своей ненужности, был морально подавлен, унижен... Не работали ни его жена, ни мать жены.

Дзиковицкий, временно оставив семью, решил поехать в Винницкую область, надеясь, что там он окажется более нужным. Поселился он в городе Жмеринке, ежедневно проводя время в поисках работы в соседних Бердичеве, Житомире и других городах и местечках.

В конце 1947 года, по дешёвке продав дом в Киеве, к Геннадию в Жмеринку приехала вся семья. Это было новой неудачей – в СССР как раз провели конфискационную денежную реформу и теперь за те деньги, которые только что получили Дзиковицкие от продажи дома, они не смогли бы купить даже жалкой хижины.

Вскоре после празднования нового, 1948 года, тяжело заболела дочка Галя, у которой обнаружилось что-то вроде детского туберкулёза. Болезнь её тянулась почти три месяца. Никто в семье так и не работал. Постепенно таяли полученные от продажи дома деньги. Перспектив на улучшение положения не виделось. С каждым прожитым днём будущее казалось всё хуже и хуже, и от раздумий портилось настроение. В итоге Геннадий вынужден был согласиться на предложение жены, единственное дающее выход из тяжёлой ситуации – возвратиться жить в Забайкалье.

В апреле 1948 года, когда дочка окончательно выздоровела, вся семья Дзиковицких отправилась поездом на восток.

 

*  *  *

 

ГЛАВА V

 

ВТОРАЯ ПОЛОВИНА ЖИЗНИ

(1948 – 1983 годы)

 

И новое, младое племя

Меж тем на солнце расцвело,

А нас, друзья, и наше время

Давно забвеньем занесло!

Ф.Тютчев. Бессонница.

 

Вторая часть жизни Геннадия Ивановича Дзиковицкого, несмотря на то, что по времени она была примерно равна первой, на события была гораздо беднее. Добровольно выйдя из той струи, которая постоянно несла бы его всё выше по социальной лестнице, Геннадий отныне до конца своих дней вёл жизнь рядового советского человека, своими плечами державшего тяжеловесную советскую бюрократическую государственную машину.

Дзиковицкие в апреле 1948 года приехали на небольшую железнодорожную станцию Хилок в Читинской области. Прямо на вокзале Геннадий встретил какого-то бывшего знакомого, с которым на радостях крепко выпил в станционном буфете и потом даже решил произвести “салют” из своего бельгийского браунинга. Прибежавший на выстрелы милиционер, сам бывший фронтовик, узнав в чём дело, не стал применять власть и, выпив вместе с Дзиковицким и его другом за “фронтовое братство”, помог семье добраться до города.

Вскоре в городе Хилке Дзиковицкие купили скромненький маленький домик с огородиком. Дочь пошла учиться в местную школу. Районный комитет партии, куда отправился Геннадий узнать о работе, дал ему направление и 2 мая 1948 года Дзиковицкий был «принят на должность директора промкомбината Хилокского райпотребсоюза».192

 20 мая была принята на работу техническим конторщиком на станцию Хилок Глафира.

Материальное положение семьи укрепилось. Геннадий получал по тем временам неплохо, у него постоянно в кармане стали водиться “лишние” деньги, и потому вокруг него закрутились “друзья”. Один раз Дзиковицкий чуть не утонул в пьяном виде в реке и его спасла какая-то вдовушка-солдатка, приведшая Геннадия к себе домой, просушившая его одежду и уложившая спать. Как я понял, этот случай имел своим последствием обиды Глафиры.

Удовольствия от работы Геннадий не испытывал. Комбинат изготавливал различные бытовые товары, – валенки, кастрюли, гвозди и прочее, – и его директору необходимо было быть прожжённым хозяйственником, умевшим “подмазать” проверяющим комиссиям, покрыть недостачу и так далее и тому подобное, что органически противно было характеру Дзиковицкого.

Поднакопив денег, семья купила другой дом, гораздо более удобный для жилья, чем прежний, на улице Нагорной. Он, правда, прежними хозяевами был превращён в настоящий питомник тараканов, которые проживали в нём, без всякого преувеличения, тысячами, но, после проведённой против них “военной кампании”, превратился в замечательное жилище. Дом этот имел одиннадцать окон, рядом с ним располагался аккуратный огород с протекавшим по нему ручьём и фруктовый сад. В этом большом деревянном доме было просторно и летом прохладно. Часть окон выходила в тенистый сад, где весной распевали птицы. Когда в доме появлялись гости, на кухне раздавался стук посуды, а во дворе растекался аромат приготавливаемой еды. У дома была пристройка – столярная мастерская, в которой хозяин Геннадий Дзиковицкий проводил много свободного времени, предаваясь своему увлечению – работе по дереву.

19 ноября 1948 года Дзиковицкий уволился “согласно личного заявления” с должности директора промкомбината. Ещё через два месяца, с 20 января 1949 года, по рекомендации райкома партии он был назначен завучем Хилокского детского дома. Однако Геннадий в этой должности проработал менее года.

Порядки в детдоме до прихода Дзиковицкого были, мягко говоря, беспорядками: дети предоставлялись самим себе, руководство использовало их бесплатный труд в своих личных хозяйствах, работницы столовой и воспитательницы обкрадывали детскую кухню. С трудом, преодолевая сопротивление, с конфликтами Геннадию удалось добиться того, чтобы не эксплуатировался труд подростков, чтобы их обеды стали более полновесными. Но обстановка вокруг нового завуча сложилась напряжённая: постоянные доносы, раздувание его малейших промахов, клевета и слухи.

 

*  *  *

 

На территории западной оккупационной зоны поверженной Германии Соединённые Штаты Америки в это время проводили политику превращения её в полного своего вассала, имеющего лишь внешний фасад независимого государства. В этом русле «21 мая 1949 года США подписали с временным правительством Федеративной республики Германия секретный государственный договор, в котором на период до 2099 года прописаны условия государственного “суверенитета” Федеративной республики Германия. Поверженным немцам там предписаны три обязательных условия.

1. Каждый новый канцлер ФРГ обязан в обязательном порядке подписать в США так называемый канцлеракт.

Что скрывается в этом сверхсекретном документе, неизвестно. Однако, об этом не трудно догадаться в контексте остальных двух условий и самого факта наличия как секретного государственного договора, так и дополнительного канцлеракта.

2. США осуществляют полный контроль за германскими средствами массовой информации: радио и телевидение, печатные издания (газеты, журналы, издательства), кинопродукция, театр, музыка, школьная воспитательная программа, учебные планы и так далее.

3. США продолжают “хранить” весь государственный золотой запас ФРГ в американских хранилищах».315

А в СССР, как и до войны, продолжались гонения и репрессии против собственного народа. Особенно рьяно они проводились на землях, бывших во время войны под оккупацией. Среди многих других жителей Пинщины под метлу властей попал и 45-летний крестьянин-единоличник из деревни Жолкино Пинского района Моисей Адамович Диковицкий, который, несмотря на странное имя, по документам был записан как белорус и имел начальное образование. 2 августа 1949 года по обвинению в связи с бандой ОУН (Организация украинских националистов) Моисей Адамович был арестован. Вскоре после этого, 19 августа 1949 года, был арестован житель хутора Ступское, что в Ласицком сельском совете Пинского района, 42-летний крестьянин-единоличник Алексей Михайлович Диковицкий. Числился Алексей Диковицкий белорусом, уроженцем деревни Жолкино Пинского района, проживавшим ко времени ареста в хуторе Ступское Ласицкого сельского совета.

Через полтора месяца после ареста Моисея Адамовича приговорили к 25 годам исправительно-трудовых лагерей с последующим поражением в правах на 5 лет. Однако вслед за тем произошло смягчение приговора на 10 лет с отбыванием срока в исправительно-трудовом лагере “Минеральный” Коми АССР (Минлаг) с конфискацией имущества. Непонятное смягчение приговора даёт возможность предположить, что Моисей Диковицкий не выдержал обычно применявшихся при допросах пыток и пошёл, как тогда говорили, на “сотрудничество со следствием”. К тому же такой длительный срок заключения, который был вынесен первоначально, означал на самом деле расстрел, который иногда почему-то считали нужным скрывать. (Даже 10 лет заключения, если к ним добавлялось ограничение “без права переписки” скрывало за собой всё тот же расстрел). Похоже, что арест Алексея Диковицкого произошёл из-за Моисея Диковицкого.

В отношении Алексея Диковицкого следствие продолжалось дольше, чем по первому арестанту. Лишь после полугода тюремных мытарств его осудили на 10 лет исправительно-трудовых лагерей в Минлаге “за пособничество антисоветской банде”.

20 сентября 1949 года в трудовой книжке Геннадия Ивановича Дзиковицкого появилась запись: «Перевести на должность инструктора по труду».192

25 февраля 1950 года Алексей Михайлович Диковицкий за “пособничество антисоветской банде” был приговорён к 10 годам исправительно-трудовых лагерей с отбыванием в Минлаге.

19 июля 1950 года Дзиковицкий уволился из детского дома, а с 21 августа «принят в Шумиловское приисковое управление комбината “Востсиболово” в должности экспедитора». Здесь он проработал ровно 15 месяцев, но, так как заработки были мизерными, а работа вдали от дома. Геннадий вскоре стал просить уволить его. Людей там, однако, не хватало и отпускали их поэтому с большим трудом. К тому же, по тогдашнему антирабочему законодательству, работник не мог по своей воле оставить предприятие, на котором трудился. Он был закреплён за ним и только по воле администрации мог покинуть его. Дзиковицкий сумел уйти с этой работы лишь благодаря своим фронтовым ранам. В трудовой книжке его появилась запись: “Уволен из Шумиловского приискового управления по состоянию здоровья”. С 23 ноября 1951 года Геннадий Дзиковицкий был принят в Хилокское железнодорожное училище № 3 мастером производственного обучения.

 

*  *  *

 

«Ранней весной 1953 года Сталина не стало.

На несколько дней страна оделась в траур.

Поникли знамёна, примолкли, ушли в себя люди. Светило, казавшееся вечным, погасло, и знобко повеяло холодом неизвестности. День погребения, когда жутко выли гудки, казался концом света. Многие рыдали».201

Траурный психоз нагнетался по всей стране. Геннадий никак не проявлял своего отношения к смерти “великого учителя”, но более чувствительная женская натура Глафиры не выдержала – она тоже рыдала под торжественно-печальную музыку, лившуюся из репродукторов, и под загробный голос диктора. Много лет спустя, вспоминая о том времени, Глафира всё продолжала удивляться самой себе и недоумевать: что же на неё тогда нашло, почему она плакала?..

«Он оставил задёрганную, замордованную процессами страну, напичканную фискалами, испытывавшую до последнего его часа дефицит колючей проволоки... Оставил общество, повергнутое в безгласность, в молчание, перед постоянной опасностью доноса принуждённое думать одно, а говорить другое и на всё согласно кивать... Кстати, деревня по нему не убивалась: натерпевшись всего, она сдержанно и строго молчала».201

Летом 1953 года была провозглашена большая амнистия уголовным преступникам. Вся Сибирь, мгновенно наполнившаяся вооружёнными бандитами, дрожала теперь от страха перед ними. В первую очередь пострадали милиционеры, превратившиеся, по сути, в объект охоты для уголовников.

Этим же летом произошёл военный переворот, одним из руководителей которого был известный советский полководец маршал Г.К. Жуков. В результате переворота был арестован и расстрелян всесильный сталинский временщик нарком внутренних дел Берия. Вместе с тем был значительно сокращён огромный репрессивный аппарат НКВД-МГБ.

В сентябре 1953 года Н.С. Хрущёв стал новым главой партии и государства. Первые годы его руководства стали годами демократизации во всех сферах жизни общества, в народе вновь появились оптимизм, вера в себя и будущее, в коммунизм, желание жить.

«Во всей культурной жизни необходим был перелом. И он произошёл в так называемый “оттепельный период” 50-х годов. Сразу наступил расцвет во всех областях творчества...».202 В январе 1954 года в Белоруссии была ликвидирована Пинская область, территория которой целиком была включена в состав Брестской области.

Весной 1954 года дочь Геннадия окончила 10-летнюю школу. За отличную учёбу она была награждена золотой медалью. В конце лета Галя поехала в Москву, и, сдав экзамены, поступила там на учёбу – стала студенткой Московского университета имени Ломоносова.

С 16 сентября 1954 года, согласно записи в трудовой книжке Геннадия Дзиковицкого, он переведён в распоряжение начальника 1-го отделения Забайкальской железной дороги, и с этого же дня назначается мастером локомотивного отдела станции Хилок. На самом же деле, несмотря на записи, Геннадий продолжал выполнять прежнюю работу по обучению подростков в училище. Здесь же, на этой станции, с 1950 года в должности весовщика-актовика работала и его жена Глафира.

В декабре 1954 года из Варшавы Геннадию была прислана ещё одна, “задержавшаяся” боевая награда – “Медаль за Варшаву. 1939 – 1945”. Также, видимо по ошибке, прислали ещё одну, которую Дзиковицкий уже получал ранее – “Медаль за Одру, Нису и Балтику”.

В феврале 1956 года состоялся ХХ-й съезд партии, на котором был одобрен доклад о “культе личности” Сталина, ранее зачитанный Хрущёвым перед членами ЦК партии. Хоть и не полностью, но его содержание было доведено до сведения народа. Страну прямо-таки потряс шок. Все сознавали, что всё сказанное в докладе – правда. Но не знали, как это всё воспринимать, как теперь жить и что будет дальше.

Обращусь к свидетельству литературы:

«Вот у меня лежит груда писем, просталинских. В основном от людей не очень развитых. Но корень не в этом. Они не только не знают, они не хотят знать! Они считают, что если “низвергать” Сталина, то зачем всё?.. Если нет Сталина, то что такое моя жизнь? Я кричал за него “ура!”, я кровь проливал, а он не тот. Здесь самая настоящая трагедия. И я даже сочувствую этим людям. В 56-м некоторые кончали самоубийством.

У меня был хороший знакомый подполковник, который пустил себе пулю в лоб».183

Перед Дзиковицким, конечно, такой проблемы не стояло. Он никогда не был сталинским поклонником и уж теперь-то, после разоблачения культа, мог только убедиться в основательности своего неприятия сталинской действительности.

«А тем временем Никита Хрущёв принялся разбирать сталинские культовые завалы, перетряхивать министерства и ведомства, выкуривать оттуда набившихся чиновных хомяков, вызволять крестьян из сталинской колхозной барщины и зверевского податного оброка. Впервые сельские жители получили паспорта и гарантированную денежную оплату за свой труд».201

Геннадий Дзиковицкий не был лишён чувства тщеславия. В его бумагах сохранилась небольшая вырезка из районной газеты, относящаяся по времени к середине 1950-х годов. Текст заметки зауряден: «В этот день бадинские строители-колхозники сильно волновались. Да и было отчего: комиссия во главе с председателем Хилокского райисполкома тов[арищем] Матвеевым принимала построенный ими для своего колхоза типовой четырёхрядный шлакобетонный коровник. Но напрасны были треволнения. Комиссия признала их работу хорошей... Большую помощь в постройке коровника оказали шефы – первое отделение Забайкальской железной дороги под руководством техника-строителя т[оварища] Дзиковицкого...».192 На обратной стороне этой вырезки рукой Геннадия было написано: «Пришлёшь нам обратно после прочтения». Это он отправлял заметку дочери.

Геннадий в Хилке держал своих свиней, кур, корову. Свиней он по осени собственноручно колол тем самым немецким кинжалом, что остался у него с войны. Маленький Игорь, племянник, сын Глафириного брата Фёдора, глядя на кинжал, умирал от желания заполучить его себе в подарок...

Моисей Адамович Диковицкий, осуждённый в 1949 году за связь с бандой украинских националистов, был освобождён до окончания срока наказания 23 мая 1956 года. 7 июля 1956 года был освобождён, а 24 июля реабилитирован военным трибуналом Белорусского военного округа осуждённый в 1949 году теперь уже 49-летний Алексей Михайлович Диковицкий. Если действительно вина Моисея Адамовича Диковицкого в аресте Алексея Михайловича Диковицкого присутствовала, то становится понятным, почему сын первого – Александр Моисеевич – оказался впоследствии в штате сотрудников Кабардинского лесничества в Геленджикском лесном хозяйстве. Видимо, его отец не мог оставаться на Пинщине, где все знали о его вине перед одним из родственников, и был вынужден вскоре после освобождения покинуть родные места.

Слухи об изменениях, происходивших в стране, конечно, доходили до Хилка, но отражались на его жизни мало. Геннадий по прежнему, как до войны, любил бродить с ружьём по тайге, забирался в горы, пил воду из ледяных горных ручьёв и родников, столярничал в своей пристройке к дому, аккуратно обустраивал своё жилище.

Здоровье жены Глафиры стало постепенно неважным. К тому же она очень чутко реагировала на любые, и действительные и мнимые, изменения своего самочувствия и, насколько я могу судить, делала из болезни своего рода идол. Согласно курортной книжке за №3179, с 22 декабря 1956 по 17 января 1957 года Глафира находилась на лечении в санатории “Горный воздух” в городе Сочи. Это, видимо, было началом. 16 января в графе “Особые замечания при выписке” в этой книжке лечащий врач написал свои рекомендации: «Лечение и наблюдение у терапевта по месту жительства. Периодическое измерение артериального давления. Физически не перегружаться. Придерживаться овощной диеты. Курортно-санаторное лечение в условиях своего климата».192

В марте 1957 года Глафира была уволена с работы “по сокращению штата”. С тех пор она больше не работала, получая мизерную пенсию по болезни (гипертония).

А в столице в это время развернулась борьба между “сталинской гвардией” и Хрущёвым. «Борьба с антипартийной фракционной группой была острой и принципиальной... Пленум вывел из состава ЦК и Президиума ЦК В.М. Молотова, Г.М. Маленкова, Л.М. Кагановича... Строгие меры партийного воздействия были применены и к другим участникам антипартийной группы».203

После окончания Всемирного фестиваля молодёжи и студентов, проходившего в Москве летом 1957 года, Геннадий Иванович с женой, взяв на работе отпуск, приехали в столицу повидаться с дочерью. Заодно, конечно, Дзиковицкий воспользовался возможностью встретиться с сестрой Клавдией, которая всё так же безвыездно проживала в Москве.

20 сентября 1957 года в рамках кампании по “разоблачению культа личности Сталина” военный трибунал Сибирского военного округа прекратил “дело” в отношении Иосифа Григорьевича Диковицкого, осуждённого в 1938 году на 10 лет лишения свободы, с формулировкой “за отсутствием состава преступления”. Однако он, поскольку не сохранилось сведений о дате его освобождения, либо был расстрелян, либо погиб в заключении.

После окончания Всемирного фестиваля молодёжи и студентов, проходившего в Москве летом 1957 года, Геннадий Иванович с женой, взяв на работе отпуск, приехали в столицу повидаться с дочерью. Заодно, конечно, Дзиковицкий воспользовался возможностью встретиться с сестрой Клавдией, которая всё так же безвыездно проживала в Москве.

По возвращении в Хилок Геннадий Иванович вскоре, с 13 декабря 1957 года, был “Уволен с работы по сокращению штата”, но уже 16 декабря “Принят на должность преподавателя труда в Хилокскую среднюю школу” (единственную в городе. – А.Д).

Примерно в это время кончился первый этап правления Хрущёва. «Увы, история не раз доказывала, что от благих пожеланий до воплощения их в жизнь дистанция немалого размера. Поменьше бы тогда легковесных и необдуманных решений, мыльных пузырей, пустозвонства, бахвальства и шапкозакидательства, побольше бы спокойного и трезвого дела, глядишь, и не пришлось бы барахтаться в трясине безвременья, специфично названного впоследствии периодом застоя. Хрущёв сумел пробить брешь в глухой стене отчуждения, воздвигнутой между авторитарно-командной системой и народом, но, будучи сам продуктом сталинской эпохи, до конца Сталина изжить в себе так и не смог».207

Диковицкий Иосиф Григорьевич, ранее уже признанный невиновным, 9 мая 1958 года военным трибуналом Сибирского военного округа был официально реабилитирован.

23 августа 1958 года Геннадий Иванович Дзиковицкий ушёл из Хилокской школы и был вновь принят мастером производственного обучения в железнодорожное училище № 3. В том же году дочь Галина, выйдя замуж и взяв по беременности академический отпуск в институте (после I курса университета она перешла в институт. – А.Д.), приехала к родителям в Хилок. 16 января 1959 года здесь у неё родился сын Александр. Геннадий Иванович и его жена не могли нарадоваться на внука. Однако уже летом того же года дочь с внуком уехали из города и Геннадий с Глафирой остались одни. Вскоре семья дочери получила распределение на работу в город Обнинск, что в сотне километров от Москвы, и Дзиковицкие почувствовали себя заброшенными, оставшимися стареть в одиночестве.

25 января 1960 года был закрыт ГУЛАГ – Главное управление исправительно-трудовых лагерей, трудовых поселений и мест заключения. Это подразделение НКВД СССР, осуществлявшее руководство системой исправительно-трудовых лагерей в 1934 – 1960 годах, было важнейшим органом системы политических репрессий в СССР. Одним из последствий “хрущёвской оттепели” было признание заслуг бывших фронтовиков, возвращение им чести, отнятой прежде Сталиным. В русле этой политики всем ветеранам войны, среди которых был и Геннадий Иванович, в мае 1960 года вручили памятные знаки “25 лет победы в Великой Отечественной войне”. Естественно, для Дзиковицкого это было не просто наградой. Это было официальным возвращением права на самоуважение.

И всё-таки, никакое стороннее внимание не могло заменить дочери, заполнить пустоту в доме. Часто приходили мысли о ней. Летом 1960 года Глафира ездила к дочери, много провела времени с внуком. У Геннадия Ивановича такой возможности не было – он работал. И потому, когда 22 августа 1961 года умерла мать Глафиры и появилась мысль переехать на постоянное жительство поближе к семье дочери, Геннадий долго не колебался. Он начал изыскивать возможности.

Обнинск в то время был городом режимным, свободное поселение в нём исключалось, и желающим въехать в него нужно было преодолеть ряд ограничений, среди которых главными были: безупречная биография, потребность какого-либо учреждения в данном человеке и прописка на жительство. С помощью дочери Геннадий Иванович нашёл вакантное место учителя труда в только что построенной Обнинской городской школе № 3. Написал заявление, автобиографию. Вскоре пришёл ответ:

«Тов[арищ] Дзиковицкий! Ваше заявление получено. Судя по Вашей автобиографии, Вы вполне подходите к работе в школе. Единственно, что может вызвать затруднение – это Ваш приезд. Комплектование школы на новый год началось. Желательно было бы, чтобы Вы были здесь. Крайний срок – это июнь месяц, до которого мы можем ждать. Далее мы вынуждены будем подбирать человека.

Второе. Вас должны прописать. По условию работы нашего города мы имеем право брать на работу лиц, прописанных в городе Обнинске.

Я думаю, с этой стороны возражения не будет, так как Вы приезжаете к  дочери.

О возможности Вашего приезда раньше сообщите.

Директор школы (Подпись). 22 марта 1962 год».192

После получения этого письма начались быстрые сборы. Собирались различные справки, выписки, распродавались вещи, которые не подлежали перевозу. В трудовой книжке Геннадия Ивановича от 21 апреля 1962 года появилась запись: “Уволен по собственному желанию согласно поданного заявления”.

Дзиковицкие покидали Забайкалье. Это было их последней переменой места жительства.

 

*  *  *

 

Обнинск в начале 1960-х годов был маленьким городком, начавшим своё существование менее 10 лет назад как место создания первой в мире атомной электростанции. Из-за его военного значения он находился на особом положении – ограничениям во въезде в город сопутствовало улучшенное его снабжение продовольствием и товарами (так называемое “московское снабжение”. – А.Д.).

Приехав в город, Геннадий Иванович с женой поселились в двухкомнатной квартире, где жила семья дочери. Было, конечно, тесновато. Но у внука появился “взрослый друг” в лице деда, с которым он стал проводить много времени вместе.

В трудовой книжке Геннадия Ивановича от 7 мая 1962 года стоит запись: «Назначен на должность преподавателя труда в Обнинскую школу № 3».192 В школе он получил в своё ведение большой класс, уставленный верстаками и называвшийся то кабинетом труда, то столярной мастерской. Мать иногда приводила меня к нему, и я ходил с дедом по классам или сидел в мастерской, наблюдая, как он что-то пилит, строгает, прибивает.

Вообще, я много времени находился с ним, и мне никогда не было скучно или неинтересно. Он рассказывал мне сказки, читал на память длинные стихи, немного рассказывая о войне и немцах. Я ходил с дедушкой на аттракционы, в парикмахерскую... Выглядел он ещё неплохо и посторонние люди иногда думали, что это гуляет папа с сыном.

На работе своим трудолюбием и исполнительностью Геннадий Иванович быстро завоевал уважение, но то, что ему с женой приходилось стеснять семью дочери, жить в её квартире, мучило его. Он старался находиться в доме как можно меньше, несмотря на все уверения дочери в том, что родители ни ей, ни её мужу не мешают.

Как-то в школе, очевидно в первой половине 1963 года, проходило торжественное собрание, в президиуме которого в качестве высокого почётного гостя находился уже упоминавшийся мною выше генерал Поплавский. Он в 1956 году вернулся из Польши в Советский Союз и участвовал ныне в военно-патриотических собраниях и лекциях для молодёжи. С этой его общественной работой был связан и приезд в Обнинск.

Во время собрания Поплавский обратил внимание на одного из сидящих в зале. Его лицо показалось генералу знакомым и, к тому же, в одежде этого человека угадывалась бывшая польская военная форма. Поплавский наклонился к сидевшему рядом с ним директору школы и спросил его: “Кто этот человек?”, показав на привлёкшего его внимание. Директор ответил: “Это Дзиковицкий. Он служил под Вашим командованием...”.

Поплавский сказал, что хотел бы после собрания встретиться и поговорить с Дзиковицким, но встреча не состоялась, так как собрание затянулось надолго и после него надо было тут же ехать на другое, где генерала уже ждали.

Товарищи по работе, зная о плохом положении с жильём у Геннадия, стали убеждать его обратиться назавтра к генералу с просьбой помочь добиться квартиры. Дзиковицкий, однако, поначалу не придал этим словам особого внимания, но, когда он, придя домой, рассказал о встрече жене, та сразу же стала убеждать отбросить все сомнения и идти прямо к Поплавскому. И Геннадий Иванович решился стать просителем.

На следующий день он отправился в Дом Культуры Физико-энергетического института, где должен был выступать генерал. Но встреча опять не состоялась. Оказалось, Поплавского срочно вызвали в Москву, а его делами остался заведовать какой-то старичок из бывших военных. Пригласив к себе в кабинет и выслушав Дзиковицкого, старичок повёл его к первому секретарю Обнинского горкома партии Петрову и сказал примерно следующее: «Генерал Поплавский просил помочь своему бывшему сослуживцу в предоставлении квартиры». Геннадий Иванович вспоминал: «Как же изменился и вид, и тон этого Петрова! Когда я приходил к нему сам по этому же вопросу, он и разговаривать со мной не желал, показывая, что я мешаю. А тут весь засветился, масляным стал, голос угодливый».

Короче, секретарь горкома пообещал изыскать возможность предоставления Дзиковицкому жилой площади. Среди бумаг Глафиры Петровны я встретил медицинскую справку от 16 октября 1963 года со следующим текстом:

«Гражданка Дзиковицкая Глафира Перфильевна (часто встречающаяся неточность в написании её отчества в документах. – А. Д.) наблюдается в поликлинике МСЧ № 8 с диагнозом: Гипертоническая болезнь II стадии, общий атеросклероз, склероз аорты. Имеет инвалидность II группы.

Справка дана по запросу жилищно-бытовой комиссии школы № 3».192

Вскоре Геннадий Иванович и Глафира Петровна въезжали в полученную ими коммунальную квартиру с соседями.

А в стране в это время стало ухудшаться экономическое положение. В Обнинске, правда, с его “московским снабжением” это ухудшение было заметно не столь резко, как в целом по стране. Но всё же...

Свидетельство учебника истории партии: «Неблагоприятно складывалось положение в сельском хозяйстве. В 1963 году страна собрала зерновых культур на 2 миллиона пудов меньше, чем в предыдущем году. Недостаток кормов отразился на животноводстве. Поголовье свиней за 1963 год сократилось почти наполовину, овец – на 6 миллионов голов, снизился удой молока».203

Глазам же рядового человека представала ещё более трагическая картина: «Вопреки ещё не успевшим выцвести, не смытым дождями оптимистическим диаграммам роста надоев и привесов, с прилавков магазинов стало исчезать мясо и всё мясное. Потом всё молочное. В считанные дни размели даже привялые плавленые сырки. Куда-то девались пшено и гречка, как потом оказалось, исчезли на целые десятилетия. Дело дошло до лапши и макарон. Осенью хлебозаводы прекратили плановую выпечку батонов и булок, закрылись кондитерские цеха. Белый хлеб выдавали по заверенным печатью справкам только некоторым больным и дошкольникам. В хлебных магазинах и столовых появились обращения, предлагающие ещё раз подумать, сколько вам нужно хлеба. Над страной нависла угроза карточной системы».201

Хотя в следующем, 1964 году, положение в сельском хозяйстве страны несколько улучшилось, судьба Хрущёва была уже предрешена. В результате заговора на октябрьском Пленуме ЦК Хрущёв был отстранён от руководства страной, фактически смят всесильным партийно-чиновничьим сословием, и отправлен в “почётную ссылку” – на пенсию. К власти пришёл новый лидер – Леонид Ильич Брежнев, оказавшийся не только коварным властолюбцем (он долгое время считался другом Хрущёва), но и, как теперь признано, настолько слабым правителем, что подобного ему не было даже среди многочисленных российских императоров и царей. Он стал олицетворением всевластия бюрократического аппарата, застоя и консервации общественной и политической жизни. Экономика страны при нём медленно, но неуклонно двигалась к краху, преступность при нём срослась с государством. Под внешним благополучием и лоском, под фимиам демагогии, славословия и пустобрёхства шло гниение.

«Сговорчивый, покладистый руководитель “ленинского типа” готовно брал всё, что ему давали, но и без возражений отдавал всё, что просили. Щедрой рукой расписывался на подсунутых бумагах, одаривая орденами, званиями, должностями, назначениями, повышениями... Мы – тебе, ты – нам».201

«Хозяевами государства оставались исполнительные органы, их административно-бюрократический аппарат, разросшийся до умопомрачения. Им было подвластно всё. Законы оказались писанными не для них. Они действовали вне всякого контроля, и это создавало благоприятнейшие условия для коррупции, стяжательства, воровства, создания “теневой экономики”, для несметной наживы, подхалимства, взяточничества на всех уровнях, для семейственности и кумовства».204

В этих условиях, когда верхи общества превратились в своего рода привилегированное сословие, большинство населения страны было бесправным и безгласным объектом властвования, но которое демагогически провозглашалось всюду и везде главным законодателем. От имени этого большинства издавались все законы и постановления.

К подвластному большинству относился, естественно, и Геннадий Иванович. Он отличался от других только тем, что часто выставлялся образцом поведения в местном масштабе для других подвластных: патриотичен, добросовестный работник, хорошая биография, не скандалит с власть предержащими, активно занимается общественной работой. За это, конечно, можно иногда и отличать такого человека. Хоть мне неприятно это сознавать, но мой дедушка действительно был очень удобен прогнившему брежневскому режиму, он был для него как бы рекламной этикеткой на местном уровне. А причины такого положения лежат на поверхности: во-первых, долгое воспитание безгласного подчинения при сталинском режиме, во-вторых, неверие в свои силы, в саму возможность что-либо изменить и, наконец, Геннадия Ивановича подкупало то, что постоянно отмечались его прошлые заслуги и не оставались незамеченными его нынешние труды.

22 мая 1965 года Обнинским городским отделом народного образования ему “Объявлена благодарность за большую работу по оформлению школьного краеведческого музея”. Через год Геннадию Ивановичу в Обнинском горвоенкомате вручили новую юбилейную медаль – “Двадцатъ лет победы в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 годов”. И так постоянно. Юбилейные медали, благодарности, “ценные подарки” накапливались, льстя самолюбию...

Живя в Обнинске, Геннадий Иванович и Глафира Петровна почти ежегодно ездили отдыхать в Забайкалье, иногда вместе, но чаще порознь. Летом 1967 года, когда я окончил второй класс, дедушка решил повидать Украину и проведать там своих сестёр. Вместе с собой он взял внука Сашу. Жили мы у его старшей сестры Зинаиды в Бердичеве, там же заходили в гости к его бывшей учительнице Сисецкой, которая всё ещё жила в городке. Съездили также в Киев, где проживала сестра Александра, и ещё в Луцк – к семье самой младшей дедушкиной сестры Марии.

Шли годы. Геннадий Иванович с женой понемногу старели. Жили они теперь уже в своей кооперативной однокомнатной квартире. Болезнь Глафиры Петровны с годами прогрессировала, а Геннадий Иванович всё оставался бодрым и подвижным. Большой любитель природы, он часто отправлялся в многочасовые лесные походы за грибами и ягодами.

В 1971 году Геннадию Ивановичу исполнилось 60 лет (по документам) и он получил право на пенсию. С 1 июля он уволился из школы, но почти сразу же, с 5 июля, поступил работать в новую тогда школу № 5 на должность техслужащего. Однако здесь ему не понравилось, и с 1 ноября 1972 года он уволился и с этой работы, решив про себя, что ему хватит работать и стоит пожить теперь для себя, гулять, читать...

Но, привыкнув постоянно что-то делать, быть чем-то занятым, он почувствовал себя неуютно в обстановке полной свободы от работы. Честно проотдыхав дома месяц, он не выдержал. «Без работы, – писал он, – показалось скучно, и я поступил в Институт Экспериментальной метеорологии мастером столярной мастерской».188

Здесь, в отдельном небольшом домике, на охраняемой территории вокруг самой высокой в городе и округе метеорологической вышки, было его последнее место работы. Так же, как и раньше, он часто приглашался на торжественные и юбилейные дни в школы, на внутриинститутские собрания, где выступал с воспоминаниями о войне. Регулярно в колонне ветеранов, при всех регалиях, ходил на парады и демонстрации. В 1973 году был «избран делегатом профсоюзной конференции ИЭМ (Института экспериментальной метеорологии – А.Д.)».192

В августе 1973 года в газете появился некролог, извещавший о смерти генерала Поплавского. Геннадий Иванович аккуратно вырезал его и поместил среди своих бумаг и документов.

Вскоре после этого произошло событие, всколыхнувшее память и чувства Дзиковицкого.

 

*  *  *

 

12 октября 1973 года в Польше праздновалась 30-ая годовщина создания Войска Польского. В связи с этой датой корреспондент газеты “Известия” Н. Ермолович, находившийся в Варшаве, взял интервью у полковника Войска Польского Романа Леся, в котором тот рассказывал о своём боевом пути. Это интервью было 12 октября напечатано в виде статьи в газете “Известия” под названием “Дорога на Варшаву”.

В этой статье, в частности, были такие слова: «Две недели добирался до места расположения – в Сельцах над Окой. Во втором пехотном полку Первой Польской дивизии имени Тадеуша Костюшко комроты поручик Геннадий Диковицкий, сибиряк, потомок ссыльных поляков, подбирал крепких рослых парней для своей пулемётной роты. Так стал Роман пулемётчиком... Утром 12 октября после полуторачасовой артподготовки начали форсировать болотистую реку. Комроты Диковицкий, кадровый советский офицер, фронтовик, хорошо подготовил ещё не нюхавших пороху польских парней... Но при переправе командир был убит... Прежний комроты Диковицкий прекрасно говорил по-польски... Я никогда не забуду Диковицкого...».193

Эта статья стала причиной следующих событий.

«В обеденный перерыв Геннадий Иванович взял в руки номер “Известий”, где был опубликован очерк о Романе Лесе – “Дорога на Варшаву”, стал читать, потом вдруг побледнел и даже не сказал, а прокричал прерывистым от волнения голосом своему напарнику:

– Это ведь про меня, Коля! Только живой я, живой...».193

Я помню, каким тогда возбуждённым и радостным был дедушка. Он даже не мог спокойно говорить. Почти сразу же он засел за письмо к автору статьи Ермоловичу. Слово ему:

«От Геннадия Ивановича ко мне пришло письмо.

“Я, Дзиковицкий Геннадий Иванович, – в написании моей фамилии есть маленькая неточность, – был командиром 3-й пулемётной роты 2-го полка пехоты 1-й Польской дивизии имени Тадеуша Костюшко”».193

Дальше следовало описание начала боя под Ленино. Опустив это, цитирую снова: «Кто же доложил Лесю о моей гибели? Видел моё ранение только комвзвода хорунжий Курпель, санитары были незнакомые, а связисты видели меня живым, но они меня тоже не знали. Из роты после боя в строю осталось 18 человек, это мне рассказал поручик Арсений Вадейко, который посетил меня в Москве в госпитале. Он тоже в этом бою, как и Роман Лесь, был ранен в руку и, выписавшись, нашёл меня. Но ни я, ни Вадейко в свой полк не попали и с Лесем не виделись. Поэтому он до сих пор уверен, что я погиб...

В настоящее время работаю в городе Обнинске в Институте экспериментальной метеорологии.

Мне 63 года и пока ещё работы бросать не думаю.

Прошу вас сообщить Роману Лесю, что я жив и очень благодарен за его добрые слова... Майор в отставке Дзиковицкий Геннадий Иванович”.

Как только получил я это письмо, сразу собрался в Обнинск. За стёклами машины мелькает Подмосковье. Минуем Наро-Фоминск... Вскоре открылся город – удивительно светлый, то ли от берёзовых рощ, окруживших его со всех сторон и даже сохранённых среди жилых кварталов, то ли от свежего снега, то ли от обилия новых зданий.

Институт экспериментальной метеорологии приметен издали своей трёхсотметровой вышкой, взметнувшейся над Обнинском. Представляемся, сообщаем о цели приезда. К нам выходит Геннадий Иванович Дзиковицкий.

Он заметно волнуется. Ещё бы! Через тридцать лет узнать, что тебя считали погибшим и все эти годы хранили добрую память о своём первом командире.

Пока Геннадий Иванович пытается справиться с волнением, я всматриваюсь в немолодого уже мужчину. Ничего не скажешь, хорош был командир пулемётной роты! До сих пор не поблекли голубые глаза, совсем мало седины. А если отбросить три десятка лет, прибавить осанку, силу, быстроту движений?!».193

Корреспондент Ермолович и приехавший с ним фотокорреспондент провели много времени в беседах. И на работе у Геннадия Ивановича, и у него дома, записывали, делали фотоснимки. Потом уехали в Москву. А 11 ноября 1973 года газета “Известия” вышла с большой статьёй Н. Ермоловича “Звезда и орёл”, в которой рассказывалось о Дзиковицком. Заканчивалась статья словами: «Живёт в городе Обнинске отважный и скромный человек, ветеран двух армий, собственной кровью скрепивший наше братство по оружию.

Я знаю: весть о том, что комроты Дзиковицкий жив, заставит сильно забиться не одно сердце польского ветерана. Пойдут из-за Буга в Обнинск письма от старых боевых друзей. А вместе с ними вернётся на миг молодость и навсегда останется убеждённость, что ради великого дела никакие жертвы не бывают напрасны».193

Затем к Дзиковицкому от Ермоловича пришло письмо: «Дорогой Геннадий Иванович! Ещё раз от души поздравляю Вас! Посылаю газеты и фотографии. Думаю, это будет лучшим праздничным подарком для Вас.

Я пробуду в Москве числа до 19-го, 20-го, а потом вернусь в Варшаву. Как обещал, сразу же пришлю Вам адрес Романа Леся и всех тех, кто откликнется.

Со своей стороны, прошу Вас собирать все письма, которые будут приходить. Может быть, мы ещё к ним вернёмся.

Желаю Вам и Вашим близким здоровья и успеха во всём. Н. Ермолович. 12/XI - 73 года. Москва».192

И письма к Геннадию Ивановичу действительно пошли. На третий день после статьи в “Известиях” Дзиковицкому было послано письмо В. Галактионовым, заведующим отделом газеты “Комсомолец Забайкалья”, в котором он просил адресата ответить на ряд вопросов для его газеты. От В.С. Третьякова из Калининградской области пришло письмо со стихами, посвящёнными Геннадию Ивановичу – от 18 ноября.

20 ноября статья “Звезда и орёл” была перепечатана в Обнинской городской газете. 19 декабря о Дзиковицком написала газета “Забайкальский рабочий”, тоже в декабре – газета Забайкальского военного округа “На боевом посту” (автор статей в обеих – Галактионов).

1 января 1974 года пришло письмо из Варшавы от Романа Леся. (Стиль и орфографию сохраняю подлинными. – А.Д.). «Дорогой и многоуважаемый Геннадий! Вчера получил от тебя письмо вместе с фотокарточкой. Жалею очень, что мы не связались непосредственно через “Известия”, но до тех пор не был у меня Ермолович, потому я всё знаю только от Лясковского, который мне звонил по телефону и рассказал о том, что прочитал. Он наверно дал Тебе мой адрес. Ермолович будто сидит ещё в Москве, а пообещал, что когда только заместят в газете его статью, сразу мне её пришлёт.

Но всё это пока не важно. Главное, что мой “покойный” командир нашёлся, живой и ко мне пишет».192

Далее Лесь рассказывает, откуда пошло то, что Дзиковицкий убит, как дальше проходил бой, как был ранен сам Роман Лесь, как вернулся в свою часть. Опустив это, цитирую дальше.

«Если б я знал, что Ты, Геннадий, живой, я бы у Тебя давно уже побывал. Ведь к концу 50-х лет я же учился в военной академии в Ленинграде. Три раза бывал уже в Москве, последний раз в 1968 году.

Сейчас уже третью неделю мой сын находится в Ленинграде, в Научно-исследовательском институте химии. Через год он будет кандидатом химических наук. Писал, что зашёл к Лясковскому, он ему показывал эти два номера “Известий”, которые нас двоих касаются. Лясковский посылает мне вызов, хочет, чтоб у него в 74 году побывать. Если помнишь, он был командиром 1-й пулемётной роты, Ты – 3-й. Мы с ним вместе лежали в госпитале 2 месяца. Был очень тяжело ранен, почти не умер. Тебя хорошо помнит.

Дорогой Геннадий, столько я наболтал про давние времена, но верь, что с каждым годом всё меньше тех, с которыми можно об этом поговорить... Остальные вещи в следующем письме. Извини, что дал Тебе занятие с читкой этого письма – такое длинное.

Передаю от себя сердечный и горячий привет для всей Твоей семьи и для Тебя лично. Роман».192 Написано это письмо было 15 декабря 1973 года.

Написали Геннадию Ивановичу и из города детства – Бердичева, где вскоре в городской газете “Радяньский шлях” появилась статья о Дзиковицком “Всем смертям назло”.

11 января 1974 года из города Жуковского Московской области пришло письмо следующего содержания: «Уважаемый Геннадий Иванович! Мне, ветерану Войска Польского (с 1943 по 1945 годы) было приятно прочесть статью Н. Ермоловича в “Известиях”. Очень рад за Вас и от имени всех наших советских офицеров Советской Армии – ветеранов Войска Польского – шлю Вам свои сердечные поздравления.

Очень сожалею, что Вас не было среди нас и тех, кто к нам приехал в Москву на торжество по случаю 30-летия Войска Польского... О Вас я многое написал в Польшу... Организационный комитет офицеров Войска Польского продолжает традицию встреч в Москве в день 9 мая. На 9 мая 1974 года Вас пригласим на встречу. Полковник Лесь молодец! Я имел с ним беседу 10 октября 1973  года. С уважением к Вам Александр Иванович Стрелков, подполковник запаса, инвалид Отечественной войны».192

Да, это было похоже на триумф. Почти ежедневно к Геннадию Ивановичу шли письма от разных людей. Наверно, я не сильно ошибусь, если предположу, что всего ему пришло порядка 100 – 150 писем. А так как Дзиковицкий на все отвечал, всё его свободное время уходило на просиживание с ручкой. Писали бывшие сослуживцы, среди которых был командир 2-го огнемётного полка М. Титов, писали когда-то встречавшие его люди, жившие с ним рядом, вместе работавшие, просто посторонние...

Одно время серьёзно обсуждался вопрос поездки в Польшу или, по крайней мере, приглашения Романа Леся к себе в гости. Так как поездка за границу в то время в СССР была уделом избранных, я по мере сил старался воздействовать на деда, склоняя его к тому, чтобы он решился поехать. Я питал надежды ещё и на то, что мне тоже удастся напроситься в поездку. Убеждала Геннадия Ивановича ехать и его дочь. Однако новое ухудшение состояния здоровья жены не позволило дедушке побывать у Романа Леся, съездить в Рацибуж. По той же причине он вынужден был отказаться и от мысли пригласить Леся к себе, хотя опять же его дочь и внук пытались убедить, что в это время позаботятся о Глафире Петровне.

В институте, где работал Геннадий Иванович, была выпущена к 23 февраля – дню Советской Армии – специальная стенная газета, посвящённая деду, ему вручили новую “Почётную грамоту”.

Из Польши Геннадию Ивановичу прислали две книги на польском языке: “Ленино. 12 – 18 октября 1943 года” и “Дорогой химических войск. 1943 – 1945”. В обеих были упоминания о нём, а во второй на одном из фотоснимков был запечатлён в группе сослуживцев сам Дзиковицкий.

Однако, как это всегда бывает, праздники не длятся вечно. Всё прошло и вернулось, отшумев, на свои привычные рельсы. Только теперь прежний “образцово-показательный советский человек” мог считаться ещё более “образцово-показательным”.

Каково моё сегодняшнее мнение о поднятой тогда вокруг имени деда шумихе? Наверное, для объяснения лучше процитировать два нижеследующих абзаца из литературы, как раз говорящие о том времени:

«Создатели “типических” образов отметали в сторону всё, что не вписывалось в героический облик – сомнения, ошибки, неудачи. Использовали его как благодатный исходный материал для социального мифотворчества. В сущности, сам Чикирев, как и сотни ему подобных, мало интересовал авторов его жизнеописаний. Для них он был не более чем идеологический аргумент, символ эпохи.

Стоило проявить характер, нарушить заданный стереотип, хоть раз не откликнуться “с огромным воодушевлением” на очередной почин, и всё – выпал из “обоймы”, забыт репортёрами, обойдён наградами».205

В общем русле политики такой “подкормки” нужных “символов” и в соответствии с его социальным статусом, получил кое-какие дивиденды от своей неожиданной славы и Дзиковицкий. В частности, на просьбу Совета ветеранов Войска Польского о помощи семье Дзиковицкого в медицинском уходе и в вопросе установки телефона городской комитет ВЛКСМ 29 января 1975 года отвечал:

«На Ваше письмо о положении Геннадия Ивановича Дзиковицкого сообщаем, что в настоящее время его супруга госпитализирована в Институте медицинской радиологии АМН СССР в терапевтическом отделении. Ранее она прошла курс лечения в медико-санитарном отделе. Здоровье супругов Дзиковицких находится под постоянным контролем органов здравоохранения. Понимая положение семьи Дзиковицких, органы связи изыскивают возможность установки ему телефона в первую очередь. В настоящее время в очереди на установку телефонов находится 96 человек инвалидов 1 и 2 групп, участников Великой Отечественной войны. Не будучи инвалидом войны, Геннадий Иванович включён в эту льготную очередь под номером 61».192

9 мая праздновалась 30-я годовщина победы в войне с Германией. Дзиковицкого на работе наградили Почётной грамотой и Памятным подарком. К этой дате была выпущена юбилейная медаль (Дзиковицкий получил её 17 сентября. – А.Д.). Пришло и поздравление от имени министра обороны маршала А. Гречко. А от ученицы из Обнинской школы № 3 И. Тупчиной Геннадию Ивановичу был поднесён поздравительный адрес с собственными стихами – Дзиковицкий продолжал посещать с рассказами о войне прежнее место работы. Впрочем, он бывал и в других школах города.

Но годы уже брали своё. Жизнь была на излёте. Грустно было смотреть на выходивших временами на прогулку двух пожилых людей. Геннадий Иванович и Глафира Петровна медленно шли под руку, вдыхали свежий воздух и молчали. Оба они были записаны в городской библиотеке и много читали. Глафира Петровна в основном старалась выбирать книги о своём родном Забайкалье, куда она по причине плохого здоровья уже не могла ездить, как бывало раньше, зато она нашла подругу – тоже забайкалку – Антонину Семёновну, с которой часто проводила время в воспоминаниях.

Геннадий Иванович предпочитал другие книги: мемуары о войне, чего терпеть не могла его жена, историческую литературу, особенно об украинских землях, но также и о Забайкалье, Польше. Любил читать о путешествиях.

В начале октября 1975 года Геннадию Ивановичу было отправлено по почте следующее приглашение: «Совет ветеранов Войска Польского приглашает Вас на встречу ветеранов, которая состоится в г. Москве 29.11.1975 года.

Сбор и регистрация участников встречи, а также вручение памятного нагрудного Знака “Ветеран ВП” с 8.30 утра в Актовом Зале Киевского РОНО».192

Геннадий Иванович съездил на эту встречу. Очень устал, но всё-таки был доволен. Больше, однако, он уже не ездил – стало физически слишком тяжело.

Году, кажется, в 1976-м при обследовании в поликлинике у Геннадия Ивановича на левом лёгком, пострадавшем в своё время при ранении, было обнаружено затемнение. Сразу же возникло подозрение на рак. Ему предложили облучиться, но дедушка ответил, что ничего делать не надо, так как, мол, “сколько мне положено, столько и проживу”. Помню, моя мама, не желая меня огорчать, после того уже, как сама сказала о раке, решила потом утаивать это. Она успокоила меня, сказав, что тревога оказалась ложной и на самом деле всё нормально. Только дедушке надо ежегодно проходить комиссию, чтобы врачи наблюдали за “непонятным” затемнением. Воистину, когда человек сам этого хочет, его легко убедить. Так произошло и со мной, и с дедушкой. Несколько лет болезнь развивалась скрытно и внешних её проявлений заметно почти не было.

В 1976 году в Бердичеве в газете завода “Прогресс” была снова помещена заметка о Геннадии Ивановиче “Воин двух армий”. Осенью того же года вышла книга очерков Н. Ермоловича “Страна друзей”, в которой были помещены и бывшие газетные статьи “Дорога на Варшаву” и “Звезда и орёл”. На одной из присланных им Дзиковицкому книг стоит дарственная надпись: «Дорогому Геннадию Ивановичу Дзиковицкому, одному из героев этой книги, с наилучшими пожеланиями и сердечным приветом из Страны друзей. Н. Ермолович.                                       27/ХI-76 года. Варшава».193

12 октября 1978 года Дзиковицкий получил поздравление: «По случаю 35 годовщины народного Войска Польского передаю Вам солдатские поздравления и самые сердечные пожелания... Военный, Военно-Морской и Военно-Воздушный атташе при посольстве ПНР в Москве Генерал дивизии Игнацы Шенснович».192 Особенно приятным было то, что подпись генерала была не факсимильной, а подлинной, от руки.

В 1979 году в обнинской городской и калужской областной газетах появились последние статьи, относившиеся к Геннадию Ивановичу.

В 1980 году в Киеве была отпечатана книга “Трудовая поступь завода-ветерана”, посвящённая истории Бердичевского завода “Прогресс”, в которой было помещено небольшое сообщение о судьбе одного из бывших заводчан – Дзиковицкого.

Годы и болезнь брали своё. Врачебно-трудовая экспертная комиссия в декабре 1981 года выдала Геннадию Ивановичу справку: «Освидетельствован 18 декабря 1981 года. Признан инвалидом первой группы. Инвалидность установлена бессрочно. Причина инвалидности – ранение, полученное при защите СССР... Нетрудоспособен. Нуждается в постоянном постороннем уходе».192 Вслед за этим, 23 декабря, в его трудовой книжке появляется последняя запись: «Уволен по собственному желанию. Ст. 31 КЗоТ РСФСР».192

В записной книжке дедушки я обнаружил одну запись, выписанную им, видимо, из какой-то книги. Мне кажется, слова этой записи удивительно точно соответствуют духу и мироощущению Дзиковицкого в последние годы его жизни и именно потому он перенёс такой текст в свою книжку:

«Я люблю тебя, Родина! Неповторимая, изваянная из чистоты света и солнца. Ты вывела меня в жизнь, дала мне разум чтобы видеть, крепкие мышцы чтобы выстоять, крылья и мужество чтобы дерзать. Сегодня я уж не тот, что был вчера: время коснулось и меня своей неумолимом рукой, я стал суровее, взгляд мой с грустью смотрит в мир. Но я остался неизменным в одном – я не могу быть без тебя... Ты слала меня в стужу, в голод и холод, даже – на смерть, и я шёл и благодаря тебе всегда выживал; где бы я ни был – далеко или близко от тебя – ты всегда была в сердце, и это давало мне силы. Родина! Колыбель моя! Не твоё ли сердце бьётся во мне? Не из твоей ли крови и плоти соткан весь я?».192

К концу 1982 года наступила последняя стадия болезни Геннадия Ивановича и начались мучительные, изматывающие и тело, и душу боли. После всего дедушкина верующая сестра Клавдия скажет так: “Кого убил рак, тот в рай попадает за так”.

В начале февраля 1983 года Геннадия Ивановича положили в больницу. Месяца через два его выписали домой, но через некоторое время опять решили положить. Перед вторичным отъездом он сказал, что, по-видимому, домой он уже больше не вернётся. И действительно, после наполненных мучениями дней пребывания в клинике, исхудав до предела, терзаемый болями и галлюцинациями, он попытался выброситься из окна палаты, но, истощённый и слабый, был остановлен соседями-больными.

После этой попытки самоубийства Геннадия Ивановича поместили в психиатрическое отделение. Когда человек расстаётся с жизнью и предстаёт перед Богом, он остаётся совершенно один – ни семьи, ни друзей, ни вещей. Абсолютно голый. В случае с Геннадием Ивановичем это одиночество оказалось усилено невозможностью попрощаться с близкими. Перед смертью ему ненадолго стало лучше и он хотел увидеть хоть кого-нибудь из родных, но врачи никого не вызвали. Как мне потом сказали, в психиатрические отделения запрещается свободный доступ. Через неделю после помещения Геннадия Ивановича в психиатрическую больницу, в 11 часов вечера 7 июля он умер. В понедельник 11 июля Геннадий Иванович был похоронен на Обнинском городском кладбище. Перед этим я ходил в военкомат, просил организовать проводы с воинскими почестями. Формально, сказали мне, как старшему офицеру, они могут быть оказаны. Но дальше этого ответа дело не пошло.

Смерть Дзиковицкого стала известной среди его друзей-ветеранов и в официальных органах вне Обнинска далеко не сразу. Спустя почти полтора года я получил письмо на имя Геннадия Ивановича:

«Посольство Польской Народной Республики в СССР имеет честь просить тов[арища] Дзиковицкого Г.И. пожаловать на дружескую встречу с польскими корреспондентами, аккредитованными в Москве 14.02.1985 года, в 15.00 час.».192

Глафира Петровна через некоторое время после смерти мужа сильно захворала и вскоре согласилась на то, чтобы съехаться жить в одну квартиру с семьёй внука. Она всё время тосковала по Геннадию, по своему Гене... Он ей часто приходил во сне, звал к себе. В конце лета 1985 года её поразил инсульт и односторонний паралич и она попала в больницу. Очень долго и медленно Глафира Петровна приходила в себя, появились пролежни. Но, когда, наконец, казалось, что всё худшее позади, последовало второе кровоизлияние в мозг и она, не приходя в сознание, скончалась. В свидетельстве о смерти был поставлен диагноз: «Причина смерти: гипертоническая болезнь с преимущественным поражением сосудов сердца и головного мозга».192

Произошло это 4 сентября 1985 года. Похоронена она была рядом с могилой своего мужа.

 

*  *  *

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

 

Вот и закончилась книга о старинном роде Дзиковицких, в которой я рассказал о тех из них, о ком смог что-то разузнать, что-то найти. Я думаю, если бы я не сделал этого, они просто растворились бы в сумерках прошедшего времени. Когда нас забывают, мы исчезаем. Ведь не проделай я эту работу, вряд ли для будущих поколений, как потомков героев книги, так и других людей, осталось бы что-нибудь известно об этой фамилии, о том, как жили отдельные люди этого рода. Как неизвестно никому из ныне живущих о судьбах его собственных предков, живших, к примеру, каких-то 2 тысячи лет назад. А потому, кроме как часть общечеловеческой истории, которую невозможно расщепить на составляющие, никто и не может представить себе своих предков того времени. И потому их, этих предков 2-тысячелетней давности, как бы и не было. Никогда! Что само по себе очень печально...

Конечно, я тоже не сделал всего того, что надо было бы сделать, ведь всех Дзиковицких, которые жили, любили, страдали, радовались, влюблялись, давали жизнь другим, сражались и ненавидели, я не перечислил. И не только потому, что следы их пребывания на земле не сохранились.

В картотеке полицейского архива Российской империи числится сразу несколько Дзиковицких. Один из них – Филипп, городовой Пинской городовой полицейской команды, на которого в 1908 и 1909 годах заводились какие-то дела, но из архива они пропали (на карточке есть только отметка, что заводились они в связи с обвинением Филиппа Дзиковицкого в “избиении евреек”). От 1913 года есть дело на Фёдора Михайловича Дзиковицкого, мещанина Погост-Заречного Пинского уезда, бывшего матроса 2-го Балтийского флотского экипажа, который проверялся на благонадёжность, в коей и был удостоверен. В картотеке от 1909 и 1913 годов есть упоминания и о крестьянине Василии Ивановиче Дзиковицком, который был столяром и членом социал-демократической партии; от 1901 года – о запасном рядовом Семёне Дзиковицком, в связи с определением его сторожем полиции. В 1914 и 1915 годах картотека зафиксировала заведение дела на мещанина Ивана Феофиловича Дзиковицкого, который был пешим полицейским стражником.

Уже в более близкое мне время я узнал, что, когда  младшая сестра моего дедушки Мария жила в городе Луцке, она там довольно часто встречала людей, носивших фамилию Дзиковицкие. В 1980-х годах я встретил в телефонной книге Москвы фамилию Дзиковицкого. В сети Интернет появилась недавно информация о какой-то детской организации под Петербургом, где среди преподавателей присутствует женщина с фамилией Дзиковицкая. Правда, на моё письмо к ней ответ не последовал. Затем, просмотрев в Интернете всю информацию, в которой присутствует фамилия “Дзиковицкий”, “Диковицкий”, “Dzikowicki”, “Dzikovitsky”, я обнаружил, что их не так уж и мало. В частности, имеются Дзиковицкие (Диковицкие) не только в России , на Украине и в Белоруссии, но и в Польше, Германии, Соединённых Штатах Америки. Жили они в Великобритании и даже в далёкой Аргентине работает (или работал?) полицейский следователь из этого рода. Наверняка имеются они и в других странах.

И потому хотелось бы надеяться, что кроме меня найдутся другие увлекающиеся люди (и не обязательно носители фамилии Дзиковицких, но и просто любители покопаться в истории минувших веков), которые смогли бы раскопать в архивах (в частности, в Минском Национальном историческом архиве Беларуси и в Киевском областном архиве) новые документы и факты. В первом – по литовско-польскому периоду и периоду Российской империи, во втором, куда были переведены метрические книги и прочие документы из Житомирского архива с середины XIX века  – только по периоду Российской империи. В Минском архиве, кстати, множество документов по Дзиковицким (Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901) составлено на старопольском языке, и потому перевести я их не смог. Также мне подсказали, что можно просмотреть и родословные архивы (в том же 319-м фонде) тех фамилий, упоминания о которых имеются в документах архивного генеалогического дела рода Дзиковицких, поскольку в других делах могут оказаться более подробные или уточняющие факты из жизни Дзиковицких или просто того периода.

Если такие добровольные помощники найдутся, то со временем можно было бы надеяться на выпуск нового издания этой книги, но с традиционным для такого рода трудов примечанием: “Издание второе, исправленное и дополненное”.

 

*  *  *

 

СПИСОК ЦИТИРОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ И ИСТОЧНИКОВ

 

В нижеприведённом списке использованных при написании книги материалов внимательный читатель, интересующийся историей, не сможет найти всё, что исследовал автор на самом деле. Но и задача автора была не в том, чтобы составить энциклопедическое издание. Так что, если читатель увидит в тексте книги сведения, о которых он прочитал в другой литературе – это говорит только о том, что автор в какой-то мере разделяет их. В нашем списке мы отметили, прежде всего, те источники, сообщения из которых могут в первую очередь возбудить сомнения критически настроенного, но заинтересованного в правде исследователя.

 

1. А.Д. Бойко. История Украины. Киев, 1999 г.

2. Всемирная история в 10 томах, т. IV. Москва, 1958 г.

3. Генеалогия Дзиковицких герба Дрыя из декрета Минского 1804 июня 18. Государственный архив Житомирской области. Фонд 146, оп. 1, д. 2069, л. 2.

4. Л.П. Бущик. Иллюстрированная история СССР. XV – XVII вв. Москва, 1971 г.

5. Е.П. Карнович. Родовые прозвания и титулы в России и слияние иноземцев с русскими. Санкт-Петербург, 1886 г.

6. А.Б. Лакиер. Русская геральдика. Санкт-Петербург, 1855 г.

7. История Украины: новый взгляд. В двух томах. Т. 1, Киев, 1995 г.

8. “Вывод родовитости шляхетской дома Перхоровичей Дзиковицких”. Государственный архив Житомирской области. Фонд 146, оп. 1, д. 2059, л. 2 - 5.

9. В. Усов. Цари и скитальцы. Ленинград, 1988 г.

10. Е. Осетров. Родословное древо. Москва, 1979 г.

11. Прошение ксёндза повета Кременецкого Никифора, бывшего мульчицкого приходского священника, сына Максимилиана Перхоровича Дзиковицкого, на имя императора Александра Павловича от 2 июля 1818 г. Государственный архив Житомирской области. Фонд 146, оп. 1, д. 2059, л. 1 – 6.

12. Суммариуш документов родовитости шляхетской, относящихся Дома Дрыя (от Першка) Перхоровичей Дзиковицких. Государственный архив Житомирской области. Фонд 146, оп. 1, д. 2059, л. 14, 14 об.

13. И.И. Ковкель. История Беларуси в 3 томах, ч. 1. Гродно, 1997 г.

14. Всемирная история в 10 томах, т. V. Москва, 1958 г.

15. Н.В. Гоголь. Соч. т. IX. Взгляд на составление Малороссии. Санкт-Петербург, 1900 г.

16. М. Грушевский. Иллюстрированная история Украины. Киев-Львов, 1913 г.

17. История Украинской ССР, т. 2. Киев, 1979 г.

18. А.И. Баранович. Магнатское хозяйство на юге Волыни в XVIII веке. Москва, 1955 г.

19. Е.Д. Сташевский. История докапиталистической ренты на Правобережной Украине. Москва, 1968 г.

20. Н. Полонская-Василенко. История Украины, т. 2. Киев, 1993 г.

21. В.А. Смолий, О.И. Гуржий. Как и когда начала формироваться украинская нация. Киев, 1991 г.

22. Брокгауз и Ефрон. Энциклопедический словарь. Санкт-Петербург., 1900 г.

23. О. Михайлов. Суворов. Москва, 1984 г.

24. В.И. Буганов, А.В. Буганов. Полководцы. XVIII в. Москва, 1992 г.

25. Статистическое описание Киевской губернии, изданное И. Фундуклеем. Санкт-Петербург., 1852 г.

26. А.С. Кан и др. История Швеции. Москва, 1974 г.

27. С.М. Соловьёв. Публичные чтения о Петре Великом. Москва, 1984 г.

28. Газета “Клады и сокровища”, № 2 (79), 2004 г. Л. Петриков. Красные каблуки Людовика XIV.

29. “Россия. Полное географическое описание нашего Отечества”, т. 9, под редакцией В. Семёнова. Санкт-Петербург, 1905 г.

30. “О бунте города Пинска и об усмирении оного в 1648 г.”. Исторический документ.

31. В.В. Богуславский. Славянская энциклопедия. Киевская Русь-Московия, т. 2. Москва, 2001 г.

32. Акты, издаваемые Виленскою археографическою комиссиею, т. XIII. Вильна, 1886 г.

33. Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, т II. Санкт-Петербург, 1865 г.

34. Акты, издаваемые Виленскою археографическою комиссиею для разбора древних актов, т. IV. Вильна, 1870 г.

35. А.Н. Нарбут. Генеалогия Белоруссии, выпуск 1. Москва, 1995 г.

36. Акты, издаваемые Виленскою археографическою комиссиею для разбора древних актов, т. XXXIV. Вильна, 1909 г.

37. Восточная Европа в древности и средневековье. Сборник статей, Москва, 1978 г. Ю.М. Юргенис. Бояре и шляхта в Литовском государстве.

38. Б.Н. Флоря. Россия и чешское восстание против Габсбургов. Москва, 1986 г.

39. В.О. Ключевский. Русская история. Полный курс лекций в трёх книгах. Книга 2. Ростов-на-Дону, 1998 г.

40. Н.И. Костомаров. Русская история, т. 2. Ростов-на-Дону, 1997 г.

41. В. Круковский. Серебряная стрела в красном поле. Из истории белорусской шляхетской геральдики. Летопись “Спадчина”, №2, 1995 г.

42. А.Н. Немилов. Проблема общности и национальных отличий в культуре стран Центральной Европы в эпоху Возрождения. Выпуск №2 “Проблемы социальной структуры и идеологии средневекового общества”. Ленинград, 1980 г.

43. Ян Длугош. Грюнвальдская битва. Москва, 1962 г.

44. Э.М. Загорульский. Историческое краеведение Белоруссии. Минск, 1980 г.

45. Гербовник дворянских родов Царства Польского. Варшава, 1853 г., ч. 1.

46. В.А. Жучкевич. Топонимика Белоруссии. Минск, 1968 г.

47. В.В. Чепко, А.П. Игнатенко. История БССР. Минск, 1981 г.

48. М.В. Лескинен. Мифы и образы сарматизма. Истоки национальной идеологии Речи Посполитой. Москва, 2002 г.

49. Русская Историческая библиотека, т. 33. Литовская метрика. Переписи войска Литовского. Петроград, 1915 г.

50. И.И. Лаппо. Великое княжество Литовское во второй половине XVI столетия. Литовско-русский повет. Юрьев, 1911 г.

51. Н.И. Костомаров. Русская история, т. 3. Ростов-на-Дону, 1997 г.

52. В.О. Ключевский. Русская история. Полный курс лекций в трёх книгах. Книга 3. Ростов-на-Дону, 1998 г.

53. Ш. Старовольский. Польша или положение Королевства Польского. Краков, 1976 г.

54. Журнал “Сын Отечества”, Санкт-Петербург, 1837 г. Ю. Крашевский. Пинск и его окрестности.

55. Н.И. Костомаров. Русская история, т. 1. Ростов-на-Дону, 1997 г.

56. Газета “Казачий взгляд”, № 10 (94), 2005 г. С.В. Мальков. Основатель Сечи Запорожской.

57. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901.

58. Ревизия пущ и переходов звериных в бывшем Великом княжестве Литовском, с присовокуплением грамот и привилегий на входы в пущи и на земли, составленная старостою Г.Б. Воловичем в 1559 году. Вильна, 1867 г.

59. П.М. Шпилевский. Путешествие по Полесью и Белорусскому краю. Санкт-Петербург, 1858 г.

60. А.С. Грушевский. Пинское Полесье. Исторические очерки. Часть 2, XIV – XVI века. Киев, 1903 г.

61. Очерк деятельности князя А.М. Курбского на защиту православия в Литве и на Волыни. Москва, 1873 г.

62. А. Волконский. Историческая правда и украинофильская пропаганда. В сборнике: М.Б. Смолин. Украинский сепаратизм в России. Идеология национального раскола. Москва, 1998 г.

63. А. Царинный. Украинское движение. В сборнике: М.Б. Смолин. Украинский сепаратизм в России. Идеология национального раскола. Москва, 1998 г.

64. И.А. Линниченко. Малорусский вопрос и автономия Малороссии. В сборнике: М.Б. Смолин. Украинский сепаратизм в России. Идеология национального раскола. Москва, 1998 г.

65. Б. Ляпунов. Единство русского языка в его наречиях. В сборнике: М.Б. Смолин. Украинский сепаратизм в России. Идеология национального раскола. Москва, 1998 г.

66. История Отечества в романах, повестях, документах. Век XVII. Страна казаков. Воспоминания современников и документы. Письмо шляхтича Миколая Длужевского. В сборнике: “Чтоб вовек едины были”. Москва, 1987 г.

67. История Отечества в романах, повестях, документах. Век XVII. Г. де Боплан. Описание Украины. В сборнике: “Чтоб вовек едины были”. Москва, 1987 г.

68. Л.Н. Гумилёв. От Руси до России. Москва, 1998 г.

69. Историческая летопись «Хроника Быховца».

70. Н.И. Костомаров. Старый спор. Последние годы Речи Посполитой. Смоленск, 1994 г.

71. Акты, издаваемые Виленскою археографическою комиссиею, т. IV. Акты Брестского гродского суда. Вильна, 1870 г.

72. Акты, издаваемые Виленскою археографическою комиссиею для разбора древних актов. Акты, относящиеся ко времени войны за Малороссию (1654 – 1667). Вильна, 1903 г.

73. Л.М. Савёлов. Лекции по генеалогии, читанные в Московском археологическом институте. Москва, 1909 г.

74. Записки киевского мещанина Божко Балыки о московской осаде 1612 года. “Киевская старина”, №3, 1882 г.

75. Записки Екатерины II. Лондон, 1859 г. Репринтное издание. Москва, 1990 г.

76. Ю.В. Арсеньев. Геральдика. Лекции, читанные в Московском археологическом институте в 1907 – 1908 году. Ковров, 1997 г.

77. Я.-Д. Охоцкий. Рассказы о польской старине. Записки XVIII века, т.т. 1, 2. Санкт-Петербург, 1874 г.

78. А. Романович-Славятинский. Дворянство в России от начала XVIII в. до отмены крепостного права. Санкт-Петербург, 1870 г.

79. О. Авейде. Записки о польском восстании 1863 г. Москва, 1961 г.

80. Ф.М. Уманец. Александр I и русская партия в Польше. “Исторический вестник”, Санкт-Петербург, октябрь 1883 г.

81. А. Роснер. Своя или не своя держава? Журнал “Родина”, № 12, 1994 г.

82. Ф.В. Булгарин. Воспоминания. Москва, 2001 г.

83. А. Барбашев. Витовт. Последние 20 лет княжения. Санкт-Петербург, 1885 г.

84. Е. Церетели. Елена Иоанновна, великая княгиня литовская, русская, королева польская. Санкт-Петербург, 1898 г.

85. Я. Шимов. Австро-Венгерская империя. Москва, 2003 г.

86. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 716, 716 об., 717.

87. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 708, 708 об., 709.

88. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 702, 702 об.

89. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 700, 700 об., 701.

90. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 694, 694 об., 695, 695 об.

91. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 836, 836 об.

92. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 724, 724 об., 725.

93. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 572.

94. Российский медицинский список, изданный по Высочайшему Его Императорского Величества повелению. Санкт-Петербург, 1898, 1900, 1903, 1905, 1908 – 1912, 1914 и 1916 годы.

95. Российский Государственный военно-исторический архив в г. Москве. Фонд 400, оп. 17, д. 11325.

96. Центральный Государственный военно-исторический архив  СССР. Фонд 409, л/с 382 - 929.

97. Страницы боевого прошлого нашей страны. Москва, 1972 г.

98. Письмо к А.В. Дзиковицкому от заместителя директора по научной части музея “Героической обороны и освобождения Севастополя” С.В. Костюченко от 11.10.2002 г.

99. Всемирная история в 10 томах, тома VI. Москва, 1959 г.

100. Центральный Государственный исторический архив в г. Киеве. Фонд 442, оп. 815, д. 74.

101. В.Г. Шавшин. Бастионы Севастополя. Симферополь, 2000 г.

102. Сборник приказов по Южной армии и военно-сухопутным и морским силам в Крыму за 1855 г., музей “Героической обороны и освобождения Севастополя”, г. Севастополь.

103. Российский Государственный исторический архив в г. С-Петербурге. Фонд 1405, оп. 48, д. 5303.

104. Российский Государственный военно-исторический архив в г. Москве. Фонд 400, оп. 12, д. 9851.

105. Российский Государственный военно-исторический архив в г. Москве. Фонд 400, оп. 9, д. 20072.

106. Российский Государственный военно-исторический архив в г. Москве. Фонд 400, оп. 9, д. 23986.

107. Российский Государственный военно-исторический архив в г. Москве. Фонд 400, оп. 11, д. 102.

108. Государственный архив Житомирской области. Фонд 146, оп. 2059.

109. Р. Пайпс. Россия при старом режиме. Москва, 1993 год.

110. Доклад по Министерству Юстиции 1851 г. Российский Государственный исторический архив в Санкт-Петербурге. Фонд 1405, оп. 48, д. 5303.

СПИСОК ЦИТИРОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ И ИСТОЧНИКОВ

 

111. Государственный архив Житомирской области. Фонд 146, оп. 2069.

112. Государственный архив Житомирской области. Метрические книги Махновского костёла Липовецко-Махновского деканата Луцко-Житомирской римско-католической духовной консистории.

113. “Исторический вестник”, Санкт-Петербург, октябрь 1883 г. Из воспоминаний ген.-лейтенанта В.Д. Кренке.

114. И.Д. Иванишев и др. Восстание поляков в Юго-Западной России в 1863 г. Киев, 1863 г.

115. М.Н. Лещенко. Яскравi сторiнки спiльноi боротьби. Киiв, 1963 р.

116. Очерк истории русского дворянства от половины IX века до конца XVIII века. С-Петербург, 1874 г.

117. Центральный Государственный исторический архив УССР в г. Киеве. Фонд 442, оп. 819, 1869 г., д. 39, л. 76.

118. Центральный Государственный исторический архив УССР в г. Киеве. Фонд 489, 1863 г., д. 92, л. 9.

119. Подделка документов об шляхтецком происхождении на Белоруссии во второй половине XIX века. Журнал “Герольд”, № 1 – 4, 2004 г.

120. Письмо Ивана Францевича Дзиковицкого к Анастасии Ивановне Бондаревской от 21.11.1899 г.

121. Е. Карнович. Русские чиновники в былое и настоящее время. Санкт-Петербург, 1897 г.

122. Свод законов Российской империи. В пяти книгах. Т. III. Санкт-Петербург, 1912 г.

123. “Бердичевский календарь”. Бердичев, 1897, 1899, 1900 годы.

124. Письмо Анастасии Ивановны Бондаревской к Ивану Францевичу Дзиковицкому от 10.10.1899 г.

125. Письмо Анастасии Ивановны Бондаревской к Ивану Францевичу Дзиковицкому от 23.10.1899 г.

126. Письмо Анастасии Ивановны Бондаревской к Ивану Францевичу Дзиковицкому от 01.11.1899 г.

127. Письмо Ивана Францевича к Анастасии Ивановне от 27.10.1899 г.

128. Письмо Анастасии Ивановны к Ивану Францевичу от 15.11.1899 г.

129. Письмо Анастасии Ивановны к Ивану Францевичу от 17.11.1899 г.

130. Письмо Ивана Францевича к Анастасии Ивановне от 21.11.1899 г.

131. Письмо Анастасии Ивановны к Ивану Францевичу от 18.12.1899 г.

132. Письмо Ивана Францевича к Анастасии Ивановне от 01.01.1900 г.

133. Письмо Ивана Францевича к Анастасии Ивановне от 03.01.1900 г.

134. Письмо Анастасии Ивановны к Ивану Францевичу от 10.01.1900 г.

135. Письмо Ивана Францевича к Анастасии Ивановне от 15.01.1900 г.

136. А. Богданович. Три последних самодержца (дневниковые записи). Москва, 1990 г.

137. П.А. Зайончковский. Правительственный аппарат самодержавной России в XIX в. Москва, 1978 г.

138. В. Шульгин. Годы. Дни. 1920. Москва, 1990 г.

139. Метрическая выписка Клавдии Ивановны Дзиковицкой.

140. М.К. Касвинов. Двадцать три ступени вниз. Москва, 1987 г.

141. С. Волков. На углях великого пожара. Москва, 1990 г.

142. А.И. Деникин. Путь русского офицера. Москва, 1990 г.

143. Л. Миллер. Святая мученица Российская Великая княгиня Елизавета Фёдоровна. Франкфурт-на-Майне, 1988 г.

144. Газета “Киевские губернские ведомости”, № 1 от 03 января 1915 г.

145. Газета “Киевские губернские ведомости”, № 75 от 11 июля 1915 г.

146. Письмо Ивана Францевича Дзиковицкого к жене от 13.08.1915 г.

147. История городов и сёл Украинской ССР. Житомирская обл. Киев, 1973 г.

148. Газета “Киевские губернские ведомости”, № 92 от 1 сентября 1915 г.

149. История Киева, т. 2. Киев, 1984 г.

150. Письмо Ивана Францевича Дзиковицкого к жене от 10.09.1915 г.

151. И.А. Федосов. История СССР (учебное пособие, 9-й класс). Москва, 1971 г.

152. Письмо Ивана Францевича Дзиковицкого к жене от 01.01.1916 г.

153. Письмо Ивана Францевича Дзиковицкого к жене от 03.02.1916 г.

154. Письмо Ивана Францевича Дзиковицкого к жене от 05.02.1916 г.

155. Газета “Киевские губернские ведомости”, № 55 от 21 мая 1916 г.

156. Журнал “Нива”, № 23 за 1916 г. Отклики войны. Продовольственный вопрос в Государственной думе.

157. Журнал “Родина”, № 10 за 1989 г. Г. Бордюгов и др. Куда идёт суд?

158. Н.П. Ерошкин. История государственных учреждений дореволюционной России. Москва, 1968 г.

159. История городов и сёл Украинской ССР. Винницкая обл. Киев, 1972 г.

160. История государства и права СССР, ч. 1. Москва, 1985 г.

161. Борьба за власть Советов на Киевщине. Киев, 1957 г.

162. Октябрьская революция. Вопросы и ответы. Москва, 1987 г.

163. История Киева, т. 3, кн. 1. Киев, 1985 г.

164. Г.З. Иоффе. Великий Октябрь и эпилог царизма. Москва, 1987 г.

165. В. Любинецкий. Письмо к Геннадию Ивановичу Дзиковицкому от 1974 г.

166. Г.И. Смирнов, В.И. Шкляр. Трудовая поступь завода-ветерана. Киев, 1980 г.

167. Сказание о Гражданской. В.П. Затонский. Украина. 1919. Москва, 1987 г.

168. Сказание о Гражданской. С.А. Меженинов. Украина. 1919 - 20. Москва, 1987 г.

169. Журнал “Новый мир”, №№ 8, 9 от 1989 г. А. Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ. Опыт художественного исследования.

170. Газета “Известия исполнительного Комитета Советов Рабочих и Крестьянских Депутатов”. Бердичев, среда, 30 июля 1919 г.

171. Газета “Известия исполнительного Комитета Советов Рабочих и Крестьянских Депутатов”. Бердичев, четверг, 31 июля 1919 г.

172. Если по совести. Сборник статей. Москва, 1988 г. А. Стреляный. Приход и расход.

173. Журнал “Вопросы истории”, № 7 за 1987 г. В.Д. Зимина. Крах монархической контрреволюции на северо-западе России.

174. Киевщина в годы гражданской войны и иностранной военной интервенции (1918 – 1920); Сборник документов и материалов. Киев, 1962 г.

175. Журнал “Огонёк”, № 37 за 1989 год. Ю. Гаврилов. Кронштадтский мятеж.

176. Всемирная история, т.т. VII, VIII. Москва, 1960, 1961 гг.

177. Письмо к Геннадию Ивановичу Дзиковицкому.

178. Газета “Киевские губернские ведомости” № 80 от 19 июля 1916 г.

179. Журнал “Новая и новейшая история”, № 3, 2002 г., Москва. Э. Дурачински. Польская историография новейшей истории.

180. Русский альманах “Третiй Римъ”, № 5, Иркутск, 2006 г. Н. Иванов. 2000 лет врозь.

181. Переписка Ивана Францевича и Анастасии Ивановны Дзиковицких.

182. Энциклопедический словарь, т. 3, Москва, 1955 г.

183. “Литературная газета”, № 20 от 18 мая 1988 г. Глазами человека моего поколения. Размышления К. Симонова о И.В. Сталине. Беседа В. Кондратьева и А. Сажинова.

184. Журнал “Новый мир”, № 3 за 1988 г. Владимир Тендряков. Рассказы.

185. “Литературная газета”, № 22 от 1 июня 1988 г. М. Симашко. Писание по Бондарю.

186. Газета “Забайкальский рабочий” от 19 декабря 1973 г. В. Галактионов. ...И нет прекрасней земли.

187. Газета “Труд”, № 8 от 10 января 1989 г. Л. Телень. Поражение.

188. Автобиографические записки Геннадия Ивановича Дзиковицкого.

189. Журнал “Дружба народов”, № 3 за 1988 г. Письмо “исторического оптимиста”.

190. Журнал “Огонёк”, № 19 за 1988 г. Ю. Карякин. “Ждановская жидкость” или против очернительства.

191. С.Г. Поплавский. Товарищи в борьбе. Москва, 1974 г.

192. Личный семейный архив. Документы и письма Геннадия и Глафиры Дзиковицких.

193. Н. Ермолович. Страна друзей. Москва, 1976 г.

194. Н.Нubert, Lenino, Warszawa, 1959.

195. Z. Jastak, Szlakiem wojsk chemicznych. Warszawa, 1966.

196. Письмо М. Титова к Г. Дзиковицкому.

197. Газета “Красная звезда” от 16 января 1975 г.

198. Журнал “Огонёк”, № 7 за 1989 г. В. Костиков. Концерт для глухой вдовы.

199. Журнал “Огонёк”, № 40 за 1988 г. А. Головков. Белое и красное.

200. Если по совести. Сборник статей. Москва, 1988 г. Г. Бакланов. О правом деле и мнимых истинах.

201. Там же. Е. Носов. Что мы перестраиваем?

202. “Литературная газета”, № 19 от 11 мая 1988 г. Песня. Песня! Песня?

203. История Коммунистической партии Советского Союза, Москва, 1982 г. Б.Н. Пономарёв и др. Учебник.

204. “Литературная газета”, № 22 от 1 июня 1988 г. Г. Хватков. Самое трудное впереди?..

205. Журнал “Огонёк”, № 18 за 1989 г. С. Надеждин, А. Панков. Майские прогнозы.

206. Газета “На боевом посту”, декабрь 1973 г.

207. Газета “Daily Mail” от 20 октября 2004 г. Отрывки из книги британского военного историка М. Хастингса “Армагеддон”.

208. Журнал “Посев”, № 6 (1545), июнь 2006 г. М. Вовк. И против врагов, и против друзей…

209. Журнал “Посев”, № 6 (1545), июль 2006 г. А. Гогун. “Великая Отечественная” на Крессах Всходних.

210. Газета “Казачий Терек”, № 5 – 6, май – июнь 2007 г. Г. Некрасов. Россия стояла на пороге победы.

211. Российский архив. История Отечества в свидетельствах и документах XVIII – XX веков, т. V. Москва, 1994 г.

212. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 591.

213. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 576, 576 об.

214. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 596, 596 об.

215. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 580.

216. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, оп. 2, д. 901, стр. 593, 593 об.

217. Дневник последнего похода Стефана Батория на Россию (осада Пскова). Псков, 1882 г.

218. Русская историческая библиотека. Т. 1. Памятники, относящиеся к Смутному времени. Санкт-Петербург, 1872 г.

219. Сказания современников о Димитрии Самозванце. Маскевич и дневники. Санкт-Петербург, 1859 г., часть 2.

220. Русская историческая библиотека. Санкт-Петербург, 1872 г., том 1. И. Будило. Дневник событий, относящихся к Смутному времени (1603 – 1613 г.г.).

221. Дневники второго похода Стефана Батория на Россию (1580 г.). Москва, 1897 г.

222. История Отечества в романах, повестях, документах. Век XVII. Страна казаков. Воспоминания современников и документы. Из дневника Войцеха Мясковского. В сборнике: “Чтоб вовек едины были”. Москва, 1987 г.

223. История Отечества в романах, повестях, документах. Век XVII. Летопись Самовидца. В сборнике: “Чтоб вовек едины были”. Москва, 1987 г.

224. Э. Ожешко. Собрание сочинений в шести томах, т. 4. Над Неманом. Москва,  1995 г.

225. Могилёвская хроника Т.Р. Сурты и Ю. Трубницкого, регента городской канцелярии могилёвской в году 1747 месяца июля 30 дня с погодных записей.

226. В. Шамбаров. Казачество. Путь воинов Христовых. Москва, 2009 г.

227. Ю. Гессен. История еврейского народа в России, т. 1. Ленинград, 1925 г.

228. Журнал “Jew Watch” (“Надзор за жидами”), № 35, США.

229. Жемайте А. Избранные сочинения. Вильнюс, 1952 г.

300. Газета “Завтра”, № 4 (845), январь 2010 г.

301. Этнографический сборник “Пинчуки”, составленный Д.Г. Булгаковским. Санкт-Петербург, 1890 г.

302. Stryikowski M.O. “J poczatkach”. Warszawa, 1978 r. 

303. Архив внешней политики Российской империи, г. Москва. Фонд 79, оп. 6, д. 1369, л. 68 – 68 об. Подлинник на французском языке. Перевод на русский Леона Козыры.

304. Архив внешней политики Российской империи, г. Москва. Фонд 79, оп. 6, д. 1837, л. 97 об. – 98.

305. Российский Государственный архив древних актов. Фонд 16, д. 758, ч. 2, л. 231.

306. Архив внешней политики Российской империи, г. Москва. Фонд 79, оп. 6, д. 1838, л. 217 – 217 об.

307. Архив внешней политики Российской империи, г. Москва. Фонд 79, оп. 6, д. 1833, л. 434 – 435.

308. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 1741, д. 75, л. 78 об. Перевод с польского.

309. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 1741, д. 105, л. 142 об. Перевод с польского.

310. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 1741, д. 105, л. 122 об. – 123. Перевод с польского.

311. Архив внешней политики Российской империи, г. Москва. Фонд 79, оп. 6, д. 1958, л. 159 – 160.

312. Архив внешней политики Российской империи. Фонд 79,оп.6, д. 1958, л. 169 – 171.

313. А. Петрушевский. Генералиссимус князь Суворов. Том 2. Санкт-Петербург, 1884 г.

314. А.М. Селищев. Забайкальские старообрядцы. Семейские. Иркутск, 1920 г.

315. Газета “Московские ворота”, № 2 (484), 18 января 2010 г. (со ссылкой на немецкий ежемесячник “Независимые новости” за декабрь 2009 г.).

316. Bernard Lazare. L’Antisemitisme, son histoire et ses causes. Paris, 1894. P. 2.

317. И. Чернов. Семейщина. Издание 1930-х годов, точнее не прочитывается из-за ветхости.

318. Национальный исторический архив Беларуси, г. Минск. Фонд 319, опись 2, дело 901, стр. 594, 594 об., 595.

 

 

*  *  *